Специалисты отмечают, что барон Осман строил парижские магистрали, как Николай I – железную дорогу из Санкт-Петербурга в Москву, по прямой, сокрушая все на своем пути. Он проложил «по живому» множество проспектов и площадей. В местах, где большой считалась улица в пять метров шириной, теперь появлялись засаженные каштанами бульвары шириной в тридцать метров.
Особенно досталось острову Ситэ, где были разрушены практически все здания вокруг Собора Парижской Богоматери.
В 1867 году историк Леон Галеви писал: «То, что сделал месье Осман, не имеет аналогов. С этим согласны все. Месье Осман сотворил за пятнадцать лет то, с чем другие не справились бы за целый век. Но на сегодня хватит. Будет еще XX век. Давайте оставим какую-то работу тем, кто тогда будет жить».[120]
В этой фразе видно сильное раздражение: Леон Галеви предлагал взять паузу не на какой-то короткий срок, а как минимум на три с лишним десятка лет.
Конечно, обвинители будут всегда, и обвинителями быть легко. И они не всегда были справедливы. На самом деле, барон Осман радикально улучшил систему парижской канализации, снизил плотность населения, а это привело в числе прочего и к тому, что сильно снизилось количество смертей от эпидемий. Наконец, он построил жилья больше, чем снес.
Но тут важно другое: деятельный префект полностью уничтожил уклад жителей столицы. Он разрушил город, в котором они выросли, он уничтожил их привычную среду обитания, создав на ее месте новую и, как многие считали, очень помпезную.
Но людские страдания быстро забываются, а вот город остается. Однако того, что Осман сделал с Парижем, ему не простили, сочтя отлаженную систему канализации слишком малой компенсацией.
Шарль Бодлер в стихотворении «Лебедь» написал (перевод А.М. Гелескула):
Он отмыл мою память от суетной пены,
И, пройдя Каррузель, я пойму наконец,
Что Париж не вернется (меняются стены,
Как ни грустно, быстрей наших бренных сердец).
В 1857 году поэт Шарль Бодлер ответил на первые шаги Османа стихотворением «Лебедь». «Le vieux Paris n’est plus (Старого Парижа больше нет), – провозглашает поэт и добавляет: – Hélas!» (Увы!) В меланхолическом «увы» Бодлера и печали, которой пронизано стихотворение, отражаются настроения многих парижан, на глазах у которых менялся Париж. Они сожалели о старом и опасались нового. Они боялись, что дух Парижа, который они знали, будет навсегда разрушен новыми бульварами и тем, что они с собой принесут.
Приведенные выше строки Бодлера были созданы, когда барон Осман только разворачивал свою деятельность. Гораздо позднее Эмиль Золя написал про «кровоточащий Париж, словно разрубленный саблей на куски».[121]
Гюстав Кайботт. Парижская улица в дождливую погоду. 1877 год
Известный историк Парижа и куратор его музеев Рене Эрон де Вильфос писал: «Менее чем за двадцать лет Париж потерял свой исторический облик, свой характер, который передавался от поколения к поколению. Живописная и очаровательная атмосфера города, которую отцы передали нам, была уничтожена. Часто без серьезных на то оснований».[122]
Больше всего барону Осману досталось от де Вильфоса за остров Ситэ: «Барон Осман пустил торпеду в старый корабль Парижа, который затонул во время его правления. Пожалуй, это было самое страшное преступление страдавшего мегаломанией префекта, а также его самой большой ошибкой. Его работа принесла больше вреда, чем сотня бомбардировок. Частично его действия были вызваны необходимостью, и мы должны отдать должное его уверенности в своих силах, но ему, совершенно точно, не хватало культуры и вкуса. В Соединенных Штатах все это сработало бы прекрасно, но для нашей столицы, которую он на двадцать лет покрыл заборами, строительными лесами, гравием и пылью, его действия были преступлением, ошибкой и проявлением дурного вкуса».[123]
Но, кто бы что ни говорил, Париж, созданный Османом, стоит. Сам же человек, которого при жизни порой называли «разрушителем Парижа», скончался 11 января 1891 года. В Париже ему сооружен бронзовый памятник работы скульптора Франсуа Конье (фигура была отлита по восковой модели на литейном заводе Бишелье), и его именем назван один из бульваров в центре Парижа.
В парижском кафе. 1900-е годы
Барон Осман был похоронен на знаменитом парижском кладбище Пер-Лашез. Но самое главное, что он оставил после себя, – это современный Париж, который со своими широкими бульварами, звездоподобными площадями и расходящимися лучами-проспектами выглядит сейчас так гармонично, как будто таким он был всегда.
Впрочем, есть и другие мнения…
Сегодня люди часто считают, что своей модернизацией Париж обязан одному-единственному человеку, создателю наиболее культовых мест, – барону Жоржу-Эжену Осману. По мнению сторонников Османа, в Париже середины XIX века все еще оставалось что-то средневековое, и если он сумел выйти на новый уровень, то это случилось именно благодаря барону.
