Погубить? Это слово вдруг встало перед ним со всей отчетливостью.
Нет, правда, догадка Белинского губительна для этого измученного человека! Как теперь быть Вятскому?
– А потом я увидел Ларису, а потом наткнулся на эту статью, – договорил Веня упавшим голосом. – Ну и вот пришел.
– Зачем? – спросил Вятский. – Чего ты от меня хочешь? Чтобы я явился в милицию с повинной? А если я виноватым себя не считаю? Тогда как? Если я убежден, что раздавил ядовитую тварь, мерзкую, опасную? Ты доктор, тебе понятней будет другое сравнение: я считаю, что избавил людей от страшной заразы!
Вот именно. И Климушка то же самое говорил. Только оба они ошибались.
– От какой же это заразы вы людей избавили? – с тоской сказал Веня. – От Владимира Сорогина, что ли?
– Ну а разве нет? – растерянно спросил Вятский, наконец-то повернув к Вене голову.
– Вы убили человека, – вздохнул тот. – Человека – и писателя, у которого вышло четыре или пять сборников рассказов. Я посмотрел тираж одной книги – двадцать пять тысяч. Немало для нашего времени. И это только одно издание. Знаете, у меня жена работает в книготорговой фирме, так вот она рассказывала, что, когда умер сатирик Григорин – ну тот, знаменитый, – тираж его книг подскочил чуть ли не в десять раз. Смерть – отличная реклама. А тем более – убийство. То есть, убив Сорогина, вы содействовали пропаганде его книг, не сомневаюсь. Кроме того, сами понимаете, как бы медленно ни работала милиция, это убийство все равно раскроют. Вычислят вас. И что тогда?.. Вы думали, что отомстили за дочь? Что спасли ее? Не знаю, не уверен.
– Думаешь, менты узнают? – напряженно спросил Вятский. – Ты же только что говорил, что они ищут кого-то другого.
– Но ведь он-то не убивал! – воскликнул Веня. – И вы, и я – мы оба прекрасно знаем, что тот парень совершенно ни при чем, что он не виноват, что он не убийца.
– О господи, – вздохнул Вятский. – Оставьте вы нас в покое, а? Смилуйтесь!
Он сел – так резко, что его порозовевшее было лицо снова побелело, а рука привычным движением легла на левую сторону груди.
– Вам не понять, что мы пережили! – хрипло выговорил он. – Не понять! Теща умерла, жена постарела лет на десять в один день, я сам чуть жив, а Лариска практически помешалась. Надо было немедленно квартиру продавать и уезжать отсюда, но тут смерть и похороны тещи помешали, да и кто даст за эту печерскую блочную развалюху нормальные деньги? Кто, я вас спрашиваю? На них же надо будет новую квартиру купить, как-то жить дальше...
– Ну так у вас, что, квартира подорожает после смерти Сорогина, я что-то не пойму? – грустно спросил Веня. – Денег прибавится? Или судачить о Ларисе меньше станут? Вы правы – надо было немедленно уезжать отсюда, хотя бы временно обстановку сменить. А почему Лариса не поехала на похороны бабушки? Понимаю, это звучит кощунственно, но все же какое-то разнообразие впечатлений, разве не так?
– Да эта старая дура – царство ей небесное, конечно, – торопливо обмахнулся крестом Вятский, – Ларку прокляла, когда узнала, что случилась. Она вообще по жизни была такая – мельница, все вокруг себя перемалывала, любила всякую театральщину, ну а тут – заигралась в проклятия. Видимо, Ларка и впрямь виновата не была, если по бабке ее же проклятие и ударило. Тут же инсульт, то да се...
– Понятно, – пробормотал Белинский.
В самом деле – теперь многое стало понятно, кроме одного – и самого главного! – что делать? Что делать, чтобы и невиновного Холмского спасти, и еще больше не навредить человеку, и без того почти уничтоженному? Эх, Вятский вы Вятский, Олег вы Евгеньевич... Честно говоря, окажись Веня в такой ситуации, случись с его Гошкой и Мишкой нечто подобное, – разве не впал бы он в аналогичное безумие, разве не пошел бы с ножом на человека, которого счел бы виновным в несчастье своих детей? Определенно пошел бы. Другое дело, что со свойственной ему привычкой анализировать причины и следствия человеческих поступков он бы сначала себя самого обвинил в том, что его дитя оказалось в компании наркоманов и пьяниц, которым – пусть под кайфом, пусть в состоянии полного плывуна! – но все же пришла в голову мысль не просто убить эту несчастную бомжиху, но и...
Множество народу прочло эти омерзительные сорогинские рассказы. В том числе и нарки. Но едва ли кто-то после их прочтения взглянул на ближнего своего как на лакомое блюдо.
А может быть, Веня просто не знает статистики? А может, рассказы Сорогина – не стимул к порождению этого пагубного явления, а лишь отражение его, уже существующего? Может быть, на свете гораздо больше людей, которые исповедуют антропофагию – как моральную, так и физическую, – чем это казалось даже такому циничному, много чего повидавшему человеку, как доктор Белинский?
Он медленно выбрался из кресла.
Вятский настороженно шевельнулся на диване.
«Он что, ждет, я сейчас наброшусь на него, скручу по рукам и ногам и поволоку в милицию? – внутренне усмехнулся Веня – без всяких признаков веселья, впрочем. – Да нет. Кажется, я сделал все, что мог. Кто может, пусть сделает больше!»
