Сексуальный пыл высшего общества оказался заразительным. Полицейский отчет 1866 года сообщает, что официально в городе зарегистрировано 5000 проституток. По неофициальным же данным, в Париже еще около 30 000 женщин непрофессионально подрабатывали проституцией: их называли самыми разными именами, в том числе comédiennes, lorettes, glisettes и cocodettes[103], и это были самые сдержанные прозвища представительниц древнейшей профессии. Обычно торговали собой крепкие девушки из рабочих семей: они предлагали секс взамен обеда, похода в театр или билета на любое новомодное удовольствие столицы.
С сексуальной жаждой парижан могло сравниться только пристрастие к экстравагантным экзотическим блюдам. Именно во времена Второй империи лучшие парижские рестораны достигли вершин своей славы. Прекрасным музыкальным сопровождением пиров той эпохи являлись бравурные сочинения Оффенбаха. Пышущий эротикой канкан, по слухам, вывезенный из дикого Алжира и еженощно исполнявшийся в театрах и кабаре столицы, звучал как апофеоз Второй империи.
Расплатой за невоздержанность в удовлетворении чувственных желаний стали сифилис и голод. Всепроникающему злу ханжества и политического лицемерия требовалась жесткая цензура, об этом в 1857 году в романе «Мадам Бовари» твердил Флобер; руководствуясь этими же соображениями, журналисты ругали полотна Мане «Олимпия» и «Завтрак на траве», называли художника извращенцем и разложившейся свиньей. Мужчины и женщины всех сословий страдали от сифилиса, их изуродованные тела были привычной картиной посреди веселья кабаре, живым подтверждением слов «Memento mori»[104]. Из знаменитостей жертвами болезни стали Мопассан, Жюль Гонкур, Бодлер и «аморальный» Мане. Однако на севере — в Бельвиле, Менильмонтане, Сент-Антуане и в новых кварталах вокруг вокзала Сен-Лазар и Северного вокзала, где проживали иммигранты, главным убийцей была не болезнь, а голод.
Вот что происходило в столице в 1867 году: Всемирная выставка завершилась грандиозным военным парадом (более 30 000 солдат выстроились на ипподроме Лоншан) и покушением на императора. Нападение, однако, совершено было не на Луи Наполеона, а на Александра II, присутствовавшего на войсковом смотре. Российский император, прекрасно знавший о политических заговорах на родине, никак не ожидал, что террористы последуют за ним в Париж, и был буквально шокирован случившимся. Луи Наполеон отнесся к инциденту иначе. Он и сам в 1858 году чуть не погиб от рук итальянца Феличе Орсини, считавшего императора препятствием на пути Италии к свободе. Луи Наполеон отказался верить, что покушение на русского императора организовала группа заговорщиков, и считал это делом рук одинокого фанатика. Русский царь, однако, списал такое отношение на присущее французам легкомыслие, и, усомнившись в надежности режима Луи Наполеона, отказался подписать с Францией какие-либо соглашения.
Это был ощутимый удар по гордости французского правителя, уверенного в стабильности и всемирном признании подчиняющейся ему страны. Неприязнь масс к Луи Наполеону с 1860-х годов стремительно росла. Одной из причин непопулярности режима стал провал военных кампаний 1864 и 1867 годов в Мексике. Эта имперская авантюра преследовала исключительно корыстные цели. Луи Наполеон стремился взыскать с мексиканского правительства долги, но затем решил установить власть империи над всей страной: предприятие закончилось позорным крахом и дискредитацией внешней политики Франции. Жители столицы совершенно не интересовались никем, кроме самих себя. Они были далеки от политических игрищ, но неудачные военные кампании ударили по карманам парижан, и тогда интерес вспыхнул — и нешуточный.
Худшее, однако, было впереди. В 1870 году Луи Наполеон своими махинациями добился того, что Франция вступила в войну с Германией. Предмет конфликта — спор за испанскую корону — рядовым парижанам был не интересен, но провальная война не только уничтожила империю как таковую, но вновь принесла террор и разрушения в столицу.
19 июля Франция объявила войну Германии. Новости об этом были встречены восторженными криками «À Berlin!», они неслись из баров и кофеен, слышались на бульварах. Посетивший Францию еще в 1867 году Бисмарк заметил, что французская армия к серьезным столкновениям не готова. Нынешний император существенно уступал в стратегическом мышлении Наполеону I, и к тому же так страдал от камней в почках, что еле сидел на лошади.
Это обстоятельство прекрасно иллюстрирует и спесь монарха, и переоценку собственных сил, ставших причиной падения империи. Всего через шесть недель после обмена оскорблениями и объявления войны французская армия развалилась под напором прусской военной машины в сражении при Седане, а сам Луи Наполеон был взят в плен. Совсем скоро германские соединения окружат Париж и с высоких холмов направят стволы своих пушек на горожан и столицу.
