Михаил Богданович отвечал: «С благодарностью признаю вашу решимость. Гренадеры готовы подкрепить вас».[61]
Как видим, решительные действия Барклая, пославшего вперед две дивизии 3-го гренадерского корпуса, во многом способствовали общему успеху сражения под Парижем. Он ввел в бой резерв и «немедленно определил жребий сражения».
После этого Барклай приказал приостановить наступление, ожидая вступления в дело запоздавшей Силезской армии Блюхера и войск кронпринца Вильгельма Вюртембергского. Однако выяснилось, что Блюхер слишком поздно получил диспозицию и не смог занять назначенных ему мест, а кронпринца нельзя ожидать ранее, чем через несколько часов.
Позднее Блюхер оправдывался тем, что его армия запоздала с началом штурма из-за канала Урк[62], который не был нанесен на карты и который пришлось долго и трудно форсировать.
Лишь примерно в одиннадцать часов корпуса Йорка и фон Клейста приблизились к укрепленному селению Лавилетт, что на севере от Парижа, а корпус А.Ф. Ланжерона пошел на Монмартр, высокий холм, господствующий над Парижем.
Георг Эмануэль Опиц. Казаки купаются в Сене недалеко от острова Сите. 1814 год
Когда у Лавилетта разгорелся упорный бой, французы возобновили нападение на Пантен, но прибытие Силезской армии решило судьбу битвы.
И именно в это время, видя с Монмартрского холма огромное превосходство союзных сил, командующий французской обороной Жозеф Бонапарт, старший брат Наполеона, решил покинуть поле боя.
Примерно в час дня колонна кронпринца Вильгельма Вюртембергского перешла Марну и атаковала крайний правый фланг французской обороны с востока, пройдя через Венсенский лес и захватив селение Шарантон.
В это же время Барклай возобновил наступление в центре, и вскоре пал Бельвилль.
Подытоживая сказанное, можно утверждать следующее: атака на Париж была подготовлена из рук вон плохо. Союзное командование не показало единства, оно предпочитало действовать числом, а не умением, но при этом бросало в самое пекло исключительно русские войска. В результате, русские понесли очень большие потери (78 % от общих потерь союзников).
Тем не менее, на всех направлениях союзники рано или поздно вышли непосредственно к городским кварталам, и вот уже бои закипели на улицах города. Видя это, маршал Мармон, желая спасти многотысячный город от разрушения, отправил парламентеров к русскому императору. На это Александр I ответил, что «прикажет остановить сражение, если Париж будет сдан: иначе к вечеру не узнают места, где была столица».[63]
В ночь с 18 на 19 (с 30 на 31) марта маршал Мармон, посчитав дальнейшее сопротивление бессмысленным, заключил с союзниками перемирие и отвел остатки своих войск на юг от столицы.
Вот этот-то поступок, кстати сказать, и инкриминируется Мармону. Очень многие историки утверждают, что Мармон сдал Париж, встав на путь предательства. Очень часто при этом употребляются такие слова, как «измена» и «капитуляция». А.З. Манфред, в частности, утверждает, что Мармон «изменил воинскому долгу и открыл фронт противнику».[64] Только вот вопрос, почему в том же самом не обвиняется маршал Мортье, все время находившийся рядом с Мармоном и тоже согласившийся на сдачу Парижа? Вопрос без ответа.
Войска в Париже находились под командованием Жозефа Бонапарта. Видя, что дальнейшее сопротивление не имеет больше смысла, маршал Мармон решил срочно связаться с Жозефом Бонапартом, но того на месте уже не оказалось.
В своих «Мемуарах» маршал Мармон рассказывает:
«Я получил от короля Жозефа разрешение на ведение переговоров о сдаче Парижа иностранцам. 30 марта он писал: «Если господа маршал герцог Рагузский и маршал герцог Тревизский не смогут держаться, они уполномочиваются войти в переговоры с князем Шварценбергом и русским императором, находящимися перед ними».[65]
Это очень важное заявление. Мармон утверждает, что Жозеф Бонапарт, бывший его непосредственным начальником, давал ему право вступать в переговоры с противником.
Эта версия находит свое подтверждение у биографа Наполеона Вильяма Миллигана Слоона, который пишет, что «Жозеф именем императора уполномочил Мармона вступить в переговоры», а также что у Мармона «имелись положительные инструкции спасти, во что бы то ни стало, Париж от разграбления».[66]
Почему же Жозефа Бонапарта никто не упрекает в предательстве и оставлении Парижа? Еще один риторический вопрос…
Пока договаривались с французскими маршалами о сдаче Парижа, император Александр некоторое время оставался на Бельвилле и Сен-Шомоне. Потом он объезжал стоявшие вблизи полки, поздравлял их с победой и одновременно с этим произвел Барклая, стоявшего в Роменвилле, в генерал-фельдмаршалы.
