ан в Фобур Сен-Жермен и ждал заказа, попивая кирш или горящий пунш. […] Однажды в ресторане, где Бодлер бывал не раз, он заказал себе хорошо прожаренный говяжий стейк. Когда блюдо подали, владелец ресторана, человек семейный и добропорядочный, подошел к посетителю, чтобы справиться, доволен ли он. “Именно такое филе я и хотел, — ответил Бодлер. — Нежное, как мозги маленького ребенка”».
Молодым поэтам для вдохновения Бодлер советовал «напиться и оставаться хмельными до конца дней своих». Безграничное пьянство, смешанное с презрением к последствиям, среди богемы тех лет считалось высшей добродетелью. Такое поведение славил пьяница Фернан Денуайе, написавший застольную песню «Les rôdeurs de nuit» («Ночные бродяги»). Песня вошла в сборник «Chanson parisiennes»[98], большая часть стихов которого была хорошо известна посетителям «У Диношо» — еще бы, ведь их частенько исполнял хором весь зал. Песня Денуайе — шутливый пересказ вечера, проведенного в винном погребке, расположенном всего в нескольких шагах от бульваров:
Quand le bourgeois dort,
Il fait soif encore,
Passons la nuit à boire!
La rue est toute noire;
Mais les vitraux des boulevards
Sont en feu, comme des regards.
Atmosphère enflammée,
Filles dans la fumée,
Eau-de-vie et bruit,
Voila notre nuit!
Boire est le vrai bien!
Après, il n’est rien!
Rien, sinon boire encore, En attendant l’aurore!
Кто там дрыхнет в этот час?
Снова жажда мучит нас!
Подавай еще вина,
Уж гулять — так допьяна!
На бульвар, где свет и гам,
В поисках прекрасных дам!
Что же мы засели тут —
Нас давно девчонки ждут,
Позабавиться не прочь —
Это будет наша ночь!
Еще одним любимым заведением, где богема спасалась от слепящего карнавала Второй империи, было кафе «Мо-мус» на улице де Пре-Сен-Жермен-л’Оксерруа, между улицами л’Арбр и дю Лувр. Кофейня стала оплотом свободомыслия и диссидентства в самом центре торгового города. Здесь, в курительном зале, сиживали писатель Анри Мюрже и его друг Александр Шанне, шокируя буржуазных посетителей потоками ядовитой брани и саркастических обвинительных замечаний. Позднее Мюрже увековечит «Момус» в книге «Scènes de la vie de Bohème» («Сцены из жизни богемы»), впервые опубликованной в журнале «Le Corsaire» как серия рассказов. Автор получал пятнадцать франков за выпуск, но рассказы стали настолько популярными, что Пуччини даже написал по ним оперу «Богема». Мюрже раскрывает перед читателем живописный мир неустроенной, но свободной и полной драматизма жизни. В конечном счете достоинства такой литературы заключались прежде всего в том, что она творила из реальности свой мир, давая парижанам возможность вкусить от другого, манящего, яркого образа жизни.
Успех этого и подобных ему произведений объясняется тем, что описанный Мюрже мир оказался привлекательным даже для тех парижан, кто никогда не рискнул бы войти в кофейню «Момус», опасаясь быть осмеянным или оскорбленным. Атмосфера кафе и дух его завсегдатаев отражали сопротивление буржуазному самодовольству, которое с развитием османовских проектов, казалось, нашло реальное воплощение в реконструкции парижских улиц. Жизнь кофейни «Момус» стала оплотом борьбы с убеждениями и уложениями порядка, обещавшего возвращение славы Наполеона I, но в действительности похоронившего себя в суете пустых амбиций и ограниченности.
Луи Наполеон стремился прослыть «добрым тираном» и не понимал, что в сложившихся экономических и социальных условиях невозможно примирить интересы удобно устроившейся буржуазии и рабочего класса, политическая обособленность которого по мере роста экономики лишь усугублялась. Османовский Париж, порожденный стремлением к буржуазному комфорту и капиталистическому утилитаризму, воплотил в себе противостояние буржуа и пролетария в так называемой «либеральной империи». Луи Наполеон обещал реформы и заслужил прозвище «доброхот» за проекты, нацеленные на улучшение жизни бедноты. Он одобрил укороченный рабочий день, упорядочил систему здравоохранения, уничтожил старые тюрьмы, в которых заключенные содержались в антисанитарных условиях (вплоть до 1830 года осужденных заковывали в цепи и проводили через весь город), построил дома призрения и больницы. Он, как никто, знал, с какими трудностями ему придется столкнуться, и однажды в беседе с английским политиком Ричардом Кобденом заметил: «Мы во Франции не занимаемся реформами, мы делаем революции». В свою очередь и пролетариат формировал свои взгляды в ходе революций 1789, 1830 и 1848 годов, потеряв немало крови, но так ничего и не отвоевав.
