Гийом Аполлинер считал, что всякий современник обязан сомневаться в традициях стихосложения прошлого. Стихотворения сборника «Алкоголи», подобно полотнам кубистов — современников поэта, не описывают город традиционными фразами (или, если придерживаться языка изобразительного искусства, не копируют традиционный образ мира), а стремятся воссоздать его новым языком исусства. Аполлинер родился в Риме, его мать была полькой, но все свое творчество он посвятил Парижу, куда без гроша в кармане прибыл в 1898 году. Город, который поэт увидел, никак не похож на уютный «старый Париж». Автор обращает свой взор на окраины, промышленные ландшафты, трущобы и рабочие кварталы; каждый кусочек Парижа Аполлинера полон призраков и мифов:
Теперь в Париже ты бредешь в толпе один сам-друг
Стада автобусов мычат и мчат вокруг
Тоска тебя кольцом сжимает ледяным…
Ты вновь в Париже не забыть заката кровь на женских лицах
Агонию любви и красоты я видел сам на площадях столицы…
Стихотворение намеренно написано языком символов и полно отсылок к мифологии, географии и истории Европы и всего христианского мира. Да, Париж — столица современности, но, как вскоре покажет T. С. Элиот в «Бесплодной земле», само значение современности остается как текстуальной, так и философской загадкой.
Энергия и искаженная логика стихотворения Аполлинера прекрасно отражают настрой политической и культурной жизни Парижа конца «прекрасной эпохи», когда мир стремительно несся вперед, а столица Франции — к новой войне.
Глава тридцать шестаяНовые войны
Начало войны в августе 1914 года застало парижан врасплох. Словно никто в столице Франции не следил за течением европейской политики, не предвидел опасностей, связанных с политическими играми властей и недальновидными союзами политиков, стремившихся опередить конкурентов-колонизаторов. Никто не хотел войны, а когда она пришла, никто не знал, зачем она нужна. 31 июля вождя социалистов Жана Жореса расстреляли за обедом в «Кафе де Круассан» на улице Монмартр. Жорес был видным противником милитаризма и союза Франции с Россией, свято верил, что братья-социалисты из Германии не станут нападать на его родину. Убийство Жореса явилось жестоким, но неизбежным прологом к готовому разразиться кризису.
Пресса и завсегдатаи парижских кофеен и баров считали начало войны «une bavure» — «промашкой» правительства и сетовали на глупость властей. Но как только в стремлении отомстить за убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда Австрия напала на Сербию, Европа словно обезумела. По всему континенту шла мобилизация: Франция собирала войска в ответ на рост армии Германии, которая в свою очередь наращивала силы в ответ на милитаристические настроения России. Изначально скептически настроенные, парижане теперь с восторгом провожали войска, отбывающие с Северного вокзала, ни секунды не думая о последствиях происходящего. Горожане старшего поколения, помнившие суп из крысятины и свист пуль 1870 года, начали запасаться продуктами и забивать досками окна. Другие же, возбужденные грядущими битвами, в безумии прокатились волной по улице Монторгей, круша все, отдаленно напоминавшие «тевтонские» витрины, а производитель супов Куб, живший неподалеку от рю Тикетон, пострадал из-за слуха, что добавляет в свою продукцию яд. Портной Ярф, чья мастерская стояла на той же улице, повесил на окнах лавки триколор и кричал, что его настоящее имя Фрей и он готов присоединиться к погромам.
Как только война была объявлена, власти столкнулись с недвусмысленной угрозой всеобщей стачки. В преддверии военных событий уже случился ряд пролетарских забастовок, но правительство не сумело понять, были они организованы официальными тред-юнионами, анархистами или коммунистами. К удивлению власть предержащих, революционный настрой рабочего класса сошел на нет. Его ненависть обратилась на внешнего врага. С Восточного и Северного вокзалов под звуки военного оркестра пролетариат добровольно и массово уходил на фронт. Уже в действующих войсках они пытались бунтовать, но армейская дисциплина легко с этим справлялась и безжалостно карала виновных.
Первые ужасы войны накатили на парижан 26 августа 1914 года, когда передовые части германской армии были замечены на подступах к Парижу, а основные силы дошли до Марна. Немецкая кавалерия захватила Шантильи и придвинулась к Парижу так близко, что стала видна с Эйфелевой башни невооруженным глазом. В городе то тут то там вспыхивала паника: лавки, рынки и улицы были полны слухов, что осада 1870–1871 годов вот-вот повторится.
Париж начал вооружаться. Эйфелеву башню окружили пулеметными гнездами. По всему городу разместили более сотни тяжелых артиллерийских орудий. Официальные въезды в столицу забаррикадировали, в центр города гнали стада животных, везли продовольствие. Париж «традиционно» заполнился беженцами из пригородов и не только, среди которых было множество иностранцев, говоривших на французском языке с сильным акцентом, из-за чего их часто подозревали в шпионаже в пользу Германии. 2 сентября правительство выехало из столицы в Бордо. Другой поезд вывез в неизвестном направлении золотой запас Банка Франции. Парижские буржуа на задних дворах своих домов закапывали столовое серебро. Горожане всех сословий вновь обращались к святой Женевьеве, моля о чуде, о спасении от напасти с востока.
