Большую часть восстания де Голль пропустил, так как находился с президентским визитом в Румынии. Ходили слухи, что он боится возвращаться во Францию. Вечером 24 мая, как и во время прошлых конфликтов, де Голль решил обратиться к нации. Адресовав свою речь непосредственно восставшим, он высокомерно обвинил их в том, что они «гадят в собственных постелях». Президент не удовлетворил никаких требований бунтовщиков — тем более что восставшие избегали конкретики, большинство претензий и не заслуживало ответа, — но признал, что старый порядок власти разрушен и пришло время для «изменения нашего общества… пришло время каждому заняться своим делом».
Вдохновенная речь, однако, не произвела на бунтовщиков никакого эффекта. Ночь на 24 мая оказалась страшнее других. В Бордо, Нанте и Лионе, где к тому же убили офицера полиции, появились баррикады. Двигавшаяся к площади Бастилии тридцатитысячная демонстрация встретила на своем пути полицию. Толпа начала выворачивать брусчатку, хватать стулья и столы кофеен, бросать в полицию всем, что подвернется под руку. Растянув ряды, РРБ и полиция окружили Отель-де-Вилль, Елисейский дворец и прочие главные государственные сооружения. Бунтовщики прознали, что здание Биржи не охраняется. Тяжеловооруженные отряды бросились туда и с криками «Храм золота!» подожгли здание.
Казалось, что хуже уже некуда. Экономическая жизнь Франции замерла, страна находилась на грани финансового краха. Власти осознали, что для предотвращения полного объединения студентов и пролетариата следует договариваться с профсоюзами. В особняке дю Шатле на улице Гренель в 3 часа пополудни представители правительства и профсоюзные боссы подписали соглашение о повышении заработной платы, чем предполагали положить конец конфликту. Однако профсоюзы, почувствовав свою власть, отказались принять подачку. Не менее оппортунистически выступили левые политические фракции, возглавляли которые объединившие всех левых воедино Франсуа Миттеран и Пьер Мендес Фран. Де Голль вновь покинул пределы Франции. В то время как по городу пошли слухи о его скорой отставке, президент, чтобы убедиться в собственных силах на случай революции, встречался в Рейне с генералитетом страны.
До крайностей не дошло. Вместо этого в 4:30 утра 30 мая де Голль вновь обратился к бунтующей стране. На сей раз он объявил, что через сорок дней пройдут выборы, которые заменят «саботаж гражданским действием» и снимут опасность «тоталитарного коммунизма». С чувством огромного облегчения и триумфа голосовавшая за де Голля патриотическая Франция восстала: тысячи горожан праздничным парадом прошли по Елисейским полям, размахивая трехцветными флагами и скандируя: «Франция, вернись на работу!», «Вычистим Сорбонну» и постыдное «Алжир французам!».
В самой же оккупированной Сорбонне «революционный праздник» давно обернулся кошмаром. Грязные коридоры воняли и кишели крысами. По ним бродили обкуренные оборванцы хиппи. Радикально настроенные «политические» студенты-революционеры осознали, что сосуществуют с мелкими наркодилерами, преступниками и шлюхами, привлеченными в университет анархией, поиском наркотиков и жаждой секса. Группа наемников — выходцев из Катанги[140], состоявшая из дезертиров, хулиганов и отбросов общества, образовала «комитет по обороне» и пыталась навести порядок в бушующем хаосе, но склонностью к неадекватному насилию быстро отвратила от себя свободолюбивых студентов, которые выгнали их с территории университета в начале июня.
16 июня беззащитную «коммуну» захватила полиция. Историческая битва за Утопию закончилась. Мечта о тотальной свободе умерла.
Глава сорок четвертаяУбийство Парижа?
Сразу же после восстания власти залили бетон поверх брусчатки Латинского квартала. Правительство утверждало, что это сделано из экономической целесообразности, но символизм поступка не прошел незамеченным в городе, где история формировалась на баррикадах, сложенных из булыжников, вывороченных из мостовых столицы. В мае 1968 года на всех стенах писали: «Sous les pavés, la plage» («Под брусчаткой лежит пляж»): остроумный намек на то, что Утопию можно найти, лишь разворотив улицы и взяв булыжник (традиционное оружие борьбы за свободу) в руки. Обновленные улицы Парижа 1970-х лишили горожан этой возможности.
Культурная и политическая жизнь столицы Франции двадцати последних лет XX века определялась сокращением рядов правых и утратой иллюзий у левых. Де Голль ушел с поста президента в 1969 году. Несмотря на огромный вклад в историю страны, он уходил в отставку разочарованным.
Он проиграл на референдуме отчасти потому, что был связан с майской смутой 1968 года. Через год его хоронили с огромными почестями, как великого государственного деятеля, но в целом его считали частью ушедшего прошлого. Преемником де Голля на посту президента стал флегматичный и хитроумный Жорж Помпиду, а премьер-министром — Жак Шабан-Дельма, стремившийся во всем следовать современным веяниям. В действительности же основы их политики были заложены еще при де Голле.
Вследствие действий властей Париж все более отдалялся от основного течения передовой мировой мысли, что не мешало ему утверждаться в роли политического центра Европы. Правые правительства 1970-х годов не были радикальными, а их руководители, от Помпиду до Жискар д’Эстена, думали о собственном месте в европейской истории, а не об улучшении жизни обычных парижан.
