Карл предпочитал всегда и во всем оставаться в стороне, но в Варфоломеевскую ночь, когда уже запахло кровью, он в возбуждении охотника выскочил на балкон Лувра и принялся стрелять из аркебузы в бегущих по улице гугенотов. Екатерина Медичи не любила его. Ее любимым сыном был Генрих, а Карл страшно завидовал своему брату, любимцу матери.
А началось все с того, что Екатерина Медичи решила укрепить положение дома Валуа в Европе, и в 1570 году женила своего сына Карла на Елизавете, дочери императора Священной Римской империи Максимилиана II. А для своей дочери Маргариты она подготовила партию в лице Генриха Наваррского, дабы объединить силы Бурбонов и Валуа, а также в надежде установить мир между католиками и гугенотами. Мать Генриха Наваррского – Жанна д’Альбре – одобрила этот брак с тем условием, что ее сын сохранит протестантскую веру. Сама Маргарита, будучи католичкой, мужа не любила и принимала ухаживания молодого красавца Генриха де Гиза (главы Католической лиги), который, впрочем, вскоре женился на Екатерине Клевской. И данному событию очень обрадовалась Екатерина Медичи, поскольку, лавируя между католиками и гугенотами, она боялась усиления католической церкви Франции, во главе которой стояло семейство де Гизов.
Свадьба Генриха Наваррского, будущего короля Франции Генриха IV, и красавицы Маргариты Валуа, состоявшаяся 18 августа 1572 года, стала точкой отсчета в драматической цепочке событий, приведших к Варфоломеевской ночи.
Франсуа Клуэ. Портрет Маргариты Валуа. Ок. 1571 года
Неизвестный художник. Портрет Гаспара де Колиньи. 1560 год
Многие историки утверждают, что любезность двора по отношению к гугенотам была только коварным притворством, что их хотели заманить на свадьбу, чтобы истребить, захватив врасплох, и что этот коварный замысел был составлен, конечно же, не Карлом, а его матерью, которая обладала всеми качествами, необходимыми для исполнения советов Макиавелли, рекомендовавшего именно так приобретать и укреплять власть.
Вскоре после прибытия в Париж для подготовки к свадьбе заболела и умерла 43-летняя мать Генриха Наваррского, и гугеноты обвинили Екатерину Медичи в умышленном отравлении Жанны д’Альбре (якобы королева Наварры умерла от отравленных перчаток, доставленных ей придворным парфюмером).
Однако, несмотря на это, свадьба состоялась, а через три дня после свадебных торжеств было совершено упомянутое выше покушение на одного из вождей гугенотов адмирала Гаспара де Колиньи, который был ранен в руку выстрелом из окна соседнего здания. Наемному убийце Моревелю удалось скрыться, а жизнь адмирала была спасена врачами. И снова в покушении была обвинена Екатерина Медичи, а также семейство де Гизов, стоявшее во главе наиболее радикальной католической фракции, добивавшейся недопущения присутствия гугенотского лидера при дворе.
Однако есть и такая версия: якобы Екатерина Медичи всячески пыталась охладить воинствующий настрой своих единоверцев. Адмирал де Колиньи возглавлял хорошо вооруженную армию гугенотов, которые щедро поддерживали свою аристократию и контролировали такие города как Монтобан, Ла-Рошель и Коньяк. И в интересы Екатерины, чей двор испытывал финансовые затруднения, не входил разрыв дипломатических отношений со столь мощными противниками.
А вот мнение немецкого историка Георга Вебера: «Фанатизм вовсе не был мотивом ее политики, и во всех своих поступках она руководилась холодными соображениями о собственном интересе и выгодах своих детей».[28]
Что же касается Генриха де Гиза, то он был сыном Франсуа де Гиза, убитого во время осады Орлеана протестантом Польтро де Мере, и он мечтал отомстить за смерть отца. И он принял на себя убийство адмирала де Колиньи. Когда тот приехал в Париж в сентябре 1571 года, король принял его с величайшим уважением, и все Гизы негодовали, видя, что их враг постоянно беседует с королем, и тот даже строго запретил парижанам оскорблять гугенотов.
И адмирала де Колиньи закололи. Он еще дышал, когда его подтащили к окну и выбросили во двор, где стояли Гизы и герцог Ангулемский. И там ему нанесли новые удары, а потом убитому отрубили голову, поволокли тело по улицам и вздернули на виселицу.
Когда был убит адмирал де Колиньи, толпы убийц под предводительством Генриха де Гиза ринулись убивать других гугенотов, возбуждаемые криками, что сам король велит убивать заговорщиков. Они ходили по всему городу, оставляя за собой груды тел в домах, на улицах и на мостах. Все сподвижники адмирала, приехавшие в Париж на свадьбу, были зарезаны безоружными, поплатившись жизнью за доверие к приглашению, сделанному королем. В самом дворце Карла IX были зарезаны дворяне свиты Генриха Наваррского. Бесстыжие придворные дамы любовались красотой обнаженных мертвецов. Фанатизм и личная злоба свирепствовали с бесчеловечностью, другой такой пример едва ли найдется в истории.
