Первым настоящим grand magasin стал «Бон Марше», открытый в 1876 году на улице дю Бак в здании, спроектированном Луи-Шарлем Буало и Гюставом Эйфелем. Уже само здание было предметом искусства: достойные оперного театра широкие, монументальные лестницы соединяли галереи и возвышающиеся друг над другом этажи, все было залито светом, проникавшим сквозь стеклянный потолок. Товары продавались по жестко фиксированным ценам и, по крайней мере теоретически, были по карману покупателям всех сословий. К концу 1870-х годов магазин добился оглушительного коммерческого успеха, так что в 1880-х похожие заведения множились на правом берегу Сены от улицы дю Лувр до южной окраины Бельвиля. Наиболее известными магазинами тогда были «О Принтемп», «Ла Белль Жардиньери» (расположенные в рабочем квартале неподалеку от Лионского вокзала) и «Галери Лафайет».
Левые считали, что развитие коммерческой жизни города «демократизировало» бульвары и превратило их в место общения всех социальных классов. Примечательно, что рассвет коммерции зародился в руинах Коммуны. Несмотря на попытки политиков и крупных дельцов, считавших, что социальные различия в будущем растворятся в массовой культуре, уравнявшей потребителей всех сословий между собой, после Коммуны межклассовая пропасть стала шире, чем когда-либо. Обновление Парижа бароном Османом сильно подкосило ностальгирующих, революционно и поэтически настроенных мечтателей, похожих на Виктора Гюго. Но совершенно бесспорно одно: обновленный Париж работал как часы. Благодаря системе канализации, транспортной сети, магазинам, театрам, издательствам, кофейням, ресторанам и бульварам столица Франции стала удачной моделью структуры функционирующего организма. Такого в истории человечества еще не было. Даже самые яростные диссиденты были вынуждены признать, что родившийся в 1880-х годах новый город из-за своей бьющей через край творческой энергии был одновременно удивительным и величественным.
Незадолго до этого мальчик-поэт, содомит и покровитель первых представителей богемы Артюр Рембо славил грядущее поколение как «дикий парад» анархистов, лентяев и пьяниц, которые противопоставят науке буржуазного века волшебство, искусство и революционный мятеж и сметут рационализм технического прогресса.
Распространенный в «прекрасную эпоху» миф утверждал, что Париж стал настоящей столицей удовольствий. Основная причина тому была сугубо экономической — город рос и развивался. В 1789 году в Париже действовали примерно 3000 кофеен и питейных заведений. К 1885-му, поскольку Вторая империя не вмешивалась в дела хозяев кафе и рестораторов, было выдано около 30 000 лицензий на продажу алкоголя. Их количество было выше, чем в любом другом городе мира (Лондон мог похвалиться примерно 5000 пабов, а Нью-Йорк 10 000 баров). Называли такие заведения по-разному, а некоторые из подобных терминов дожили до XX века (бистро, кафе, кабаре, brasserie): самыми распространенными были такие названия как «bос», «bibine», «boîte», «cabremont», «caboulot», «cargot», «abreuvoir», «assommoir», «bastringue», «boucon», «bouffardière», «bousin», «cabermon» и «troquet». Все заведения, от самого уважаемого буржуазного ресторана до «tapis franc» («логова воров»), походили друг на друга рядом черт: оцинкованной стойкой бара, всемогущим патроном (хозяином заведения) и мучимой жаждой клиентурой.
В кофейнях находили удовлетворение самые разнообразные желания посетителей: здесь подавали еду, питье, в большинстве этих мест продавался секс, тут обменивались идеями, устраивались дискуссии, организовывались культурные сообщества, завсегдатаи отдыхали от трудов, назначали деловые встречи, нанимали на службу, увольняли нерадивых работников, просто согревались рюмочкой-другой. Все без исключения властители Парижа с подозрением (вполне оправданным) относились к кофейням, ведь их роль рассадника революционной заразы в 1789 году была общеизвестна. Авторитетные врачи-гигиенисты и филантропы-социологи настойчиво предупреждали о смертельной опасности неумеренного потребления алкоголя и угрозе распространения венерических заболеваний, но никто из погрязших в этих пороках к ним не прислушивался. Болезнь под названием алкоголизм была официально открыта в 1853 году шведским врачом Магнусом Гуссом, который первым определил пьянство как первопричину ряда смертельных заболеваний и источник серьезных психических расстройств. С его идеями, однако, не соглашался сонм медицинских светил Парижа, считавших алкоголь «живой водой» для рабочих и источником радости для состоятельного населения. Проблема алкоголизма, если он вообще существует, утверждали эти доктора, является бедой только северных народов и без того мрачных из-за сурового климата. В 1873 году при Медицинской академии и под патронажем таких светил, как Ипполит Тэн, Луи Пастер и барон Осман, было образовано общество против «усиленного потребления алкогольных напитков» — «Société française de tempérance» («Французское общество умеренности»). Но их считали всего лишь компанией чудаков. Излюбленным напитком в ту времена был знаменитый «fée verte» — «зеленая фея» — абсент, который частенько превосходил крепостью семьдесят два градуса.
