евавшему по другую сторону Атлантики. Акт конгрессмена Волстеда, усиливший запрет на распространение алкоголя и цензуру, был направлен на то, чтобы отслеживать малейшие следы любой непристойности <…> Для американских художников нужно было искать место где-то вне этого, например, в Париже, который Эзра Паунд считал “поэтической сывороткой”, которая одна может “спасти английскую литературу от самоубийства и запоздалого разложения, а американскую литературу – от самоубийства и раннего разложения”».[160]
В Париж супруги приехали незадолго до Рождества 1921 года. Они провели первые несколько дней в небольшом отеле на улице Жакоб, а затем поселились в доме № 74 по улице Кардинала Лемуана, что в 5-м округе. Их квартира не имела всех современных удобств: небольшая и сравнительно темная, она обогревалась печкой, а в качестве ванной у Хемингуэев был лишь большой таз, который прятали в шкафу. Но они были молоды, влюблены, и город раскрыл им свои объятия. Они бродили по нему, пораженные красотой памятников, обаянием книготорговцев и низкими ценами в ресторанах.
Надо сказать, что у Хэдли было наследство в 3000 долларов. При этом зарплата Хемингуэя в качестве иностранного корреспондента канадской газеты «Торонто Стар» не превышала 75 долларов в неделю. Но зато у него была полная свобода в выборе материала, правда, редакция оплачивала только опубликованные статьи. В послевоенном Париже за 1 доллар давали 12 франков, а за 7 франков (то есть за 60 центов) можно было неплохо пообедать.
Эрнест Хемингуэй, в отличие от многих богатых бездельников, мог рассчитывать только на себя. Литература денег не приносила, поэтому он просто вынужден был совмещать напряженный писательский труд с не менее трудоемкой работой журналиста. В книге «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэй пишет, что у него был всего один приличный костюм и пара хороших туфель для соблюдения социальных условностей.
Денег катастрофически не хватало, и Хемингуэй нанялся работать спарринг-партнером для профессиональных боксеров-тяжеловесов, что позволяло заработать 10 франков за один раунд. Но к 1923 году, когда наследство Хэдли закончилось, они с трудом находили 7 франков на обед. Первый сборник «Три рассказа и десять стихотворений», конечно же, потешил самолюбие Хемингуэя, но книгу мало кто заметил, да и денег она практически не принесла.
Готовя к публикации восстановленный подлинный текст книги «Праздник, который всегда с тобой», сын Хемингуэя Патрик писал: «Новое поколение читателей <…> имеет возможность прочесть опубликованный текст, который является менее препарированным и более полным вариантом оригинального рукописного варианта, задуманного автором как воспоминания о парижских годах, когда он был молодым формировавшимся писателем, – об одном из счастливейших переходящих праздников».[161]
Счастливейших праздников… Чтобы было понятно, это в XXI веке Париж – туристическая Мекка, где все стремятся сфотографироваться на фоне Эйфелевой башни, Лувра или Триумфальной арки. Но в Париже 1920-х гг. Хемингуэй уходил писать в кафе потому, что в съемной квартире условий для работы не было: плакал маленький сын, да под окнами неустанно визжала пила лесопилки. Конечно, теперь на стенах этих кафе висят таблички с указанием, что здесь бывал знаменитый писатель, но тогда никаким писателем он еще не был. Он только стремился им стать. И для него Париж не был глянцево-легендарным местом. Для Хемингуэя Париж – это узкие улочки, булыжные мостовые, по которым тарахтят колеса тележек уличных торговцев, крохотные темные лавчонки, холод зимнего дождя, дешевые кафе, съемные квартиры, резкие, иногда тошнотворные запахи. В частности, на первой странице книги фиксируется такая картинка: «Кафе “Дез аматёр” было отстойником улицы Муфтар, чудесной узкой людной торговой улицы, которая вела к площади Контрэскарп. Низенькие туалеты старых домов – по одному возле лестницы на каждом этаже, с двумя цементными приступками в форме подошвы по сторонам от очка, чтобы жилец не поскользнулся, – опорожнялись в отстойник; ночью их откачивали в цистерны на конной тяге. Летом, при открытых окнах, ты слышал звук насосов и очень сильный запах».[162]
Современный читатель, имеющий свое собственное представление о том, что такое Париж (например, по картинкам в интернете), и поверить не может, что на улице города можно было увидеть пастуха, который доит козу. Но Хемингуэй в «Празднике, который всегда с тобой» фиксирует знаки времени – звон трамвая перекликается со звоном колокольчика пастуха. Он дает очень точную картину, в которой прописаны все детали: быт, встречи, еда и т. д.
Да, парижская жизнь не баловала Хемингуэя, и все же он вспоминает о ней с ностальгией и юмором. Эти воспоминания оформлены в виде советов из будущего самому себе, начинающему американскому писателю, живущему в столице Франции. Характерный пример такого совета: когда в Париже живешь впроголодь, лучше всего пойти в Люксембургский сад, где тебя не смутит ни вид, ни запах съестного. А еще – когда ты голоден, лучше воспринимаются картины в музее.