Вот и получилось, что давняя вражда семейных кланов Гизов и Колиньи спровоцировала массовую кровопролитную и беспощадную резню. И это не в какой-то Богом забытой корсиканской деревне, а в просвещенном Париже, научном и художественном, как уже говорилось, центре Франции.
По сути, прекрасный Париж оказался во власти разбушевавшегося плебса. В городе процветало мародерство, многие «под шумок» во всеобщем хаосе решали свои личные проблемы – убивали надоевших жен, грабили соседей, разделывались с кредиторами. Солдаты и милиция, смешиваясь с простолюдинами, вышли из-под влияния короля, без разбора коля шпагами и католиков, и гугенотов.
Французский поэт-гугенот Теодор-Агриппа д’Обинье написал по этому поводу такие строки:
Французы спятили, им отказали разом
И чувства, и душа, и мужество, и разум.[29]
Восстание перекинулось и на другие города Франции – Лион, Орлеан, Руан, Бордо, Труа, Тулузу…
Другие страны, в числе которых были Англия, Германия и даже Россия, высказали Франции свое недовольство в связи со сложившейся ситуацией. Но 26 августа Карл IX официально объявил, что все произошло по его распоряжению. При этом остались свидетельства современников о том, что и сам король убивал гугенотов, стреляя из окна своей резиденции. А в официальных объяснительных письмах, разосланных за границу, утверждалось, что король с помощью парижан лишь покарал мятежников, вовсе не отнимая у них свободы вероисповедания.
Французский историк Люсьен Бели пишет:
«Некоторые историки увидели в Варфоломеевской ночи силовой удар католиков-экстремистов, собравшихся вокруг де Гизов. Но возможна и другая интерпретация: королевское желание уничтожить дворян-протестантов выглядит как средство ослабления их лагеря и установления равновесия, как удовлетворение народной ненависти в Париже по отношению к гугенотам».[30]
Покушение на адмирала Колиньи.
Фрагмент. Гравюра XVI века
Немецкий историк Георг Вебер уточняет:
«Масса французского народа была неприязненна гугенотам, их сектантская замкнутость, их гордость чистотою своей нравственности, их резкие порицания католическому богослужению, обряды которого называли они суеверием, их пренебрежение к монахам – все это раздражало против них народ, а войны, в которых много католиков было убито ими, возбуждали желание отомстить им. Монахи проповедовали искоренение ереси, тому же учили на исповеди. При таком раздражении масса нации не могла допустить равноправности, предоставленной гугенотам; народ готов был броситься на них, резать их по первому сигналу от правительства».[31]
Георг Вильгельм Фолькхарт. Карл IX и Екатерина Медичи навещают адмирала Колиньи после покушения. 1849 год
Полностью резня прекратилась лишь через несколько недель. Гугенотам был нанесен сокрушительный удар, в результате которого они лишились многих из своих видных предводителей. Генрих де Гиз ощущал себя триумфатором. Однако 23 декабря 1588 года и он был убит в замке Блуа, а с ним пало и могущество дома де Гизов. Через год погиб от рук фанатика Жака Клемана король Генрих III, его жена Луиза была бездетна, и на престол, согласно завещанию короля, вступил Генрих IV – основатель династии Бурбонов.
Так что последствия Варфоломеевской ночи, вошедшей в пантеон событий-символов, которые остаются в веках, были настолько же страшны, насколько и важны для политического курса Европы в XVI веке. С восшествием на престол Бурбонов начался новый виток в истории Франции, а парижская резня 1572 года навсегда осталась связанной с династией Валуа. Впрочем, какая разница. К сожалению, правильно говорят: если ты убил двух-трех человек – ты маньяк, а если несколько тысяч и даже десятков тысяч – ты исторический герой, о котором будут писать и через 450 лет.
Мишель Фелибьен (1666–1719) был монахом-бенедиктинцем в парижском аббатстве Сен-Дени, и его мнение очень интересно, так как он является автором пятитомного сочинения об истории Парижа.
Состояние столицы к концу века лучше всего описал первый крупный ученый, занимавшийся историей градостроительства, Мишель Фелибьен: «В 1597 году Париж трудно было назвать великолепным. Город находился в плачевном положении; в нем не хватало абсолютно всего». И в самом деле, в конце XVI века по улицам французской столицы свободно бродили волки.
А вот поэт Поль Скаррон (1610–1660) оставил нам такое описание тогдашнего Парижа (перевод М.П. Кудинова):
Везде на улицах навоз,
Везде прохожих вереницы,
Прилавки, грязь из-под колес,
Монастыри, дворцы, темницы,