Полицию не волновали мораль и здоровье общества, но она все же приглядывала за питейными заведениями, особенно теми, что располагались в рабочих районах. Шпики в основном следили за преступными элементами, затерявшимися среди посетителей. К вящему облегчению жандармерии османизация уничтожила такие подозрительные заведения, как «У Поля Нике» на улице Фер, дом 36, и «Лапин Блан» на улице Фив. Политиков беда алкоголизма заботила и того меньше. Вторая империя издала ряд законов, нацеленных на борьбу со всеобщим пьянством: ввели предупреждения, штрафы и даже тюремное наказание, но радикальных шагов по борьбе с главным эликсиром парижской жизни сделано не было.
Более существенным было то, что кофейни служили основным местом встреч интеллектуалов левого толка и политически ненадежных граждан, стремившихся сыграть важную роль в истории. Неудивительно, что в большинстве ужасов Коммуны винили всеобщее пьянство, вырвавшееся из питейных заведений на улицы города. А пылающий Париж времен «semaine sanglante»[113] в глазах правых политиков превратился в заурядную «пьяную пироманию». Правящие классы Парижа считали пьяное существование пролетариата одновременно угрозой для себя и увлекательным зрелищем. Ведь любой порок имеет сексуальный оттенок. Считалось, к примеру, что все сидящие в кофейне женщины из рабочего класса — проститутки. Понятно, что такое суждение ошибочно. В кофейнях женщины низших сословий пили и курили. Они вели политические споры так, что шокировали своих буржуазных сестер, предпочитавших столики кафе на бульварах. Вот, кстати, где женщины чаще были профессиональными или начинающими шлюхами.
Лихорадочное кипение противоречивого духа Парижа, словно в зеркале, отражалось в его богатой и бурной ночной жизни. Ее сердцем был Монмартр, именно здесь парижане всех сословий могли заполучить желанные выпивку, секс и адреналин (от близкого присутствия настоящих canaille и преступных элементов из соседних Бельвиля и Менильмонтана). Здесь родилось кабаре — место, где можно было есть и пить, приправляя пиршество острыми злободневными сатирическими выступлениями. Первейшим среди них было кабаре «Черный кот» на бульваре Рошешуар, открытое в 1881 году неудавшимся художником Родольфом Сали. Рождением своим эти заведения обязаны группе богемных поэтов и студентов, сообщество которых было популярно в конце 1870-х годов и называлось «гидропаты». Название кружка намекало на то, что его члены вечно жаждут «хлебнуть» культуры или просто выпить. Видными фигурами кружка были известный своим сарказмом друг Рембо и Верлена поэт Шарль Кро и писатель Альфонс Алия. «Гидропаты» не просто просиживали вечера в «Черном коте», но и развлекали публику скетчами, пели песни и разыгрывали «события» — своеобразные шаржи-импровизации на постоянных посетителей, которые порой обижались за это на Сали. В «Коте» царила атмосфера ностальгии и патриотизма. Плохо вышколенные официанты носили зеленые значки Академии Франции. На «украшенных» паутиной стенах висели «чашки, которыми пользовались сами Вийон, Рабле и Юлий Цезарь». Кабаре являло абсолютную противоположность добродушной атмосфере левобережья, полного левых политических активистов, но было намного популярнее. «Черный кот» выпускал даже собственную газету, редактировали ее все те же «гидропаты» и сонм мелькнувших на литературном небосклоне звездочек.
После оглушительного успеха «Кота» у него появились подражатели, среди которых была «Ле Мирлитон» («Дудочка») Аристида Брюана, бродившего с таинственным видом среди посетителей и высмеивавшего парижскую жизнь в скабрезных песнях и историях вполне в духе того времени. В городе функционировала примерно дюжина подобных заведений, включая открывшийся в 1889 году «Мулен Руж», где посетителям предлагались искусство, выпивка, интеллектуальные игры и адреналиновые приключения.
Вот тогда-то термин «авангард» завоевал место в парижском лексиконе. Изначально это был чисто военный термин, обозначавший небольшую группу солдат, задачей которых являлось первыми вломиться в ряды противника и пробить брешь в его обороне. Уже в 1848 году это слово приобрело политический оттенок: журналы наградили им левых революционеров, которым пророчили историческую победу. В 1863 году при Наполеоне III, который патронировал выставки самых разных художников (в том числе Мане, Сезанна и Писарро, официально исключенных из участия в Парижском салоне), термин вошел в мир искусства. К 1880-м годам авангардистскими называли небольшие художественные и литературные кружки, все действия которых были вызовом установленному порядку.
Многие самозваные авангардисты тех лет считали себя декадентами (этот термин впервые и в уничижительном смысле использовал поэт Жюль Лафорг) и объединялись в литературные кружки «лохмотьев», «зютистов» или уже упомянутых «гидропатов». В сфере литературы и философии они противопоставляли новизну косности мышления, а в области литературы ужасное — банальности «красивости». Их идеалами были Бодлер, Рембо и другие, ратовавшие за восстание и боровшиеся против ортодоксальности общественных канонов. Кажущиеся не связанными друг с другой сочинения Гюисманса, Лотреамона и Стефана Малларме, никто из которых в полном смысле слова декадентом не был, как и не были они единомышленниками, оказались объединены между собой стремлением к разрушению стереотипов. В том, что именно это настроение, которое определит весь XX век французской столицы, зародилось в эпоху, названную «прекрасной», определенно содержится некоторая ирония, как и в том, что ночная жизнь Парижа в целом и Монмартра в частности превратилась в туристическое клише, воплощение духа противления, которое по сей день играет немалую роль в мифологии мегаполиса.