Le Mercure Galant» («Галантный Меркурий»), основанный в 1672 году писателем Жаном Донно де Визе, сообщали о последних модных тенденциях читателям не только во Франции, но и далеко за ее пределами. Уже в первый год издатель «Le Mercure Galant» похвалялся: «Ничто не доставляет большего удовольствия, чем мода, родившаяся во Франции <…> Все, созданное там, имеет особый шик, который иностранцы не способны передать своим творениям».[201]
Императрица Сиси в платье работы Ворта. 1865 год
Уже в XVIII веке все самые престижные иллюстрированные модные журналы выпускались в Париже.
И вот что интересно. До 1675 года производством одежды для мужчин и женщин официально занималась Гильдия портных, членами которой были исключительно мужчины. Однако потом парижские портнихи добились разрешения организовать собственную гильдию, которая шила одежду для женщин и детей. Портные-мужчины сопротивлялись, но безуспешно, и все больше женщин брались за работу швей или модисток. А поставками материалов занималась Гильдия торговцев текстилем. Однако и в этой области тоже появилась новая женская корпорация, называвшаяся «marchandes de modes» (торговки модным галантерейным товаром), члены которой производили и продавали всевозможную отделку и аксессуары.
Чарльз Фреденик Ворт. 1892 год
Эти изменения ознаменовали собой начало формирования производственной и торговой структуры, впоследствии превратившейся в знаменитую парижскую индустрию моды.
Мари-Жанна Бертен, более известная как Роза Бертен, прозванная «министром моды» королевы Марии-Антуанетты, была первой всемирно известной модисткой, имевшей клиентуру в зарубежных странах – от Англии до России.
Эта женщина была представлена будущей королеве в 1772 году. Два раза в неделю она показывала Марии-Антуанетте свои последние творения, и они часами обсуждали новые наряды и аксессуары. Став королевой, Мария-Антуанетта проявила себя дамой, одержимой своим гардеробом, и она тратила на него 258 000 ливров в год, то есть вдвое больше выделенной ей фиксированной суммы. Придворный этикет предписывал ей менять платья несколько раз в день и – в идеале – не надевать одно и то же дважды. Каждое из великолепных платьев Розы Бертен стоило в среднем от 1000 ливров, а иногда и до 6000 ливров. В богатом архиве модельера и коллекционера Жака Дусе имеются квитанции с точным указанием стоимости отдельных изделий:
«Шляпа из тонкой соломки с лентами синей тафты, одна завязывается под подбородком…» – 48 ливров. «Шляпа из желтой соломки в виде тюрбана, отделанная голубым шелком и окаймленная голубыми перышками, сбоку султан из двух голубых перьев – 72 ливра».[202]
Но обычно шляпы, поставляемые Розой Бертен, оценивались не менее чем в 100 ливров.
Кстати, именно Розе Бертен приписывается изобретение турнюра – небольшой подушки, «набитой конским волосом, которую подкладывали сзади под юбку, чтобы придать выразительный силуэт костюму в профиль».[203]
Но у Розы Бертен был серьезный конкурент – куафёр (парикмахер) и шляпник Марии-Антуанетты Леонар-Алексис Отье по прозвищу «Месье Леонар», который каждую неделю причесывал королеву. Это он «придумал самое странное порождение французской придворной моды накануне революции – каркасные прически, которые могли достигать в высоту полутора метров».[204]
Роза Бертен одевала Марию-Антуанетту вплоть до ее свержения в 1792 году, и она была очень влиятельной фигурой при французском дворе. Она также делала на заказ «модные куклы» разных размеров (в том числе, и в человеческий рост) и одетые в соответствие с последней модой. До появления модных журналов такие куклы возили по странам, и это помогало дамам следить за новинками в мире моды.
Кстати, именно Роза Бертен сшила для королевы простое траурное платье после казни ее супруга Людовика XVI. А когда обезглавили и саму Марию-Антуанетту, Роза Бертен уничтожила все свои бухгалтерские книги и счета. Она бежала в Лондон, какое-то время продолжала обслуживать своих старых клиентов-эмигрантов, и ее «модные куклы» все так же продолжали путешествовать по европейским столицам, добираясь даже до Санкт-Петербурга. В 1795 году она вернулась во Францию, где ее самой известной клиенткой стала Жозефина де Богарне (супруга Наполеона), что позволило оборотистой женщине восстановить все свое имущество, включая дом в Эпине-сюр-Сен под Парижем.
Жан-Франсуа Жанине.