Он стоял и пытался вспомнить, как это будет по-латыни. Почему-то заклинило – вспомнить казалось безумно важным. Не удалось. Зато вспомнилось – и тоже не по-латыни! – другое выражение: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Отчего-то все убеждены, что это слова шекспировского Отелло, а на самом деле – это выражение из трагедии Шиллера «Заговор Фиеско». Веня это знал, но сейчас и это знание не принесло ему никакой пользы.
Посмотрел еще раз на Вятского.
Нет. Все. Больше ничего невозможно придумать, предпринять, сделать...
«Доктор сделал свое дело, доктор может уйти!»
Белинский повернулся и побрел к двери. Она так и оставалась незапертой. Веня, пока спускался, почему-то все вслушивался – не щелкнет ли замок?
Нет. Видимо, Вятский так и не встал с дивана.
Валерия Лебедева. 1 августа 2002 года. Мулен-он-Тоннеруа
Но это оказался не Жерар...
Подойдя к стеклянной двери, Лера ахнула так громко, что у нее даже горло заболело. Было с чего ахать. На крыльце стоял Мирослав!
Она машинально, еще не оправившись от изумления, повернула ключ в замке, распахнула дверь и только потом сообразила, что надо было сначала предупредить Николь.
Но дело уже сделано. Мирослав с некоторым недоумением посмотрел на Леру, словно не узнал ее (ну правильно, они ведь виделись год назад, можно и забыть!), но тут же углядел на ее спиной Николь – и замер в дверях, ни вперед, ни назад. За его спиной маячил какой-то невысокий худощавый парень, который то пытался поглядеть в комнату через плечо Мирослава, то поднырнуть под его руку, но дверной проем был слишком тесным, а Мирослав не отличался хилостью.
Николь и Мирослав неотрывно смотрели друг на друга, и у Леры вдруг сжалось сердце, такое непримиримое, оскорбленное выражение было написано на их лицах.
– Что же ты не спросишь, от кого у меня этот ребенок? – с ледяным видом спросила Николь, упирая руки в боки и нарочно прогибая спину, отчего ее живот выпятился еще сильнее.
– Хотелось бы надеяться, что от меня, – сдавленно выговорил Мирослав. – Но если даже и нет, мне это... все равно. Понимаешь? Это не имеет никакого значения. А все-таки он... мой?
Глаза у Николь стали такими, что Лера поняла: пора приходить на помощь.
– Во-первых, это не он, а она. В смысле, девочка, – уточнила Лера, говоря по-французски, чтобы ее понимала и Николь. – Ее зовут Шанталь. В смысле, будут звать, когда она родится. И она ваша, ваша, не сомневайтесь. Вам надо срочно провериться у хорошего врача, потому что ваше бесплодие, кажется, излечилось.
– Что? – пробормотал Мирослав, поворачиваясь к Лере, но при этом не отрывая глаз от Николь. – Какое бесплодие?
– Как это – какое? – спросила Лера, переставая что-либо понимать.
– Перестаньте городить ерунду, – раздраженно бросил Мирослав, наконец-то сдвигаясь с места и широкими шагами устремляясь к Николь. – Мы можем поговорить наедине? Без этой сумасшедшей, которая что-то лопочет, лопочет... Что она тебе наговорила, какое такое у меня бесплодие?! Я ее вообще первый раз в жизни вижу. Кто это такая?
Лера онемела от возмущения. Вдруг Николь закрыла лицо руками и начала трястись, не то плача, не то смеясь. Потом покачнулась... Мирослав кинулся к ней, подхватил на руки – и выбежал из комнаты. Заскрипели ступеньки под его тяжелыми, но стремительными шагами, а потом все стихло.
«Ладно, черт с ним, не буду обижаться! – подумала Лера. – Главное, чтобы они помирились».
И тут она наконец-то увидела, что молодой человек, маячивший за спиной Мирослава, все еще стоит в дверях, будто не решаясь войти в комнату.
– Добрый вечер, мсье, – рассеянно поздоровалась она. – Извините, вы не могли бы прийти завтра? Мадемуазель Брюн, как видите, немного занята сегодня. И вообще...
– Ни-че-го не понимаю, – медленно, как бы про себя проговорил незнакомец, сокрушенно качая головой.
Не вдруг до Леры дошло, что он говорит по-русски.
– Вы кто?! – изумленно воскликнула она и чуть не засмеялась, увидев, как расширились от удивления его глаза. И не только расширились, но будто осветились изнутри. Только что они были карие, а теперь вдруг сделались янтарные. Ну чистый янтарь! Никогда не видела Лера таких глаз! Вдобавок они были странной и очень красивой формы – немного приподнятые к вискам, окруженные столь длинными ресницами, что Лера исполнилась немалой зависти. В книжках такие ресницы называются стрельчатыми.
«Странно, почему именно у парней часто бывают потрясающие ресницы? – грустно подумала она. – Вот ему они конкретно зачем? И такие яркие, четко вырезанные губы – лук Амура! – парню тоже не нужны». И волосы у него были красивые: русые с рыжинкой, небрежно отброшенные со лба. Насмешливо-дерзким выражением лица он немного напомнил Лере Жерара, однако был, конечно, моложе и, что греха таить, красивее. Вот только рост подкачал. Жерар был ростом метр восемьдесят, то есть на десять сантиметров выше Леры. Этот же парень оказался чуточку ниже ее.