Любому грамотному военному было очевидно, что Парижу еще одной осады не выдержать. Остатки оборонительных сооружений 1870 года полуразвалились. Население выросло настолько, что запасенного продовольствия хватило бы всего на несколько недель. Ветерану, побывавшему в плену после Седана и пережившему Коммуну, главнокомандующему обороной Парижа генералу Галлиени не оставалось ничего другого, как решиться на контрнаступление. Оставалось непонятным, когда наступать и как?
Спасшее город так называемое «чудо на Марне» было везением. Первой удачной случайностью стало обнаружение трупа германского кавалерийского офицера, на теле которого была найдена окровавленная карта наступления немецких войск. Французская разведка незамедлительно доставила документ Галлиени, который обнаружил, что германские войска планируют обогнуть Париж с востока и прижать французскую армию у границы со Швейцарией. Самое главное — это наступление открывало незащищенный участок на фланге немцев. Генерал Галлиени решил ударить всеми силами и 6 сентября реквизировал парк парижских таксомоторов, чтобы доставить все имевшиеся в наличии войска к незащищенному участку фронта. Это решение спасло город, замедлило и в конце концов остановило наступление германцев. Однако парижане не забыли, что, несмотря на выказанную смелость, многие парижские таксисты требовали оплатить проезд войск, двигавшихся на поле брани, чтобы пожертвовать собой во имя нации.
Безумную атмосферу Парижа в предвоенный период и в самом начале войны прекрасно передал Луи-Фердинанд Селин в своем знаменитом романе «Путешествие на край ночи». Книга была впервые опубликована в 1932-м и стала так популярна, что Селина прозвали «новым Золя». Настоящее имя литератора — Детуш, а основной его профессией была медицина: он служил врачом в бедных северных районах Парижа, где научился состраданию к слабым и ненависти ко всякой власти государства. Он воевал, был ранен, награжден медалями за храбрость, со временем стал яростным пацифистом и ненавистником войны. Однако Селин полностью дискредитировал себя, когда в 1930-х годах опубликовал длинные (и прекрасно написанные) трактаты против евреев и «англосаксов» в поддержку идеи великой Европы под управлением Гитлера.
«Путешествие» начинается с бурной и забавной перепалки двух студентов-медиков, главного героя книги Бар-дамю и Артюра Ганате (быстро пропавшего из виду) в кафе на площади Клиши летом 1913 года. Согласно сюжету, оба героя, воспитанные на принципах анархизма, что типично для молодых людей тех лет, стараются перещеголять друг друга в оскорблениях государства, Бога, капиталистов и милитаристов, читают антикапиталистические и пацифистские стихи. «Вот так все началось, — говорит Бардамю. — Я ничего-то и не сказал. Ничего». Ганате начинает с общих нападок на самодовольство и апатию населения, обычных для предвоенного Парижа:
Парижане всегда выглядят занятыми людьми, но в действительности они шляются по городу, ничего не делая, с утра до ночи. Доказательством тому служит факт, что, когда на улице слишком жарко или холодно, все они собираются в питейных заведениях и пьют café-crèmes или пиво. Так все и есть. Столетие скорости? Где же оно? Все твердят о великих свершениях! И что? Ничего ведь в действительности не изменилось. Они восхищаются друг другом, это и ваш удел! Но все это пустое. Может, речи и меняются, но отдельными словечками, и тех маловато. Пара-тройка то тут, то там…» Гордясь тем, что высказали эти полезные истины, мы откинулись на спинки стульев и окинули взглядом дам, сидящих в кафе.
Никто из литераторов XX столетия не сравнится с умением Селина ухватить мелодику, рисунок, непереводимые ритмы повседневной парижской речи. Похожее на рваный шаг, на то убыстряющийся, то замедляющийся бег первых черно-белых кинокартин, селиновское повествование перескакивает со сцены в кафе в год 1914-й. Вдруг Бардамю, ранее изливавший потоки издевок в адрес французской нации, добровольцем идет на передовую. И оказывается «в ловушке, словно крыса». В ужасе он наблюдает, как голову его полковника отрывает снарядом, а кровь в порванном горле «булькает, словно кипящее варенье». Контуженный Бардамю отослан обратно в Париж, который находится на военном положении, погружен во тьму, повседневная жизнь заменена ощущением нереальности происходящего, присущего всем жестоким временам.
Хаос на фронте сопровождался переменчивостью настроения граждан. Большую часть войны Париж был осажден — хотя в этот раз осада ни в какое сравнение не шла с бедами, причиненными германцами в 1870 году, — тогда город служил убежищем для раненых, контуженных и изможденных войск и беженцев. Столицу захлестнула волна антигерманских настроений, задев даже элиту. Ученик Ницше Андре Жид стал одним из множества тех, кто назыв