<…> Подход Османа к планированию города разрушает прежние устои градостроительства (раздробленность среды обитания и чрезмерная плотность населения в центральных кварталах), определяет новые прямые и широкие направления движения, начинающиеся от вокзала, площади или от какого-то монумента. Отныне Парижу легче дышится, и вместе с тем самые бедные парижане покидают центр и переселяются на окраины».[116]
Процесс перемен ускорился благодаря новому градостроителю – барону Осману. Его грандиозная система бульваров и длинных прямых улиц, обрамленных конторскими и жилыми зданиями, была настолько основательна, что густая мешанина Средневековья исчезла из некоторых районов Парижа почти полностью. И тем не менее старый Париж не пропал бесследно, он живет почти за каждым углом, навевая воспоминания о прошедших столетиях и прожитых жизнях, что повторялись из поколения в поколение, как старая полузабытая мелодия; сыгранная вновь – в другую эпоху, в другом ключе, на арфе или шарманке, – она все равно узнаваема. И в этом непреходящее обаяние города.
В Париже было высажено 82 00 деревьев.
Для оптимизации движения транспорта были проложены широкие проспекты – прямо сквозь существующие кварталы. На месте запутанных узких улочек возникла геометрическая сеть широких, прямых и светлых авеню и бульваров. Ширина бульваров доходила до 30 метров, что было удивительно для привыкших к старому Парижу горожан.
Опера Гарнье. Гравюра 1870-х годов
Площадь Звезды (с 1970 года она называется площадью Шарля де Голля) приняла при бароне Османе свой окончательный вид – от нее лучами расходятся двенадцать проспектов, названных в честь маршалов и генералов Франции или в честь побед, одержанных французскими войсками (авеню Фош, авеню Клебер, авеню Ваграм и т. д.).
В 1844 году было окончено строительство новой городской стены, поместившей внутрь многие припарижские коммуны, такие как Монмартр, Пасси и Берси. 1 января 1860 года эти коммуны были официально присоединены к Парижу, а из новых территорий и старых 12 округов были образованы новые 20 округов.
Остров Ситэ (старейшая часть Парижа) был практически полностью переделан по проекту Османа: были снесены все постройки между королевским дворцом и Собором Парижской Богоматери, а на их месте были сооружены здания префектуры полиции и коммерческого трибунала. Между новыми зданиями проложили три прямые улицы, переходящие в мосты, соединяющие остров с обоими берегами Парижа. При этом около 25 000 человек было переселено в другие районы города.
Отель Сан. Фото 1860-х годов
Вдохновленный красотой парков своего любимого Лондона, Наполеон III нанял инженера и архитектора Адольфа Альфана для сооружения зеленых насаждений в Париже. Булонский лес (на западной границе Парижа) и Венсенский лес (на восточной границе) были превращены в парки, которые теперь называют «легкими города». В черте города расположились парки Монсо, Бют-Шомон и Монсури. Также в каждом квартале были разбиты скверы, а вдоль больших авеню высажены деревья.
Одновременно с наземными велись и подземные работы: лишь во второй половине XIX века была осуществлена модернизация крайне несовершенной системы парижских водостоков. Работами руководил инженер Эжен Бельгран. Под каждой улицей были проложены подземные галереи, по которым проходили трубы со сточной и с чистой водой, а также с газом и сжатым воздухом.
Как видим, при бароне Османе была осуществлена поистине гигантская перестройка города, а также выполнены грандиозные работы по канализации и водоснабжению. Плюс было построено девять новых мостов.
Как во всяком большом городе, «аристократические кварталы» на протяжении веков переместились на окраины. Процесс одряхления городов очень прост. Богатые и влиятельные семьи ищут уединения и строят дома в еще не занятой обширной местности. Другие семьи, из снобизма или по дружбе, присоединяются к ним. И некогда пустые пространства постепенно заполняются. Нувориши втираются в квартал, который слывет элегантным. Через одно или два поколения первые владельцы начинают скучать или разоряются. Их внуки строятся в другом месте. Квартал познает все более и более глубокое падение. Дворцы становятся лачугами, но вот приходит день, когда некий барон Осман и его преемники квалифицируют их как «нездоровые островки» и обрушивают на эти остатки прекрасного прошлого кирку разрушителя.
Так что широкие улицы (авеню) и бульвары, освещенные газовыми, потом электрическими фонарями, на картинах Моне и Писсарро – это образ уже не старого, а нового Парижа. При этом в ходе строительных работ были разрушены тысячи старинных зданий, множество небольших церквей и особняков. И, конечно же, «османизация» Парижа подвергалась самой резкой критике. Но вскоре парижане привыкли к своему новому городу и полюбили его так же, как полюбили они и Эйфелеву башню, и открытое в 1900 году метро, первые станции которого были оформлены в стиле модерн.