Глава тридцать третьяКрасная молния
Основным недостатком Луи Наполеона была неспособность понять и контролировать внешнюю политику. Подданные считали, что главным его грехом является равнодушие к нищете, скрытой под тонким налетом лоска и великолепия империи. Обе эти слабости были очевидны посетителям второй Всемирной выставки, устроенной Луи Наполеоном для демонстрации собственной власти и богатства, а также достижений своего режима. Первая Всемирная выставка прошла в 1855 году и удостоилась личного посещения королевы Виктории, которая, к удивлению собственных придворных, по-девичьи флиртовала с галантным императором Франции.
Высокий визит имел особенное значение — выставка и была организована с целью явить величие французской культуры, показать конкурентоспособность или даже превосходство Франции сравнительно с грубыми промышленниками-англичанами. Всемирная лондонская выставка 1851 года бледнела в сравнении с парижской, по крайней мере в глазах Луи Наполеона: выросший на западе левобережья городок выставочных павильонов казался гораздо внушительнее английского. Вторая парижская выставка должна была превзойти первую по всем статьям: в апреле 1867 года она раскинулась на Марсовом поле, ее посетили тысячи гостей со всего мира. На диковинки из Бельвиля и Менильмонтана пришли поглазеть даже пролетарии, с удивлением обозревая чудеса далекого от их жизни мира.
Да, Париж эпохи Второй империи был городом противостояния богатых и бедных. Для немногочисленных амбициозных представителей высшего света, вернувшихся в Париж с Луи Наполеоном, краткий имперский период стал временем непрерывных экстравагантных празднеств. Первой реакцией великосветской публики на буржуазные ценности и обывательскую умеренность, охватившую Париж во времена Луи-Филиппа, стало подражание предреволюционной аристократии эпохи Людовика XV. Столичная жизнь превратилась в своеобразный спектакль, который все чаще казался изощренной провокацией, нежели обычной тоской по былому. Богатые аристократы не думали ни о чем, кроме того, как бы организовать пышные охоты в лесу Фонтенбло, чтобы они соответствовали изящной утонченности XVIII столетия. Париж превратился в столицу haute couture[100] (термин также принадлежит этой эпохе): портные, костюмеры и художники потянулись сюда в стремлении завоевать внимание монархии, элиты и столичных модников попроще. Женская мода тех лет пропагандировала завивки, глубокие декольте, тонкие талии, и щедрые метры дорогих материй. Мужчинам мода предписывала носить темные наряды сдержанных форм, скромность мужского костюма восполняли крайне дорогие аксессуары: заколки для галстука, запонки, шелковые галстуки.
Малообеспеченные горожане также стали одеваться лучше, по крайней мере те из них, кто проживал в западных beaux quartiers[101]. К 1860-м годам османовский Париж стал центром удовольствий для всего цивилизованного мира. Первые так называемые колонны Морриса, круглые зеленые тумбы, на которых расклеивались плакаты с объявлениями о театральных постановках, появились в 1868 году. Идея этих сооружений пришла в голову печатнику с улицы Амело Габриэлю Моррису, осознавшему, что на рынке рекламного плаката одних только стен недостаточно. На улицах также появились элегантные «фонтаны Уоллеса» — фонтанчики для питья: их назвали в честь английского филантропа Ричарда Уоллеса, пожертвовавшего пятьдесят таких фонтанов французской столице после того, как он стал свидетелем гибели парижан от жажды во время осады 1870 года. К 1900 году по столице было разбросано более сотни питьевых фонтанчиков, ставших неотъемлемой частью парижской улицы наравне с синими адресными табличками, колоннами Морриса, зелеными газетными киосками, buvettes (торговыми прилавками с закусками) и vespasiennes — общественными мужскими туалетами, знаменитыми тем, что вокруг них ошивались воры и гомосексуалисты. Казалось, весь город функционирует с одной целью — удовлетворить потребности населения и продать ему побольше товаров.
При Второй империи как в высшем свете, так и в модном обществе появился новый вид времяпрепровождения — балы-маскарады (Луи Наполеон и сам одевался в костюмы благородного гражданина XVII столетия). На этих приемах атмосфера похоти сгущалась донельзя. На знаменитом балу 1866 года в министерстве военно-морского флота гости восхищались tableaux vivants[102] четырех континентов, созданных в основном из обнаженных и полуобнаженных тел «туземок», застывших в самых разных позах. В вестибюле перед главным бальным залом живая картина быстро превратилась в оргию. Подобные развлечения были привычны для той эпохи и шокировали лишь иностранцев, которые, несмотря на осуждение этой практики, не могли не отмечать красоту вздымавшихся дамских бюстов и стать возбужденных мужчин.