Дебор утверждал, что призыв к восстанию был обращен к деятелям искусства и политикам, которые ненавидели давящий авторитет «спектакля» (теория «общества спектакля» утверждает, что всеми человеческими отношениями управляют телевидение, киноиндустрия, реклама, газеты и журналы). «Спектакль» является врагом полной страстей жизни человека: «Все, чем мы раньше жили, превратилось в спектакль», — писал Дебор в своей первой книге «La Société du spectacle» («Общество спектакля»), которая вышла в Париже в 1967 году с целью «разрушить общество спектакля». Это произведение станет одним из самых знаменитых трудов о майских событиях 1968 года.
Теория «общества спектакля» быстро завоевала популярность среди радикально настроенных парижан. Следует, однако, понимать, что «спектакль» — не только тиражируемые средствами массовой информации образы. Теория о связи проникших в общественную жизнь объектов-образов играла важную роль в идеологии «ситуационистов». Дебор назвал это проникновение «угнетением повседневной жизни». Опираясь на такие суждения, ситуационисты стали непримиримыми врагами всех форм поп-культуры. Ибо в поп-культуре сильнее всего проявляется разделение общества на спектакль и наблюдающую за ним публику. Несмотря на собственную воинственность, ситуационисты были уверены, что именно молодежь, которая является первейшим потребителем дешевых продуктов общества «спектакля» — музыки, одежды и наркотиков, — станет движущей силой революции.
Эту идею еще в 1940-х годах в «Трактате по ядерной экономике: восстание молодежи» высказывал основатель «Леттристского интернационала» Исидор Ису. В своем труде, сильно повлиявшем на ситуационистов, Ису объявил, что молодежь исключена из экономической жизни потому, что не имеет обменной ценности: без работы, семьи и накоплений юноша или девушка не считается человеком, а служит лишь «предметом роскоши», «атрибутом». Призыв писателя к восстанию леттристов зиждился на философии отвержения, требовавшей возврата общества к собственным истокам, а затем полной его трансформации.
Вместо того чтобы подчиниться фальшивым требованиям «культурного спектакля», ситуационисты решили жить как можно свободнее, презирать семью, труд, учебу, досуг и деньги, обратиться вместо этого к пьянству, необузданному сексу и бессмысленной жизни в отелях, дешевых съемных квартирах и ночлежках. Они ненавидели вычищенные модернизированные улицы города и выискивали в ландшафтах так называемую психогеографию, которая должна преобразить всю структуру столицы. Психогеография — своего рода игра или даже серия игр, когда участники стремились создать атмосферу, которая могла бы нарушить рутину и механику повседневной жизни. Выпивка, наркотики, музыка, скука, отчаяние, страх и восхищение выполняли роль игрового инструментария. Основной задачей в «психогеографических» играх было уничтожение различия между значением и функцией города[139]. Однажды в своем журнале ситуационисты объявили, что метро следует открыть для пешеходов, что аптеки должны торговать сигарами, а на каждый уличный фонарь следует установить выключатель. Их целью было смутить повседневную жизнь города и привнести в нее новые страсти.
Ключевой книгой ситуационизма стал труд Рауля Ванейгема «Traité de savoir-vivre à l’usage des jeunes générations» («Опыт о познании жизни и использовании молодого поколения», переведена на другие языки под неверным названием «Революция повседневной жизни»). Книга вышла в 1967 году и стала первым конкурентом сочинений Дебора по популярности и влиятельности. Более того, в книге Ванейгем обращается к сюрреализму, хвалит его за превознесение трансцендентных страхов, галлюциногенного буйства и эротизма над требованиями рационализма. Проблема западного сообщества в том, что оно отвергает «иррациональные практики и предпочитает им порядок, дисциплину и смысл»». Ванейгем объявил, что как ситуа-ционист он стоит за тотальную свободу, особенно в сексе, где надо смело ломать даже табу на инцест. «Именно поэтому нынешнее поколение тяготеет к идеям ситуационизма», — объяснял он.
Несмотря на заявления о том, что слова их пророческие, ни ситуационисты, ни сам Ванейгем не могли и предположить, что революционные возмущения в Париже настолько близки.
Семена восстания были посеяны за пределами Парижа — в университете Нантерра. Это заведение, комплекс довольно мрачных учебных корпусов, было открыто в 1964 году как «образцовый университет», то есть место, где будут учиться поколения будущих технократов, которые легко смогут влиться во французское общество и способствовать его продвижению к светлому будущему. Пригород Нантерр располагается далеко от центра Парижа, добраться туда можно, доехав до конца ветки метрополитена или преодолев сложный путь по трущобам округи. К 1967 году общежития Нантерра были переполнены, в них проживало около 12 000 студентов. Молодежные выступления против драконовских правил студенческого городка стали неотъемлемой частью жизни его обитателей, а памфлеты левых и ситуационистов, призывавшие к противодействию властям и объединению студенчества, пользовались популярностью.