И теперь, как это бывает довольно часто, новый Париж кажется возникшим естественно и органично, хотя в действительности это был результат жесткого планирования, проводившегося под руководством барона Османа.
Как следствие, преобразившийся Париж сформировал новый парижский стиль жизни. Так, например, бульвары создали обаятельный тип фланёра – человека, проводящего время в праздных прогулках, бескорыстного наблюдателя городской жизни. Новый Париж был создан буржуазией для буржуазии, он нес на себе отпечаток буржуазной респектабельности.
Барон Осман, известный своей последовательностью и строгостью, потратил почти 2,5 млрд франков[117] (около 15 млрд нынешних долларов) на благоустройство больших бульваров и других богатых кварталов, но у него не нашлось ни сантима, чтобы хоть как-нибудь устроить выселенную им бедноту. Ей ничего не оставалось, как ютиться в других и без того тесных и грязных кварталах.
Фридрих Энгельс еще в 1872 году прекрасно объяснил это самой природой буржуазии. Он писал:
«В действительности у буржуазии есть только один метод решения жилищного вопроса на свой лад, а именно – решать его так, что решение каждый раз выдвигает вопрос заново. Этот метод носит имя “Осман”. Под “Османом” я разумею здесь не только специфически бонапартистскую манеру парижского Османа прорезать длинные, прямые и широкие улицы сквозь тесно застроенные рабочие кварталы, обрамляя эти улицы по обеим сторонам большими роскошными зданиями, причем имелось в виду, наряду со стратегической целью – затруднить баррикадную борьбу, образовать зависящий от правительства специфически-бонапартистский строительный пролетариат, а также превратить Париж в город роскоши по преимуществу. Я разумею под “Османом” ставшую общепринятой практику прорезывания рабочих кварталов, в особенности расположенных в центре наших крупных городов, что бы ни служило для этого поводом: общественная ли санитария или украшение, спрос ли на крупные торговые помещения в центре города или потребности сообщения, вроде прокладки железных дорог, улиц и т. п.».[118]
Камиль Писсаро. Бульвар Монмартр. 1897 год
Эмиль Золя увековечил в своем романе «Добыча» (La Curée) бесстыдную мародерскую спекуляцию вокруг реконструкции Парижа, которая может составить отдельную главу в истории человеческих хищений и наживы. В этом романе, входящем в цикл «Ругон-Маккары», главным героем является авантюрист Аристид Саккар (третий сын Пьера Ругона), который воспользовался масштабной перестройкой центра столицы, чтобы разбогатеть. Для этого он прибегал к мошенническим схемам и спекуляциям с недвижимостью. Аристид Саккар – это обобщенный образ человека, для которого прокладка новых улиц, снос домов и строительство новых домов были лишь полем колоссальной битвы за власть и наживу.
Лавка мясника. 1900 год
А что критика?
Французский публицист Луи Лазар выступал ожесточенным противником проекта Османа: он указывал, что в результате перестройки Парижа исчезло 57 улиц и переулков, было снесено 2227 домов и более 25 000 жителей, преимущественно бедняков, были вынуждены переселиться на окраины. По его мнению, реконструкция вела к резкому разделению населения Парижа на богатых и бедных и неоправданному притоку экономических мигрантов в столицу.
Улицы Парижа во время наводнения 1910 года
Русский писатель Д.В. Григорович, совершивший в 1858–1859 гг. путешествие вокруг Европы и описавший его в ряде очерков, носящих общее заглавие «Корабль Ретвизан», подчеркивал, что реконструкция Парижа привела к искажению исторического облика города и была нацелена главным образом на усиление позиций Наполеона III – чтобы тому было легче держать граждан под контролем. Д.В. Григорович писал:
«Не понимаю, какой бес укусил парижан, но они приняли, по-видимому, намерение повалить весь старый Париж; половина города заставлена лесами; на многих площадях и улицах заборы с выглядывающими поверх их обломанными стенами и трубами; путь поминутно преграждается рядами громадных телег с тесанным камнем, известью; со всех сторон сыплется мусор и раздаются стук лома и крики штукатуров; расположение к перестройкам обнаружилось прежде всего у Наполеона III; оно быстро привилось к буржуазии и мгновенно заразило всех до степени белой горячки. Что Наполеон так усердствует в перестройке Парижа, – дело понятное; ясно, к чему ведут эти широкие, прямые улицы, перерезывающие город по всем направлениям и замкнутые по концам казармами с такими окнами, что страх берет идти мимо: так и ждешь, что высунется оттуда пушка и начнет стрелять картечью. Но вот что удивительно: из чего так хлопочут парижане? Не всех же до такой степени одурманивает тщеславие, чтобы верить, что проекты Наполеона служат только к украшению Парижа! Может быть и то также, что неугомонная деятельность парижан, теснимая со всех сторон, рада миролюбиво ломать дома, ворочать камни и разрушать улицы?!»