Париж, показанный Хемингуэем, – зримый, объемный, почти осязаемый. И, кстати, в своей книге он рассказывает о поисках собственной манеры письма. Например, он пишет: «Я исходил из своей новой теории, что можно опустить что угодно, если опускаешь сознательно, и опущенный кусок усилит рассказ, заставит людей почувствовать больше того, что они поняли».[163]
Именно поэтому Хемингуэй сохраняет только каркас событий, тогда как детали либо затушевываются, либо, напротив, усиливаются в зависимости от художественной необходимости. Он избегал пышных определений, таких как «потрясающий», «великолепный» или «грандиозный». Он старался писать об обыденных вещах просто, не разыгрывая из себя всезнающего Господа Бога. И работал он мужественно и прилежно, не пренебрегая ни удачей, ни социальными отношениями.
В кафе. 1920-е годы
Зима в Париже заставляла Хемингуэя приспосабливаться: «Я знал, сколько будет стоить пучок прутиков для растопки, три перевязанных проволокой пучка сосновых щепок длиной в половину карандаша и вязанка коротких полешков, которые я должен купить, чтобы согреть комнату».[164]
Надо сказать, что холод преследовал Хемингуэя всегда и везде. В его книге читаем: «Закончив работу, я убирал блокнот или бумаги в ящик стола, а несъеденные мандарины – в карман. Если оставить их в комнате, они за ночь замерзнут».[165]
А что такое зима в Париже в 20-е годы ХХ века? Это постоянная забота о покупке хороших дров и угля для камина, чтобы комната быстро не остывала.
Что же касается социальных отношений, то о своем знакомстве с Сильвией Бич Хемингуэй говорит так: «В те дни покупать книги было не на что. Книги можно было брать в платной библиотеке “Шекспир и компания” на улице Одеон, 12; библиотека и книжный магазин принадлежали Сильвии Бич. На холодной ветреной улице это был теплый веселый уголок с большой печью, топившейся зимой, с книгами на столах и полках, фотографиями знаменитых писателей, живых и покойных. Фотографии были похожи на моментальные снимки, и даже покойные писатели выглядели так, как будто еще были живы. У Сильвии было очень живое лицо с резкими чертами, карие глаза, живые, как у маленького зверька, веселые, как у девочки, и волнистые каштановые волосы, которые она зачесывала наверх, открывая красивый лоб, и обрезала пониже мочек, а сзади – над воротником коричневого бархатного жакета. У нее были красивые ноги, и она была добрая, веселая, с интересом к людям, обожала шутить и сплетничать».[166]
Книжный магазин Сильвии Бич был местом встречи всех американских писателей Парижа, «местом обязательным для того, кто хотел бы почувствовать биение сердца литературного авангарда. Там восточные ковры были навалены друг на друга, книги и журналы шли до самого потолка, и там можно было, если повезет, повстречать Жида или Ларбо, а также других менее знаменитых писателей. “Когда я впервые пришел в ее лавку, – напишет потом Хемингуэй, – я держался очень робко – у меня не хватало денег, чтобы записаться в библиотеку”. Но Сильвия тут же почувствовала шарм молодого человека, красивого и застенчивого, который, “казалось, пойдет дальше и быстрее, чем любой из молодых писателей”, которых она знала. И она предложила ему бесплатную библиотечную карту, которая дала Хемингуэю возможность читать не только русских авторов, но также и Стендаля, Флобера, Мопассана, а еще Томаса Элиота, Олдоса Хаксли и особенно Джойса, великого писателя, с которым он мечтал, наконец, познакомиться».[167]
Что касается Джеймса Джойса, то его роман «Улисс» впервые увидел свет во Франции, и там же, в Париже, он работал над своим последним масштабным произведением – романом «Поминки по Финнегану». Хемингуэй регулярно видел его то тут, то там, особенно в пивной «Brasserie Lipp», что на бульваре Сен-Жермен. Эта пивная, основанная в 1880 году, была излюбленным местом для модных художников, поэтов и писателей, философов и политиков. Джойс часто приходил туда поужинать с семьей. Но он был еще слишком робким и, конечно же, пребывал под впечатлением от славы автора книги «Улисс», которую опубликовала Сильвия Бич. Однако Хемингуэю «повезло, и ничто уже не могло устоять перед его обаянием и его интеллектом. Для Джойса это кончилось тем, что они стали друзьями, в особенности же – компаньонами по выпивке, а это было искусство, в котором Эрнест уже многим дал бы фору».[168]
Но все же главной парижской встречей Хемингуэя оказалось знакомство с Гертрудой Стайн, которая возглавляла «небольшой храм» на улице Флерюс, где жила со своей подругой.