В Париже возбужденно обсуждали обстоятельства дела Дрейфуса и скандала по поводу Панамского канала — финансовой аферы 1893 года, обанкротившей многих парижан и вызвавшей подъем и без того яростного антисемитизма. Да, с ненавистью к евреям в те годы могут сравниться лишь антибританские настроения, проявившиеся, например, в ликовании прессы по поводу военных поражений Англии в Южной Африке. Смерть королевы Виктории в 1901 тоже послужила поводом для глумлений. Сразу после ее похорон в Париже вошли в моду фетровые шляпы, которые надевали, демонстрируя поддержку буров.
Городские власти рассчитывали, что перелом столетий ознаменуется искрящимся фейрверком достижений искусства и техники. Омытая зимними штормами Эйфелева башня поблескивала в сыром сером воздухе как символ слияния дизайнерского гения, инженерной мысли и утопических идей: редкий случай, когда эти три аспекта сошлись воедино. Прекрасным примером такого союза является Всемирная выставка 1900 года, размахом которой организаторы стремились превзойти все предшествовавшие ей мероприятия, в том числе выставку 1889 года, когда пред изумленными взорами публики предстала Эйфелева башня. И это удалось благодаря тому, что главным экспонатом новой выставки стал сам Париж: его представили как мировую столицу модерна и технического прогресса. Специально к выставке возвели Большой и Малый дворцы из стекла и бетона — результат смелых архитектурных решений, настоящие шедевры. К событию было приурочено и открытие моста Александра III. Статус Парижа как центра мировой цивилизации подчеркивали колониальные приобретения, представленные на разбросанных по территории выставки экзотических экспозициях: иными словами, вместо того чтобы распространять Париж по всему миру, все страны были в него «импортированы».
Выставка была открыта до ноября, ее посетили свыше 50 000 000 гостей — больше, чем население Франции тех лет. Территорию, превышавшую размером две квадратные мили, освещали электричеством, а в ночное время пять тысяч лампочек сияли на фасаде Дворца электричества, приводя публику в восторг. «Старый Париж» принадлежал истории и сохранился лишь в фольклоре, в виде стилизованных под старину зданий, шпилей и фронтонов на правом берегу Сены. Горожане должны были видеть и сравнивать прошлое и будущее. Кроме того, парижане и гости столицы могли подивиться на сказку восточных базаров, арабских кофеен, минаретов и гаремов, устроенную организаторами выставки, чтобы показать Франции частичку ее колоний. Гости поражались покорившимся Парижу землям, а горожане наполнялись патриотизмом и гордостью за страну.
По крайней мере, так было задумано. Сомнений нет, жизнь в Париже и провинциях с середины XIX века постоянно улучшалась. Страна обогатилась, как никогда, среднестатистический сельский житель при желании мог заработать на хлеб, вино и одежду, существовать в сносных условиях и рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь. Однако в Париже продолжали существовать трущобы, более того, они разрослись, вышли за границы города XIX века и слились с пригородами (banlieue), этими неизведанными и не нанесенными на городские карты территориями; но даже сюда проникла надежда на лучшую жизнь, даже здесь можно было найти работу и заработать на еду. Политические страсти бурлили как прежде, крутились вокруг дела Дрейфуса, а последнее, вызывая бурные дебаты, тем не менее не возбуждало революционных настроений, от которых столица так устала за последнее столетие.
Вместо этого парижанам предстояло погрузиться в искусство отдыха и потребления. Город превратился в храм коммерческой рекламы, население блуждало в джунглях вывесок, зовущих «lecher les vitrines» (поглазеть на витрины, буквально — «облизать» их). Популярным развлечением новой эпохи стало кино, в конце 1890-х кинотеатры стояли отдельной строкой в перечне достопримечательностей Парижа. У кинотеатров был сильный конкурент: бульварные театры, в которых, благодаря таким деятелям, как сочинитель комических пьес Жорж Фейду, шли фарсы на все вкусы. К 1913 году в Париже были открыты тридцать семь кинотеатров, в том числе обладатель самого большого в мире экрана — «Пате» в Доме Инвалидов; к 1920 году только в центре столицы их насчитывалось более 200. Многие кинотеатры строились с размахом и, чтобы отразить «новый дух» эпохи, пышно украшались. Ярким представителем того времени является «Ле Гран Рекс» на углу бульвара Пуассоньер, где и поныне демонстрируются фильмы. Прокладка парижского метрополитена велась с тем же размахом: строительство началось в 1898 году, первая линия открылась уже в 1900-м (она протянулась от Венсенского леса до ворот Майо со станциями вдоль Елисейских полей, специально для посетителей Всемирной выставки того года).