Страсти в Нантерре накалились до предела 22 марта, когда группа симпатизирующих ситуационистам студентов, назвавшихся enragés («бешеными», в честь экстремистов 1789 года, так напугавших Робеспьера), оккупировала главное здание университета. Их быстро выбили, но внимание международной прессы студенты привлечь успели. Одновременно в студенческом городке таинственным образом появились лозунги ситуационистов: «Долой работу!», «Скука контрреволюционна!», «Все возможно!»
3 мая, когда суд Сорбонны выдвинул обвинения против активистов Нантерра, волнения переместились в Париж. Слушания были назначены на 6 мая, но уже к полудню 3-го атмосфера накалилась до предела. После появления в Сорбонне членов радикальной правой студенческой ячейки «западников», боровшейся с «большевиками», ситуация вышла из-под контроля. «Бешеные» и другие гости со стороны начали крушить столы и вооружаться их ножками, чтобы «защитить себя» от боевиков-«западников». Именно тогда власти решили обратиться к полиции. К 4 часам дня университет окружили республиканские роты безопасности (РРБ), печально прославившиеся жесткими методами подавления забастовок.
РРБ времени терять не стали и немедленно арестовали бушующих молодчиков и всех, кто выглядел подозрительно. Увидев, что происходит, студенты высыпали из кофеен, книжных магазинов и баров и встали на защиту товарищей. Когда метание камней и драки на бульваре Сен-Мишель переросли в самый настоящий бунт, власти приняли решение закрыть Сорбонну. За семьсот лет существования университета подобное случилось лишь однажды — во время оккупации нацистами в 1940 году. В этот раз закрытие Сорбонны оказалось предзнаменованием ужасных событий.
Когда бои затянулись на выходные 4–5 мая, стало понятно, что де Голль недооценил угрозу, которое это восстание представляло для его власти. Политики побоялись вверить свою безопасность полиции. Общество видело, как силовые структуры проявляют крайнюю жестокость и не обращают внимания на мнение окружающего мира. Юношей и девушек избивали на глазах их друзей и журналистов со всего света. Одна медсестра вспоминала, как ее арестовали и заключили в Бижон на выходные: «Нас выгрузили из автобусов и избили, а затем, проведя меж двух шеренг солдат РРБ, вывели на обнесенный по периметру колючей проволокой стадион… Боец РРБ сказал мне: “Давай сюда, я тебе сбрею кудряшки”. Он ударил меня. Тут вмешался офицер, но девушке в очереди передо мной волосы уже состригли. Меня отвели в камеру размером три на шесть метров. Через пять часов нас было уже 80 человек. Приходилось стоять. Мне был виден двор: по нему шел полураздетый молодой человек, чьи ноги были исполосованы следами от ударов дубинкой, у него шла кровь, он держался за живот и обмочился прямо на ходу. Девушка, которая была с ним, рассказала, что солдаты РРБ избили его до потери сознания на улице, арестовали и после били по гениталиям до тех пор, пока кожа не повисла лоскутами».
Полиция ворвалась в известную студенческую забегаловку «Мэрия» на площади Сен-Сюльпис и избила всех без разбору. Молодого человека, заявлявшего, что он иностранец, солдат РРБ ударил в лицо и сказал: «Да, ты приехал во Францию, чтобы гадить на нас».
Столкновения были жестокими и страшными и превзошли даже самые худшие ожидания. Студенты и присоединившиеся к ним левые (в том числе — ситуационисты) возводили баррикады и в конце концов захватили всю Сорбонну. В ответ полиция начала обстреливать демонстрантов гранатами со слезоточивым газом. Ранее такие гранаты использовались только во время войны во Вьетнаме. Бунтовщики упорствовали и не сдавались — жгли автомобили, бросали в полицию бутылки с зажигательной смесью. Девушки, иностранцы, рабочие — все присоединились к битве. Каждое утро после ночи боев улицы Латинского квартала выглядели так, словно здесь бушевала полномасштабная война. На стенах пестрели лозунги ситуационистов и анархистов. Например: «ВОПЛОТИ СВОИ ЖЕЛАНИЯ», «ВООБРАЖЕНИЕ ВОШЛО В СИЛУ», «БУДЕМ ЖЕСТОКИМИ!». А над кровопролитной бойней стоял зачинщик Ги Дебор и предрекал приход безграничной свободы. «Мы не боимся разрушений», — объявил он.
Вышедший из-под контроля бунт был опасен, но, как утверждала полиция, о полноценной студенческой революции не могло быть и речи.
Дела пошли еще хуже, когда 14 мая по Франции прокатилась волна рабочих забастовок — замерла промышленность всей страны. Именно этого и боялись власти — пролетариат и студенчество объединились в союз, который стал достаточно силен, чтобы сместить правительство. Когда же к забастовкам присоединились работники почты, учителя, владельцы маленьких магазинов и служащие сферы услуг, показалось, что Париж находится на грани анархии и беззакония, которой не бывало с 1871 года. Объединение протестующих прокомментировала оптимистическая надпись на стене: «Cours, camarade, le vieux monde est derrière toi!» («Вперед, товарищ, ибо старый мир идет по пятам!»).