Перепланировка, проведенная Османом в середине XIX века, действительно заменила некоторые средневековые улочки на роскошную сеть бульваров. Прямые линии и геометрически безупречный план преобразили значительную часть города. И, тем не менее, это всего лишь второй из двух великих периодов перестройки, превративших французскую столицу в город, который мы знаем сейчас. Поклонники Османа не принимают во внимание тот факт, что современный Париж, который ныне ассоциируется с именем Османа, стал типично, характерно «парижским» еще за два века до него. Осман в основном следовал тому образцу, что был заложен теми, кто начал изменять Париж в XVII веке.
То же можно отнести и к новым бульварам XIX века, считающимся квинтэссенцией Парижа: универсальные магазины и омнибусы, знаменитые кафе и яркие огни – все это впервые стало доступно парижанам и жителям города еще в последние десятилетия XVII века, как только стало намечаться первое оригинальное кольцо бульваров. К тому времени первые десятилетия развития города уже изменили его быстрее, чем что бы то ни было раньше. Париж стал тем, что Клод Моне называл cet étourdisssant Paris – «этим головокружительным Парижем», «водоворотом» соблазнов…
Когда Осман приступил к своей деятельности, довольно большие участки города, те, что были добавлены между 1600 и 1700 годами, вовсе не выглядели средневековыми. Современность уже наложила на них свой отпечаток, в форме великолепных бульваров, широких, прямых оживленных улиц, призванных открыть город и сделать передвижение по нему более легким. Например, когда Осман снес буквально все постройки на острове Ситэ, соседний остров он оставил большей частью нетронутым. Планировка и архитектура острова Сен-Луи датировались XVII веком, но вполне соответствовали стандартам века XIX.
Париж и художники-импрессионисты
Импрессионизм зародился в Париже в 1862 году. Именно там и тогда встретились несколько молодых художников, зачарованных светом и свободой. В их числе был 22-летний Клод Моне, родившийся в Париже. Когда ему исполнилось пять лет, семья переехала в Нормандию, в Гавр: отец хотел, чтобы Клод стал бакалейщиком и продолжил семейное дело. И вот теперь он оставил семью и вернулся в Париж, чтобы выучиться ремеслу художника у настоящих мастеров. Кстати, в детстве он учился плохо, но зато прославился в Гавре как карикатурист. Один торговец выставлял и продавал его работы, пользовавшиеся неизменным успехом, и благодаря этому Клод Моне встретился с художником Эженом Буденом, который познакомил его с пленэрной живописью и убедил в том, что надо пренебречь волей отца и учиться на художника.
Позднее Клод Моне вспоминал:
«Буден тотчас же подошел ко мне, похвалил меня своим мягким голосом и сказал: я всегда с удовольствием смотрю на ваши рисунки; это забавно, легко, умно. Вы талантливы – это видно с первого взгляда, но, я надеюсь, вы не остановитесь на этом. Все это очень хорошо для начала, но скоро вам надоест карикатура. Занимайтесь, учитесь видеть, писать и рисовать, делайте пейзажи. Море и небо, животные, люди и деревья так красивы именно в том виде, в каком их создала природа, со всеми их качествами, в их подлинном бытии, такие, как они есть, окруженные воздухом и светом».[124]
Монмартр. 1850-е годы
Моне приехал в Париж в 1859 году, два года провел в армии, служа в Алжире, а затем вернулся в столицу, чтобы продолжить обучение у Марка-Габриэля-Шарля Глейра, швейцарского профессора изящных искусств.
В мастерской Глейра Клод Моне подружился с молодыми художниками Фредериком Базилем (в 1870 году он погибнет на франко-прусской войне), Альфредом Сислеем и Огюстом Ренуаром. Однако через несколько месяцев он вдруг решил уйти из мастерской, и связано это было с тем, что профессор признавал только академическую манеру живописи, и идеалом для него было античное искусство. Моне убедил уйти и своих приятелей, и они последовали за ним, потому что рассуждения педантичного профессора успели изрядно надоесть и им.
Клод Моне. 1870-е годы
В итоге четверо молодых художников стали странствовать с мольбертами по набережным Сены и по лесу Фонтенбло. Они делились друг с другом опытом работы на пленэре, и в результате родилась концепция «новой живописи», согласно которой художник должен стремиться передать, как в каждое отдельно взятое мгновение освещение изменяет цвет и форму окружающих предметов. Но жюри ежегодной парижской выставки – Салона – постоянно отклоняло их работы, так как тоже ориентировалось на академизм. В 1866 году Сислей, коренной парижанин, удачно женился, и у него вскоре родились двое детей. А вот дела Моне и Ренуара шли совсем плохо: их картины не продавались, и они жили в нищете.