Работы по строительству метро затянулись ввиду того, что власти никак не могли договориться по поводу финансирования проекта, а потому первыми, уже к 1870-м годам, подземные поезда пустили Лондон и Нью-Йорк. Парижскому метро удалось-таки занять достойное место благодаря таланту инженеров и искусству дизайнеров. В основном это заслуга архитектора Эктора Гимара, получившего заказ на оформление метрополитена в 1898 году. Гимар принадлежал к поклонникам стиля модерн (le style moderne), или «ар нуво» (art nouveau). Эта школа дизайна стремилась создать контраст безликой монументальности и достигала совершенства в едином союзе индивидуальных талантов творцов. Во французском и европейском ар нуво (в Германии это течение называли «югендштиль», в Испании — «модерниста») прослеживаются заимствования от английских прерафаэлитов, наиболее видными теоретиками которых были Джон Рескин и Уильям Моррис. Дизайн знаменитой станции метро Гимара включает плавные и прихотливые линии растительного орнамента, что является противопоставлением жестким, математически «правильным» линиям города барона Османа. Новые станции метрополитена сразу же понравились парижанам, ведь они оживили городские улицы, внесли в их облик чувство гармонии, индивидуальности и живости. Использование новых технологий в метро казалось воплощением утопии — парижане видели город будущего мегаполисом скоростей и постоянного движения, — но оно не замедлило продемонстрировать новые опасности. В 1903 году на недавно открытой ветке метрополитена, протянутой от площади Этуаль до площади Нации, из-за скачка напряжения произошло короткое замыкание. Минимум 84 человека оказались в ловушке темных задымленных тоннелей; умерших от удушья пассажиров долгое время глодали крысы.
Подобные инциденты рассматривались как необходимые жертвы во имя прогресса и нового века, который принесет человеку счастье, основанное на принципах разума и науки. Еще в 1863 году Жюль Верн в романе «Париж в XX веке» нарисовал столицу будущего. Сегодня этот писатель известен как автор приключенческих романов и отец научной фантастики, чьи произведения исполнены оптимизма и надежды на грядущую лучшую жизнь. Однако Жюль Верн питал серьезные литературные амбиции (его труды полны аллюзий и цитат из Гюго, Бодлера, Дидро, Эдгара Аллана По и многих других) и сумел распознать тяжелые испытания, ожидающие человечество в будущем. Именно из-за мрачных пророчеств Герцель, издатель Верна, отказался публиковать рукопись о Париже XX века: уж очень депрессивную картину столицы 1960-х рисует автор: город предстает бездушным и мрачным, в нем все подчинено нуждам производства и капитала. Книга, однако, предсказала ряд достижений нашего времени: среди прочих — факс, современные транспортные средства, а также тот факт, что парижские писатели 1960-х годов посвятят свои таланты написанию невозможных к прочтению книг, смысл которых не смогут объяснить даже сами.
Смотреть на грядущее как на источник катастроф в XIX веке было не принято. На рубеже веков парижане всех сословий нуждались в надежде на лучшее будущее.
Другой причиной для оптимизма, подпитывавшего Всемирную выставку и породившего в прессе разговоры о «золотом веке» Парижа, стала всеобщая убежденность в том, что любого рода преступность имеет право быть овеяна романтическим флером. Благодаря этому семантическому кунштюку особенно прославился район Монмартр, игравший двойственную роль: городского центра удовольствий и очага беззаконий (от революционной пропаганды до коммерческого секса).
Париж со времен Вийона и Картуша служил прибежищем преступных гениев. Еще в эпоху Просвещения преступниками восхищались, их «таланты» и умение одержать верх над буржуазными властями превозносили. Мода на культивирование выдающихся преступников пришла в 1790-х вместе с толками и пересудами по поводу бандита и полицейского информатора Эжена Видока, дьявольски ловкого, известного мастерством перевоплощения и умением смешаться с представителями любого класса общества — от высшей знати до трущобных «каналий». «Поэт, убийца и денди» Пьер Франсуа Ласнер в 1836 году талантом оратора и искусством одеваться очаровал двор, а также объявил себя врагом общества, находящимся над законом (и все равно был осужден за убийство трансвестита и неудачное ограбление банка). Ласнер стал вдохновителем одного из главных персонажей фильма Марселя Карне «Дети райка» (1945) и, скорее всего, прототипом злого гения Вотрена в бальзаковском «Отец Горио».
Однако были в Париже преступники, представлявшие гораздо большую угрозу. Например, расплодившиеся банды уличных хулиганов, которых называли «апашами», то есть «апачами» (термин этот вошел в обиход после появления на выставке 1900 года Буффало Билла). Из-за красных шарфов на шее, ножей в карманах, пристрастия к выпивке и избиению женщин (все эти самобытные мотивы воплотились в «танце апашей», который нынешний турист увидит в любом кабаре на Монмартре) эти молодчики быстро превратились в легендарные фольклорные персонажи.
На самом же деле все обстояло так: крепкие агрессивные парни из бедноты, не желавшие работать, жили воровством и разбоем. Статья 1905 года в американской газете «National Police Gazette» описывает бесшабашную смелость апашей, особенности их ремесла, в том числе известный «coup de Père François»