[121] — ограбление «клиента» с предварительным легким придушением. Журналист замечает, что герои песен и романтическое украшение столицы — апаши — стали угрозой центрального Парижа:
…Целый час площадь Бастилии была местом побоища, на котором полиции пустили кровь. Стражи порядка дрались с боевиками банды «Американские кулаки», вооруженными дубинками, тростями со свинцом или клинками и револьверами внутри. Однако излюбленным оружием этих молодчиков служит длинный тонкий острый нож «zarin», которым они владеют виртуозно. Застрявший в Париже американский чернокожий, видевший драку из окна винной лавки, в которой работал, уволился в тот же день и даже не попросил выходного пособия. «Чет-то слишком для Дэна, — рассказывал он другу, — пинали друг друга по яйцам зда-аравенными ботами, топтали ихние головы, стреляли и резали ножами — страсть». Если бы драка вполовину менее агрессивная прошла в Нью-Йорке на Парк-роу или, скажем, на Юнион-сквер, все газеты Европы трезвонили бы о происшествии. Здесь же об инциденте забудут, поскольку подобное случается ежедневно.
Этот рассказ напоминает о множестве столкновений между конкурирующими бандами предместий, регулярно происходящих в Л’Аль и на площади Этуаль, пугающих туристов и праздношатающихся парижан XXI века. Да, если говорить о превентивных мерах против вспышек гражданского насилия в среде малообеспеченного населения, за столетие мало что изменилось (включая глупую привычку полицейских неумело воспроизводить говор чернокожих американцев).
Апаши являются продолжателями традиций дворовых банд и хулиганов, существовавших еще в Средние века. В новом веке Париж терроризировала «Bande a Bonnot» (банда Бонно) — так называемые бандиты из трагедии, пользовавшиеся последними достижениями технического прогресса: они первыми во Франции использовали для ограбления автоматическое оружие и скрывались с мест преступления на автомобилях. Банда эта назвалась политическим образованием, члены ее объявили себя анархистами и завоевали поддержку неимущего пролетариата смелостью операций, ограбив, к примеру, банк «Сосьете Женераль» на улице Ордене в 1911 году. Главарь банды Жюль Бонно родился в Монбельяре и появился в Париже после того, как наделал бед в Женеве, Лионе и Лондоне, где какое-то время служил шофером Артура Конан Дойла. Бонно был идейным врагом буржуазии и считал убийства формой «революционной пропаганды».
В конце концов Бонно блокировали на «малине» в Шу-ази-ле-Руа. Тысячи зевак со всего Парижа собрались посмотреть на пятичасовую осаду, закончившуюся «геройской» смертью Бонно, расстрелянного и взорванного динамитом. Поговаривали, что прямо перед гибелью Бонно крикнул: «Сволочи!» Истории о главаре банды стали легендами и дожили до XX века. Во время майских волнений 1968 года, например, амфитеатр оккупированной Сорбонны бунтовщики назвали его именем, а позднее о бандите сняли фильм с Жаком Брелем в главной роли.
Всю зиму 1909/10 годов лил дождь. К 29 января вода в Сене поднялась на восемь с половиной метров — выше было только в наводнение 1740 года. Удержать реку в берегах не удалось, и потому ушли под воду двор Школы изящных искусств и железнодорожная станция на набережной Орсе. Вскоре новомодное метро, как и остальной транспорт города, прекратило работу. Мосты скрылись под водой. Население всерьез опасалось крокодилов, которые, по сообщениям прессы, сбежали из зоопарка. Когда весной вода наконец отступила, более 200 000 зданий оказались сильно поврежденными. Материальные и моральные потери были огромны.
В том же году политические баталии, которые, казалось, давно утихли, вспыхнули с новой силой. В 1905 году был издан долгожданный закон об отделении церкви от государства. В результате раскол между правыми и левыми (и без того обострившийся из-за дела Дрейфуса и борьбы за власть) превратился в непреодолимую пропасть. Хуже того, во главе армии стояли не хладнокровные профессионалы, а активисты-католики правого толка.
Левые, в свою очередь, громогласно выказывали антивоенные настроения, им удалось склонить к дезертирству около 100 000 военных. Столкновения с Германией в Марокко в 1905 и 1911 годах сильно пошатнули авторитет властей, но повседневная жизнь большинства парижан не изменилась, и они не сознавали ни угрозы с Востока, ни того, что процветание общества, провозглашенное политиками, есть лишь иллюзия.
В политической жизни Парижа наступил застой. С начала столетия каждое новое правительство, приходившее к власти, заботилось лишь о росте собственной популярности, играя на таких внутренних конфликтах, как дело Дрейфуса, и не занималось долгосрочными проектами, на которые благодаря почти случайному экономическому росту XIX века денег имелось предостаточно, а также не уделяло должного внимания выстраиванию внешней политики государства. Несмотря на небольшую популярность правых, страх перед волнениями внутри страны — память о Коммуне до сих пор не исчезла, — широко распространенные ксенофобия и антисемитизм гарантировали, что в стране всегда будет присутствовать консервативное большинство, которое сдержит самых ретивых активистов из левых и поддержит в столице спокойствие. Словно во сне, Франция шла к катастрофе.