Всего три года назад, в 1867-м, никто из посетителей Всемирной выставки не мог и помыслить о том, что на месте пышной демонстрации достижений человечества будут лежать тела французских солдат и горожан, а люди будут есть крыс, лишь бы не умереть от голода. Вот до чего довели столицу глупость Луи Наполеона и его самонадеянность в отношении боеспособности страны. Луи Наполеон, кричавший на весь мир о том, что французская столица — «королева мира», всего за несколько лет умудрился крайне ослабить Париж. В течение девяти месяцев, с сентября 1870-го по май 1871 года, процветавший и снискавший славу лучшего города мира Париж подвергнется невиданным прежде испытаниям.
Луи Наполеон так глупо проиграл хитроумному Бисмарку, что парижане не смогли этого ему простить. Даже строжайшие из критиков императора были поражены жесткостью и невыполнимостью требований, предъявленных прусским канцлером властям Парижа. Видя, что его претензии не удовлетворены, Бисмарк приказал своим войскам окружить город и начать осаду. И вот 4 сентября парижские депутаты низложили императора и объявили о создании временного правительства. Одновременно толпа возмущенных парижан заняла дворец Тюильри и потребовала провозгласить республику, что власти со всей поспешностью и сделали. Этот радикальный шаг никак не способствовал облегчению участи столицы, с 25 сентября находившейся в полной блокаде со стороны прусской армии.
Первое время парижане были очень уверены в своих силах. В столице находилось 350 000 бойцов Национальной гвардии, а стены, укрепленные Адольфом Тьером в момент приступа столь нехарактерной для Второй империи предусмотрительности, были крепкими, толстыми, надежными. Но пруссаки штурмовать город не собирались. Они спокойно проводили взглядами воздушные шары, с помощью которых жители столицы посылали вести во внешний мир. На одном из таких шаров летел оратор Леон Гам-бетта, покинувший город с целью собрать в провинциях армию и привести ее на помощь Парижу. Поступок оратора казался бесшабашным, если не сказать глупым, но, бесспорно, это был крайне отважный жест патриотизма. Воздушные шары считались ненадежным и опасным транспортным средством и являлись легкой целью для прусских снайперов. Экстравагантная смелость и бесполезная бравада были типичны для представителей французского общества эпохи заката Второй империи.
Вскоре стало очевидно, что прусские генералы решили уморить Париж голодом. Состоятельные горожане думали, что пережить осаду будет легко: еще со времен поражения под Седаном многие из столичных буржуа запаслись продовольствием. Лучшие рестораны продолжали кормить посетителей, а богатые обыватели жаловались лишь на нехватку свежих морепродуктов и овощей. Появилась даже мода заказывать отбивные из мяса слона, верблюжьи почки или бобровый суп: в зоопарке забивали животных. Гурманы обсуждали виды крыс: самых жирных из этих животных мясники продавали как нечто среднее между «свининой и куропаткой». Запивали эти изыски дорогими винами, шампанским и ликерами, запасы алкоголя в городе были огромные. Настроения среди населения колебались от крайней напряженности, вылившейся в шпиономанию, когда людям повсюду мерещились германские лазутчики, до почти фанатичной самоуверенности. Очевидец тех событий, англофил Дабо описал свое посещение лавки башмачника, где произошла типичная для конца осени сцена:
«Хотел бы я прочесть сейчас английскую газету, — сказал один посетитель, — ваша “Times” твердила, что мы должны уступить Эльзас и Лотарингию, но теперь-то редактору придется признать, что Париж неуязвим». Я ответил, что уверен: редактор каждый день убеждается в этом. «Никакого примирения! — вскричал маленький портной, который в своем воображении уже скакал на коне и убивал воображаемых пруссаков. — Мы заключили договор со смертью; мир знает, что произойдет, если на нас напасть». После зашел обычный разговор о выживании, и некто заметил, что говядина тухнет быстрее баранины. «Нам следует научиться, — патетически произнес бакалейщик, — подавлять требования желудка. Даже те, кто ненавидит баранину, обязаны принести свои вкусы в жертву интересам страны». Я робко заметил, что через несколько недель тем желудкам, которые не желают принимать крысиное мясо, придется привыкать к нему волей-неволей. Настроение болтунов моментально испортилось. Башмачник с таинственным видом прикрыл дверь и прошептал: «Сегодня утром хороший друг генерала Трошу по секрету сообщил мне, что существует туннель, соединяющий Париж с провинциями, и по нему в город стадами перегоняют скот». Новость сразу же подняла дух[105].
Вдалеке от жизни богатых кварталов и открытых террас кафе, парижские бедняки и в мирные-то времена жили впроголодь. Когда осада затянулась, беднота начала выкапывать трупы на кладбищах, перетирать в муку кости и готовить из нее жидкую похлебку. Настоящее бедствие началось в середине октября, когда холодная осень превратилась в необычайно холодную зиму. На Елисейских полях и бульварах срубили все деревья — городу не хватало топлива. Осада больше не служила поводом для веселья и превратилась в кошмар даже для самых богатых парижан. 10 ноября пророчество Дабо сбылось: он увидел, как в Л’Аль продавали крыс по 25 сантимов за штуку. Представитель дипломатического представительства США Уикман Хоффман писал, что «собак продавали за 80 сантимов и дороже: все зависело от размера животного и его упитанности. Теперь крыса считалась изысканным блюдом. Грызунов даже делили на тех, что происходят из пивов