В 1843 году положение улучшилось, но крайне незначительно: разрешение выехать во Францию было выдано 74 российским подданным, причем император имел право приказать вернуться домой любому из тех, кто будет сочтен провинившимся. Так произошло, например, с князем Петром Владимировичем Долгоруковым, который жил в Париже с 1841 года, а в феврале 1843 года выпустил в Париже на французском языке под псевдонимом граф д’Альмагро брошюру «Заметка о главных родах в России». Ее содержание вызвало сильное раздражение императора Николая І, так как автор «откровенно рассказал происхождение и домашние тайны некоторых высших фамилий». Сразу же после выхода брошюры Долгоруков был вызван в Россию, взят под арест, а затем сослан в Вятку. С тех пор русские авторы, в книгах которых можно было усмотреть «хулы и клеветы с большими шансами на правдивость» (по емкой формуле агента русской тайной полиции Я.Н. Толстого), оставались жить во Франции (говоря современным языком, становились «невозвращенцами»). При Июльской монархии Франция подобных инакомыслящих России не выдавала. Например, Иван Гаврилович Головин после издания в Париже книги «Дух политической экономии» (в том же 1843 году) тоже получил приказание вернуться на родину; он ответил отказом, был лишен всех прав состояния и заочно приговорен к каторжным работам – но зато остался жить в Париже.
Одним словом, в 1830–1840-е годы не всякому русскому удавалось доехать до Парижа и не всякому пребывание в Париже благополучно сходило с рук. Формально поездки русских в «июльскую» Францию не приветствовались, однако, как это нередко случается, норма и реальность совпадали не вполне. Так, император делал исключения для отдельных лиц, таких как уже упоминавшийся князь Тюфякин или много лет живший вне России дипломат князь П.Б. Козловский. Открыт был путь в Париж и многим великосветским дамам, которые по-прежнему подолгу жили в Париже и принимали русских и французских знакомцев в своих гостиных. Наконец, молодые дворяне, числившиеся на службе по Министерству иностранных дел, попадали в Париж проездом, но с любезного разрешения посла задерживались на месяц с лишним и осматривали все парижские достопримечательности (так поступил, например, весной 1832 года будущий славянофил Александр Иванович Кошелев). В результате уже к концу 1830-х годов в русской посольской церкви, в 1831 году перебравшейся в чуть более просторное помещение на улице Берри, в тот же район Елисейских Полей, где на улице Буасси д’Англá находилось в 1828–1839 годах русское посольство, опять собиралась «блестящая и многочисленная толпа русских», и роскошных экипажей здесь было, по свидетельству А.И. Тургенева, «более прежнего». Впрочем, сравнительно с другими иностранными колониями русская все равно оставалась невелика: согласно тогдашним французским данным, в 1839 году в Париже проживало 1830 русских.
В 1830–1840-е годы в столице Франции подолгу жили многие выходцы из России, причем исповедовавшие самые разные убеждения. Среди «русских парижан» был, с одной стороны, Николай Иванович Тургенев, заочно приговоренный к смертной казни за причастность к движению декабристов, а с другой – Яков Николаевич Толстой, агент Третьего отделения Императорской канцелярии, в обязанности которого входил негласный надзор за русскими политическими эмигрантами. Именно Толстой донес петербургскому начальству о выходе брошюр Долгорукова и Головина. Он же регулярно просматривал парижскую прессу и, обнаружив в ней статьи «русофобского» содержания, сочинял их опровержения. Печатал он их в тех парижских газетах, которым русское правительство выплачивало денежную «дотацию», и для пущей убедительности подписывал французскими фамилиями.
Наконец, в Париже многие годы жил и собирал исторические материалы в парижских архивах брат Николая Ивановича Тургенева Александр Иванович – автор пространных парижских корреспонденций, содержавших уникальную хронику культурной жизни французской столицы. Этот человек не просто был завсегдатаем самых блестящих парижских салонов, не только беседовал на равных с Гизо и Токвилем, Шатобрианом и Ламартином, но и ухитрялся рассказывать этим знаменитым французским литераторам о неизвестных им новинках французской печати…
С тех пор как в 1814 году в составе армии, победившей Наполеона, в столицу Франции вошли казаки, в душе многих парижан жил постоянный страх перед русскими – «новыми варварами», которые мечтают окончательно завоевать и разорить Францию. Так вот, люди, подобные А.И. Тургеневу, служили живым опровержением подобных страхов.
Некоторые французы тоже стремились разрушить отождествление русских с «казаками» и «варварами». В 1843 году Поль де Жюльвекур – парижанин, женатый на русской и любящий русскую культуру, – выпустил даже целый роман под названием «Русские в Париже». Описывая нравы и традиции русских людей, он стремился убедить своих соотечественников в том, что, несмотря на некоторые причуды и странности, русские – не дикие варвары, какими их рисовала недоброжелательная французская пресса, а самые обычные и, в общем, вполне европейские люди.