Развитие Парижа в последние два десятилетия XX века зеркально отражает положение дел в высших политических кругах. В 1970-х муниципалитет решил было последовать примеру Манхэттена и советам Корбюзье, то есть радикально оторваться от прошлого и «осовремениться» любой ценой — даже принеся в жертву парижский силуэт и построив небоскребы. Этим проектом власти стремились улучшить положение «îlots insalubres» («антисанитарных кварталов») — обветшавших районов на окраинах Парижа, раскиданных с XII по XX округ.
Лишь в 1974 году Валери Жискар д’Эстен наложил вето на эти проекты, запретил строительство небоскребов из эстетических соображений. Так, площадь де Фет в XIX округе Парижа была когда-то очаровательна, а теперь испорчена теснящимися вокруг башнями, выраставшими с 1971 года по округе, словно грибы после дождя. С тех пор в центре французской столицы сохранились башни Монпарнас, а в Жюссе — Замански. Жискар д’Эстен заодно приостановил реализацию планов по преображению кварталов вокруг Л’Аль.
Проекты в Л’Аль и Бобуре прославились больше других и сегодня являются ярким свидетельством футуромании, характерной для градостроительства конца 1960-х и начала 1970-х годов. Окрестности изуродованы одинаково громоздкими и малофункциональными современными зданиями. То же можно сказать и о деловых кварталах Дефанс, и о башне Монпарнас. Создается ощущение, что муниципалитет с 1968 года словно задался целью уничтожить знаменитый стиль парижских улиц, заменить его безликой архитектурой, представляющей мертвую власть, захватить пространство и громко заявить о своем контроле над ним.
Работы по переносу Л’Аль возобновились при Жаке Шираке, который в 1977 году стал мэром столицы. Старое «чрево Парижа» застроили балюстрадами из стекла и бетона, имитировавшими оригинал XIX столетия — павильоны Бальтара, — куда, чтобы почувствовать терпкий вкус жизни пролетариата, приходили несколько поколений горожан. Торговый центр вгрызся глубоко в землю Л’Аль — удачным это решение считали только его создатели — архитекторы Клод Васкони и Жорж Пенкреак: результат — перевернутый вверх тормашками и врытый в землю небоскреб в самом центре Парижа. Уродливость этой постройки сравнима лишь с тоской, в которую вгоняет ее вид парижан и гостей столицы. А расположенный неподалеку Центр Помпиду (иногда его называют Центр Бобур — по имени, под которым этот «îlots insalubres» известен с 1932 года) — прекрасный пример архитектурной аскетичности и художественного воплощения потенции авторов. Его спроектировали англичанин Ричард Роджерс и итальянец Ренцо Пьяно. Центр простоит весь XXI век, если его не разъест коррозия, не разобьет транспорт и не разнесут на сувениры туристы, как памятник таланту архитекторов, которые ценили эффектность выше красоты или стиля.
Парижские интеллектуалы считали, что таким образом власти и силы правопорядка столицы мстят за бедлам «революционного праздника» мая 1968 года. По этой причине в 1970-х годах весьма популярным стало небольшое произведение Луи Шевалье «L’Assassinat de Paris» («Убийство Парижа»). В книге автор утверждает, что Париж покатился по наклонной в конце 1960-х — начале 1970-х годов, когда де Голль и Помпиду принялись за выпрямление дорог, уборку обветшавших кварталов и переселение рабочего класса на окраины. С тех пор город преобразился так, что даже предыдущее поколение не смогло бы его узнать. Шевалье прославился как историк «опасных классов» Парижа XIX столетия, знаток жизни бродяг, иммигрантов, алкоголиков и малоимущих работяг; он утверждал, что именно динамика отношений центра города и этих маргиналов определяет ход истории.
Шевалье заявлял, что теперь в Бельвиле или Барбе, традиционных местах проживания пролетариата, невозможно встретить представителей «опасных классов». Париж, продолжает он, был казнен на глазах своих жителей. Как утверждал историк, это результат распада и воплощения продуманного плана по уничтожению политического наследия столицы. Он цитировал статью из «International Herald Tribune», назвавшую построенный в 1790-х годах город «Парижем-Лас-Вегасом — городом, который могут полюбить только американцы».
Шевалье тосковал по прошлому и, утверждая, что весь город вычищен и дистиллирован, сильно преувеличивал: краткая прогулка по улице Готте д’Ор в начале 1970-х опровергла бы его слова напрочь. Однако сказать, что Шевалье, заявляя, что центр Парижа теряет свою историческую сущность, был неправ, нельзя. Доказательство тому в любой день можно увидеть в Марэ — ранее самом запущенном районе города, где сегодня шум машин, гомон туристов и гуляющих по модным магазинам улицы Фран-Буржуа парижан свидетельствуют, что это уже далеко не простой рабочий район столицы. Хотя наследие прошлого незримо, но ощутимо присутствует здесь и сегодня. «Фа-садизм» («Façadisme») — капитальная перестройка, при которой полностью разрушают и отстраивают заново здание изнутри, сохраняя только фасад, сохраняя, таким образом, лишь облик прошлого, — стал в 1970-х годах главным методом реконструкции Марэ и других обветшавших районов столицы. Позднее этим термином стали обозначать общий процесс реконструкции Парижа и превращения города в выхолощенный музейный экспонат, потерявший «опасные классы», формировавшие его историю. Сегодняшний Марэ — туристический квартал, куда едет всякий желающий прикупить модную одежду, посетить художественные галереи, найти мебель в стиле китч или гомосексуального партнера. Не следует все же забывать, что этот квартал развлечений по сути своей — оторванный от реальной жизни спектакль. Пища здесь всегда среднего качества, клиентура баров — в основном иностранцы, то есть все, как в любом другом крупном западном городе XXI века. Историческая уникальность Марэ безвозвратно ушла в прошлое.