Следует отметить, что величайшие свершения Парижа тех времен произошли не в политической сфере, не в технологиях, а в искусстве, особенно в литературе. В апреле 1902 года премьерные показы оперы Дебюсси «Пелеас и Мелисанда», созданной по мотивам пьесы символиста Мориса Метерлинка, продемонстрировали новые веяния в музыке, изменившие традиционные линейные структуры оперного искусства. В первых рецензиях холодно-отстраненные интонации переходили в открыто враждебную критику. Сам Метерлинк был так разъярен тем, что Дебюсси выбрал для исполнения первой партии Мэри Гарден, американку шотландского происхождения, что пытался устроить кулачный бой. Но пышностью и многослойностью смысла, отчасти навеянными символизмом, новая опера представила миру новый образ музыкального театра, где не только разворачивалось зрелище, но и звучала новая поэзия. Не столь провокационным, но не менее значительным событием того же года стал выход в свет книги Колетт «Клодина в Париже», в которой рассказывается о сапфических приключениях самой писательницы — энергичной и дерзкой лесбиянки — в сугубо мужском городе, обитатели которого даже не верили в существование подобных «экзотических» существ.
В 1900-х годах Париж влюбился в нового антигероя — Фантомаса. Этот книжный персонаж, плод вымысла писателей Пьера Сувестра и Марселя Аллена, впервые он появился в коротких рассказах, которые каждый месяц публиковало издательство «Arthème Fayard». Парижане жадно проглатывали истории, в которых вежливый и обходительный злой гений (Фантомас традиционно носил костюм, шляпу, трость и маску) сеял террор в городе ради собственной забавы. Среди его злодеяний были замена духов в бутылочках дорогого парижского магазина на серную кислоту; запуск стаи зараженных чумой крыс на океанский лайнер; убийство неверного ученика с помещением того внутрь колокола вместо языка, в результате разбитое тело молодого человека оросило улицы внизу своей кровью. Дочь Фантомаса, прекрасная Элен, имела неопределенную половую ориентацию, носила мужскую одежду, день и ночь курила опиум. Особенно запомнились публике афера с похищением сусального золота с купола Дома Инвалидов, диверсии на поездах и пароходах, погоня по улицам Парижа за каретой, на облучке которой стоял мертвец с облезшим до костей черепом.
Фантомас стал героем одной из первых экранизаций парижской киноиндустрии: Луи Фьюлад в 1913 и 1914 годах снял о нем сразу пять кинокартин (в 1970-х пересняты заново). Чтобы посмотреть, как злодей виртуозно обтяпывает свои делишки, облапошивает буржуазию и вечно преследующую его полицию, собирались толпы. Отчасти популярность этого персонажа обуславливалась тем, что все приключения разворачивались в Париже, знакомом читателям и зрителям. В основном Фантомас действовал на востоке и севере столицы: в Бельвиле, Менильмонтане или на Монмартре. Особенно он любил улицы де Музайя, Компанс, де Соле, Барбе-Рошешуар, площади Клиши, Пигаль и дю Рен. Поместив вымышленного Фантомаса в реальную среду, в которую в любое время дня и ночи мог попасть всякий парижанин, авторы внесли тревожную таинственность в обыденную жизнь столицы. Помимо эффектных трюков героя и необычности его образа, именно синтез вымысла и реальности вдохновлял грядущее поколение парижских авангардистов от Макса Жакоба до сюрреалистов. Поэт Робер Десно называл Фантомаса «возникающим в тишине сероглазым призраком». На картине Хуана Гриса «Фантомас» 1915 года на столе кафе лежит бестселлер о гении-злодее.
По ряду причин литературные критики считают год 1913-й истинным началом XX столетия. Именно в том году вышел роман Марселя Пруста «По направлению к Свану», Андре Жид заканчивал свой гениальный труд «Подземелья Ватикана», а тридцатитрехлетний поэт Гийом Аполлинер выпустил сборник «Алкоголи». Каждое из этих произведений представило литературу «новой волны», которая предпочитала субъективность мироощущения в творчестве застывшему описательному изложению романов и поэм XIX столетия, где всегда, от Гюго до Золя, предполагалось всесильное присутствие автора (эта «новая волна», на какое-то время по крайней мере, прикрыла собой гомосексуальность Жида и Пруста). Для Леона-Поля Фарга современность лежала на улицах Парижа: город — волшебное полотно, сотканное из переплетенных друг с другом необычных ощущений. Такая философия, казалось, замыкалась в символизм, но неутомимый Фарг, исходивший город вдоль и поперек, видел истинный Париж, сверкающий «анархией деталей», по меткому выражению Бодлера. Вот одно из лучших стихотворений Фарга о городе: «На брусчатке, уложенной перед борделями, чьи окна мутны, около уродливой, заклеенной внахлест видными в отблесках света рекламными объявлениями стены стоит на страже шлюха. Тонкий луч света из таверны, где играет музыка, высвечивает затаившиеся фантомы… рваные образы вечера».