Глава двадцать седьмаяРитм парижской жизни
Парижский день. Парижский год
Ритм парижской жизни в течение дня и в течение года был строго регламентирован – и писаными, и неписаными законами.
Вот, например, изображение типичного парижского дня в 1825 году, почерпнутое из книги Ф.-М. Маршана «Новый путеводитель для иностранца в Париже»:
«Меж тем как богатые кварталы еще объяты сном, а рабочий еще отдыхает от тягот трудового дня в объятиях сна, при свете полупогасших фонарей шесть тысяч крестьян привозят на телегах к воротам городского рынка овощи и фрукты; туда же приходят зеленщики и огородники, приносящие товар на собственном горбу. Начинается продажа продовольствия оптом; покупателями здесь выступают розничные торговцы.
Следом прибывают на рынок повозки, груженные рыбой, маслом и яйцами. Являются торговцы птицей и дичью.
Парижская улица. Худ. И. Поке, 1841
Оптовая продажа прекращается в 9 утра; крестьяне возвращаются домой, а рынок на весь день поступает в распоряжение розничных торговцев.
С самого рассвета повозки молочниц обгоняют тяжелые телеги ломовиков, проседающие под тяжестью самого разнообразного товара; одновременно в город прибывают громоздкие дилижансы с пассажирами. Тем временем просыпаются и встают с постели рабочие.
В шесть утра возобновляется работа в мастерских; молоты стучат о наковальни в кузницах, дерево принимает разнообразные формы под руками плотников и столяров, токарей и краснодеревщиков; шерсть, шелк и хлопок превращаются из ниток в прекрасные ткани, а камень обтесывается таким образом, чтобы пригодиться в постройке зданий; мрамор оживает под резцом скульптора, а холст – под кистью живописца. Работа прерывается на час всего дважды в день: в девять часов ради завтрака, а в два – ради обеда; у тех, кто занят на строительстве, рабочий день заканчивается в шесть часов, а у тех, кто работает в мастерских, – в восемь.
В прежние времена торговцы занимали места в лавках за два часа до рассвета, теперь же в густонаселенных кварталах они становятся за прилавок в шесть утра летом и в семь зимой; в тот же час начинается работа на верфях и в портах.
Наследники Гиппократа встают раньше; в пять утра они уже являются в больницы, чтобы там подкрепить теорию практикой, а уж потом выслушивать мудрые наставления ученых профессоров Медицинской школы. В восемь утра школьники заполняют залы коллежей, чтобы в течение двух часов выслушивать уроки преподавателей, а затем, после перерыва, возвратиться в те же залы в два часа пополудни. Также в восемь утра являются на лекции студенты-правоведы и просвещенные слушатели курсов на прочих факультетах Университета и в Коллеж де Франс.
В 10 утра библиотеки и музеи заполняются прилежными людьми, желающими изучать творения древних, природу и искусство, дабы умножить сумму своих познаний.
С 8 утра адвокаты, стряпчие и нотариусы уже поджидают клиентов в своих кабинетах; в 9 часов открываются кассационные и уголовные суды; все сутяги и крючкотворы стягиваются во Дворец правосудия, и уже к полудню его большая зала заполняется толпою зевак, адвокатов и тяжущихся.
Движение, начавшееся на заре в простонародных кварталах, лишь несколькими часами позже сообщается окрестностям Пале-Руаяля и кварталу Шоссе д’Антен.
В восемь утра на Вивьеновой улице еще все спят; в десять чиновники неспешным шагом отправляются к месту службы; негоцианты и банкиры занимают места в своих конторах и принимаются обдумывать те спекуляции, которые начиная с двух часов им предстоит осуществить на Бирже, а также занимаются обычными своими делами; начинаются платежи, люди толпятся на улицах, маклеры получают указания от доверителей, кассиры с огроменными сумками за спиной отправляются за дневной выручкой, заключаются тысячи договоров, а тем временем бесчисленные просители, не надеясь на милость своих патронов, отправляются на поклон к министрам.
Вся эта бурная деятельность продолжается до четырех часов; после этого все конторы, суды, кассы закрываются, и все важные дела переносятся на завтра. В деловом квартале наступает покой, отныне здесь помышляют только об отдыхе и удовольствиях. Буржуа весело обедает в кругу семьи; счастливцы, которые получили приглашение на званый обед, отправляются в экипажах в богатые дома, где удовольствие от блюд, приготовленных лучшими поварами, будет подпорчено чопорным этикетом и несносной скукой. Иностранцы и холостяки толпами устремляются к рестораторам, чтобы, наслаждаясь изысканными блюдами, обсудить последние новости, ставки в игорном доме и курс на бирже.
Вскоре заполняются залы театров и кафе: там веселье продлится до одиннадцати вечера.
К этому времени лавки, которые в кварталах, удаленных от центра, закрываются в девять, прекращают работать и в центре.
Мирные горожане покойно расходятся по домам, предоставляя город шумным экипажам людей из высшего общества, которые, проведя день в безделье, оканчивают его на балах, за игрой (подчас весьма разорительной) и в пустых забавах…»