Произошло это 19 (31) марта 1814 года. Как видим, Михаил Богданович очень долго добивался нижних офицерских чинов, но всего за семь лет проделал стремительный путь из генерал-майоров в генерал-фельдмаршалы.
Это было высшее воинское звание в России, которое, согласно Табели о рангах, равнялось генерал-адмиралу на флоте, канцлеру и действительному тайному советнику 1-го класса в гражданской службе. И надо отметить, что Барклай-де-Толли стал генерал-фельдмаршалом в 56 лет (для сравнения: Н.И. Салтыков им стал в 60 лет, Н.В. Репнин – в 62 года, А.В. Суворов – в 65 лет, М.И. Кутузов – в 67 лет, а А.А. Прозоровский – в 75 лет.
Капитуляция Парижа была подписана в два часа утра 19 (31) марта 1814 года в селении Лавилетт. К семи часам утра, по условию соглашения, французская регулярная армия должна была покинуть Париж. А в полдень того же дня части союзной армии (главным образом русская и прусская гвардия) во главе с императором Александром триумфально вступили в столицу Франции.
Участник тех событий декабрист Н.А. Бестужев позднее писал:
«Малочисленные остатки французских войск поспешно отступали отовсюду и, входя из окрестностей в заставы, тянулись вдоль внешних бульваров, окружающих город. Массы их показывались в промежутках строений; можно было различить, какого рода войско проходило и исчезало за домами: по облакам пыли видна была конница; штыки пехоты сверкали мелкими алмазными искрами, отражая последние лучи дня; артиллерия, сопровождаемая глухим стуком колес, отсылала густые облака в глаза победителей; как будто принужденная замолкнуть, все еще грозила своим угрюмым взглядом. Половина армии, направляясь на Фонтенебло, тянулась чрез Аустерлицкий мост, другая – на Елисейские поля. Париж со своими серыми стенами и аспидными крышами был мрачен как осенняя туча; один только золотой купол Дома Инвалидов горел на закат ярким лучом – и тот, потухая, утонул во мраке вечера, как звезда Наполеонова, померкшая над Парижем в кровавой заре этого незабвенного дня. Взоры Александра упивались этим зрелищем, этим торжеством, столь справедливо им заслуженным».[67]
Через день после вступления союзников в Париж генерал-фельдмаршал Блюхер, заболев, сложил с себя звание главнокомандующего Силезской армией, и она, по желанию прусского короля, 21 марта (2 апреля) была передана Барклаю-де-Толли. Начальство же над русско-прусскими резервами перешло к цесаревичу Константину Павловичу.
Участник взятия Парижа А.Г. Краснокутский, вышедший в отставку в чине генерал-майора, в своих путевых очерках, опубликованных в 1819 году, описал французскую столицу так:
«Трудно приступить к описанию сего нового Вавилона; слова теряются при рассматривании чудесных необыкновенных громад зданий! – Слабое перо не в силах изъяснить впечатления сих поражающих видов… Самый легкий поверхностный абрис Парижа будет предметом моих замечаний. Несколько тысяч томов давно уже наполнены подробнейшими описаниями сего города, а повторяемые рассказы почитаются всегда излишними.
Первоначалиe Парижа изчезает во мраке времени; существование оного полагают более нежели за пятьдесят лет до Рождества Христова. При сем случае кстати заметить, что в десятом веке Франция была еще в сущем невежестве; едва короли и вельможи умели грамоте.
Париж расположен большою частью на обширных равнинах, простирающихся на весьма дальнее расстояние с обоих берегов реки Сены. Некоторые части расположены и на возвышениях, но где также от туманов, исходящих от реки, и от частых дождей бывает беспрестанная сырость.
Великолепные готические здания отличаются превосходством архитектуры, возвышаются блеском древнего художества, представляют некоторые святилища гениев, в коих науки и познания приближаются к совершенству!.. Но просвещение без благочестия – гибель государства! Высокомечательность умов, отдаляющихся от закона Божия, разверзает пропасть к ниспровержению народов!..
Огромные высокие строения связываются неразрывною цепью, как будто одним падением должны все обрушиться!..
При всех почти домах находятся богатые лавки с разными товарами. Серебряные и галантерейные ряды блестят на каждой улице. Художники и всякого рода промышленники означаются бесчисленными вывесками, пестрящимися на всех домах. Удивительно, куда все оные товары расходятся, и чем такое множество мастеровых могут себя содержать?
Алексей Кившенко. Вступление русских войск в Париж в 1814 году. 1880 год
Все улицы в Париже вымощены камнем; некоторые довольно широки, другие весьма узки. В последних мало наблюдается чистоты; даже воздух иногда стесняется oт беспрерывно волнующегося многолюдства».[68]
А.Г. Краснокутский также отмечал такую интересную деталь: