– Господин граф, – извиняющимся тоном проговорила девушка, – я хочу просить у вас прощения за маму. Не знаю, что на нее нашло. Впервые вижу, чтобы она вот так с едва знакомым человеком… Умоляю вас, только не отказывайтесь продавать имение! Это для нее очень важно.
– Для нее? – не понял Воронцов. – Почему?
Лиза нахмурилась. Было видно, что ей долго, да и неловко рассказывать. Но, принимая во внимание случившееся…
– Видите ли, моя мама очень хозяйственна, – решилась барышня. – Управление поместьями – ее страсть. В свое время она спасла отца от разорения и многократно увеличила семейное состояние. Ее любят крестьяне, да и она их любит. Все это вам неважно. Словом, сейчас ей почти нечего делать. Старшие дети отделены и живут своей жизнью, к тому же они поляки… То, что у нас осталось, – в идеальном порядке. Этой зимой, после смерти батюшки, она сильно болела, собралась даже умирать. Я насилу умолила ее не сдаваться. Внушила ей идею ехать в Париж. Говорила: «Мама, как же ты хочешь уйти, не увидев поверженного Парижа?» Это ей так понравилось, что она приободрилась и уже всем повторяла: «Нет, не уйду, надобно посмотреть Париж…» Ваше имение – дар небесный. Она займется делом, отвлечется от мрачных идей…
«Перестанет меня терзать», – мысленно добавил за собеседницу Воронцов. Графа поразило выражение ее лица, совсем такое же, как бывало у его сестры Катеньки, когда той приходилось извиняться за отца. Благо Семен Романович и в семьдесят не был горазд на выходки. Но все же, все же… Иногда солоно достается детям при стариках.
– Может быть, вашей матушке заняться внуками? – жестко спросил граф.
Лиза вспыхнула.
– Я же говорю, они все поляки. Матушка не готова помириться. Хотя после смерти отца я надеюсь, она наконец примет их и позволит мне заниматься племянниками.
Воронцов внимательно смотрел на нее. Бог весть, откуда у него взялась такая бестактность? Не иначе враг рода человеческого дергал за язык.
– А вам самой не хочется детей?
Лиза еще ниже опустила голову и уперлась глазами в пол.
– Хочется. Кому же не хочется? Но не всем Бог дает.
Она снова напоминала деревенскую барышню. Не ломалась. Не заявляла с наигранным равнодушием: «Я выбрала независимость!» – что в последнее время было модно у британских девиц. Честный вопрос – честный ответ. Мог он после этого не исполнить ее просьбу?
– Хорошо, – протянул Михаил Семенович. – Если ваша матушка сменит гнев на милость и все же решит торговать имение, я сделаю вид, что сегодняшнего разговора не было.
Лиза просияла.
– Бог наградит вас за доброту!
– Но только предупреждаю, – торопливо проговорил граф, – деньги нужны скоро, и если их придется долго ждать, я лучше сразу займусь поисками другого покупателя. Поверьте, это не мой каприз. Просто обстоятельства таковы.
– Нет нужды беспокоиться. – Мадемуазель Браницкая воспрянула духом и снова обрела уверенность. – С нашей стороны сделку вести буду я. В такие детали матушка уже не вникает. За деньгами отправлено вчера. Но если время протянется, то мы просто положим в банк мои бриллианты и выплатим все в срок.
Она не переставала его удивлять.
– У вас с собой бриллиантов на полтора миллиона? – переспросил генерал.
– На четыре, – просто ответила Лиза. – Матушка не оставляет надежду выдать меня замуж. Она полагает, что демонстрация приданого поможет. Но, по-моему, это только отпугивает женихов.
Оба уже смеялись.
– Прощайте, – сказал граф.
Лиза было не решилась подать руку для поцелуя, но он сам требовательным жестом пригласил ее к этому.
– Оповестите меня запиской, когда у ее сиятельства пройдет желание гневаться. И на следующий бал наденьте бриллианты.
Мадемуазель Браницкая затворила за ним дверь. Очутившись на улице, Михаил Семенович должен был признать, что уходит из особняка вовсе не в таком тяжелом настроении, как ему казалось полчаса назад. Славная девушка! А еще говорят: яблочко от яблоньки…
Проводив его, Лиза поднялась в гостиную. Александра Васильевна как ни в чем не бывало сидела за круглым столиком у открытого окна и попивала английский колониальный чай с вишневым конфитюром. Румяная и веселая, она выглядела вполне довольной.
– Зачем вы устроили это представление? – укорила ее дочь. – Граф такой хороший человек, а вы его обидели.
Лукавый огонек мелькнул в глазах госпожи Браницкой.
– Я хотела посмотреть, удалось старику Семену вытоптать в нем породу? Долго он будет терпеть мои издевательства?
– Ну и каков результат вашего эксперимента? – устало спросила Лиза, садясь рядом и уронив руки на колени.
– О! – удовлетворенно протянула Александра Васильевна. – Вышколили его на славу! Этот, – графиня кивнула на портрет, – убил бы меня при первой попытке возражать. Но все же, – на полных губах Браницкой расплылась мечтательная улыбка, – наш мальчик.
– Вечно вы что-то выдумываете, – вздохнула Лиза. – После вашей выходки, может статься, граф больше не приедет.
– А тебе-то что за беда? – фыркнула почтенная матрона. Но, поймав расстроенный взгляд дочери, смягчилась: – Приедет, куда он денется? Полтора миллиона на дороге не валяются.