Портрет Мари-Жанны Бертен. 1790 год
Немецкий историк Улинка Рублак отмечает, что в те времена даже подержанная одежда, вышедшая из моды во Франции, охотно раскупалась в соседних странах, и даже «Перу и Мексика приобретали множество такой одежды».[205]
Французская революция официально декларировала свободу, в том числе и в одежде. Но и тогда, и потом, уже при Наполеоне, французские модели имели хождение за рубежом, хотя их не всегда копировали точно.
В XIX веке, в эпоху становления капиталистических отношений, производство и потребление модных товаров кардинально изменились. Производители одежды начали нанимать рабочих для пошива готового платья, что привело к дальнейшей демократизации моды. Большинство горожан облачилось в строгий темный костюм. Рабочие носили такую одежду лишь по особым случаям, а состоятельные люди шили ее себе на заказ.
Зарождение современной моды было тесно связано с ходом исторического развития общества. Свидетельством тому служит эссе Шарля Бодлера «Поэт современной жизни», написанное в 1863 году, где мода рассматривается как ключевая составляющая современности.
Анализируя серию гравюр, изображавших моды времен Революции и Консульства, Шарль Бодлер писал, что мода тех времен «отражала моральные и эстетические нормы своего времени».[206] При этом, по словам Бодлера, «одна и та же мода на одних гравюрах выглядит привлекательной, на других – безобразной. В уродливом виде она оборачивается карикатурой, в красивом – античной статуей».[207]
Далее Шарль Бодлер рассуждает о том, что каждой эпохе соответствовала своя осанка, свой взгляд, свои движения. Что одежда – это внешняя примета века. Потом он говорит о женщине как о божестве, о женщине, которая есть «некий идол, быть может, ограниченный, но ослепительный и чарующий, чьи взоры правят помыслами и судьбами».[208]
Беспристрастный человек, просмотрев одну за другой все французские моды от эпохи зарождения Франции до нынешних дней, не найдет в них ничего отталкивающего и даже неожиданного. Он обнаружит среди них такое же обилие связующих переходных форм, как в животном мире. Где налицо непрерывная преемственность, там нет места неожиданности. Если же этот человек дополнит каждую гравюру современной ей философской идеей, которая неизбежно возникает в памяти при виде изображения, то он убедится, что между различными периодами истории господствует глубокая гармония, и что даже в те времена, которые кажутся нам самыми чудовищными, бессмертная жажда красоты всегда находила средства для самоутоления.
Бодлер был уверен, что женщина – это общая гармония, причем не только в осанке и движениях, но также и в шелках окутывающих ее тканей.
Он задавался вопросом: «Какой поэт, описывая наслаждение, испытанное им при появлении красавицы, решится отделить женщину от ее наряда? Найдется ли человек, которому не случалось бы на улице, в театре, в Булонском лесу бескорыстно восторгаться до тонкости продуманным нарядом и уносить с собой его образ, неотделимый от красоты той, кому он принадлежал, соединяя мысленно воедино и женщину, и ее платье?»[209]
Галерея французской моды и костюмов. 1778 год
Переходя к моде и украшениям, Шарль Бодлер утверждал, что большинство ошибочных представлений о красоте порождены ложными моральными понятиями XVIII века. По его мнению, тяга к украшениям – это один из признаков благородства, искони присущего человеческой душе. Народы, которые развращенная цивилизация с глупым высокомерием и самодовольством именует дикарями, «ощущают духовность одежды так же непосредственно, как дети. И дикарь, и ребенок своей наивной любовью к блестящему, к разноцветным перьям, к переливчатым ярким тканям, к высокой торжественности искусственных форм, свидетельствуют об отвращении к реальному и, сами того не зная, доказывают нематериальность своей души».[210]
Мода – признак устремленности к идеалу, которая всплывает в человеческом мозгу над всем грубым, земным и низменным, что откладывается в нем под воздействием естественной жизни; мода – возвышенное искажение природы или, вернее, постоянная и последовательная попытка ее исправления. Было разумно отмечено (впрочем, без выяснения причин), что все моды хороши, вернее, хороши относительно, поскольку каждая из них является новой, более или менее удачной попыткой достижения прекрасного, приближением к идеалу, тяга к которому постоянно дразнит неудовлетворенное сознание человека.
Шарль Бодлер был уверен, что «все моды были закономерны и тем хороши в свое время».[211]
Он писал: «Женщина права и даже как бы следует своему долгу, когда старается выглядеть магической и сверхнатуральной. Она должна очаровывать и удивлять. Она идол и потому должна украшать себя золотом, дабы вызывать поклонение. Она должна прибегать к любым ухищрениям, чтобы возвыситься над природой, чтобы легче покорять сердца и поражать воображение».