Лиза снова вздохнула и, не притронувшись к чаю, побрела к себе наверх. Ей бы хотелось, чтобы друг Шуры Бенкендорфа бывал у них не только ради денег.
Глава 7. Дуэль
В самом начале войны поручик Казначеев служил адъютантом у генерала Балашова и находился в Ставке государя в Вильно. При известии о том, что Наполеон форсировал Неман, войскам приказано было отступать к реке Дриссе. Главная квартира с обозами, канцеляриями и толпами свитских дармоедов потянулась туда же. Саша, влачась в суматохе с остальными, и помыслить не мог, что увидит грозного повелителя французов всего через день.
Император призвал Балашова поздно вечером и велел ему спешно отправляться к Бонапарту с письмом. Подобный обмен любезностями был неизбежен. Прежде чем начать стрелять, следовало поздравить друг друга со вступлением в войну. Балашов пребывал в сомнениях. Не то чтобы он опасался Наполеона – парламентер неприкосновенен – нет, просто багаж уже был отправлен к Дриссе, а с ним парадный мундир. Генерал оставался в одном полевом, о чем и сказал царю. Но Александр Павлович решения не отменил и нового кандидата на роль посла не назначил, а его суровый взгляд Балашов истолковал адъютанту просто:
– Велит езжать хоть в подштанниках.
Саша спешно собрался. Он всегда был расторопным помощником и уговорил генерала Комаровского уступить начальнику свой парадный мундир. Балашов пыхтел, насилу впихивая тучное тело в трещавший по швам кафтан с чужого плеча, и обещал весь следующий день ничего не есть, чтобы ремень худо-бедно сошелся на необъятном брюхе. Утром государь со свитой отбыл из Вильно, а Балашов в компании адъютанта и полковника Михаила Орлова, понурив голову, поехал к французским аванпостам. Трубач протрубил. Генерал назвался. Французы завязали им глаза и повезли в штаб маршала Даву, откуда уже доставили к Бонапарту. Каково же было удивление парламентеров, когда они, сделав крюк и изрядно подождав, вернулись в Вильно, откуда начали путь. Император французов встретил их в той же комнате губернаторского дворца, в которой благословлял на дорогу собственный царь.
Именно тогда у Саши появилось чувство чего-то нереального. Как в кошмарном сне. Еще больше оно усилилось при виде грозного владыки полумира. Корсиканское чудовище сидело на канапе и ело твороженные колечки в сахарной пудре. За оттопыренный ворот его мундира была заправлена белая салфетка. В руках Наполеон держал изогнутую, как лепесток розы, фарфоровую чашку с золотым ободком. Узрев парламентеров, он живо отставил от себя угощение.
– Письмо моего брата Александра! – воскликнул Бонапарт с неподдельной радостью. – Слава Высшему Существу! Царь все-таки одумался!
Казначеев смотрел на кумира миллионов во все глаза. Наполеон был мал, но довольно ловок. В его движениях чувствовалась стремительность и властная сила.
– Нас поссорили англичане, – продолжал он. – Мерзавцы! Ваш царь слишком доверился им, и вот я здесь. Хотя должен был бы высаживаться в Дувре! Почему вы продаете британцам хлеб и чугун? Если бы не это, я бы уже покорил остров! – Бонапарт развернул письмо, пробежал глазами и с раздражением бросил на стол. – Ваш царь не хочет со мной встречаться! Как это понимать? Где он собирается заключать мир?
– Мой государь, – очень тихо проговорил Балашов, – велел передать вам, что подпишет капитуляцию у Берингова пролива.
– Где это? – резко осведомился Наполеон. – Карту!
В комнате появились Бертье и Даву. Они раскатали на чайном столике великолепную карту с основой из итальянского шелка, в которую удобно было втыкать флажки на булавках. Рука императора поползла по бумаге на северо-восток.
– Не вижу никакого пролива!
Орлов наклонился над столом.
– Берингов пролив отделяет Азию от Америки. Это крайняя точка нашего государства. – Его палец уперся в синюю подковку в дальнем правом гулу.
Бонапарт с минуту молчал.
– Передайте своему царю, – наконец проговорил он, – что я назначаю ему свидание поближе. Думаю, рандеву в Москве устроит нас обоих.
Парламентеров не стали задерживать. Вывезли за аванпосты и позволили ехать на все четыре стороны. Через пару дней они добрались до местечка Визды, уже покинутого главной квартирой. Своих догнали только на марше. Началось отступление, которое Казначеев проделал вместе со всей армией. Когда Балашов вслед за государем отправился в Петербург, Саша выпросил разрешение остаться при уланском полку 7-го корпуса генерала Николая Раевского.
25 августа, за день до Бородина, его откомандировали на поиски заплутавшего отряда донских казаков, которые шли от Вереи на соединение с основными силами. Не меняя лошадей – их просто не было – Казначеев проделал путь до Калуги и обратно, но лишь через полутора суток обнаружил в поле у Богородицкого села множество костровищ. Крестьяне подтвердили, что донцы прошли здесь накануне и углубились в лес. Вечерело. Саша решил заночевать в доме церковного старосты, попросив разбудить, когда хозяйка пойдет доить коров. Ему постелили в сенях на сундуке, и он заснул быстрым, издерганным сном, каким забываются люди, гнетомые невыполненным делом.