Власти, как правило, смотрели сквозь пальцы на завуалированных нищих, но преследовали нищих откровенных, число которых в Париже в конце 1820-х годов доходило до полутора тысяч. Людей, обвиняемых в бродяжничестве и попрошайничестве, задерживали и по приговору исправительного суда департамента Сена отправляли в дома для бродяг в Сен-Дени или Виллер-Котре. Режим в Виллер-Котре был более мягким, и туда суд направлял тех нищих, которые были не способны зарабатывать на хлеб никаким другим способом. Нищего, который вышел на свободу, но вторично обратил на себя внимание полиции, можно было вновь посадить за решетку уже без суда, простым административным решением. Число людей, содержавшихся в этих заведениях, достигало нескольких сотен. Кроме заключения под стражу власти пытались убеждением или силой добиваться, чтобы «иногородние» нищие покидали Париж. Осенью 1828 года была начата масштабная операция по очищению города от нищих, однако за год удалось отправить в родные места всего 180 человек; еще одну сотню нищих согласились содержать родственники или благотворители. В 1829 году в Париже была предпринята попытка создать нечто вроде английского работного дома, где на деньги частных благотворителей полторы сотни нищих бродяг должны были приучаться к труду; каждый «пансионер» обязан был отдавать треть заработанного на содержание приюта, а треть откладывать до времени своего освобождения.
Впрочем, несмотря на все усилия властей, нищие постоянно заполняли парижские улицы, о чем свидетельствует зарисовка Дельфины де Жирарден, сделанная в 1837 году: «Элегантные дамы сидят на стульях, рядом курят молодые люди: это прелестно; продавщицы цветов не дают вам ни минуты покоя, предлагая свои букеты; старухи соблазняют вас наборами иголок, малые дети – шнурками и перламутровыми пуговицами; это очень мило, хотя время, как нам кажется, выбрано неудачно: кому взбредет на ум покупать шнурки и перламутровые пуговицы в десять вечера? Наконец, разнообразные бедняки, калеки и музыканты прерывают вас, какую бы оживленную беседу вы ни вели, и просят милостыню самым откровенным образом; вот это-то и составляет задачу, решить которую мы не в силах; всякий день повторяется одно и то же: утром газеты рассказывают нам о множестве женщин, детей и стариков, приговоренных к тюремному заключению за нищенство, а днем множество женщин, детей и стариков обступают нас, прося милостыню, и никто их не задерживает. Мы, разумеется, не имеем ни малейшего желания выдавать полиции тех нищих, которые к нам обращаются, мы просто хотели бы знать, почему полиция задерживает и сажает в тюрьму других? Выходит, у нас есть привилегированные нищие? выходит, в деле нищенства существуют свои монополисты?»
Парижский мальчишка. Худ. П. Гаварни, 1840
Самый нижний этаж в иерархии парижских жителей занимали представители преступного мира – жители парижского «дна». По оценкам осведомленных современников, при Июльской монархии их численность достигала 30 тысяч. Банды пополнялись людьми самых разных профессий: бывшими строительными рабочими, ремесленниками и уличными торговцами, а также дезертирами и отбывшими свой срок каторжниками, которые, несмотря на официальные запреты полиции, стремились вернуться в столицу. Ежегодно полиция арестовывала около сотни таких непрошеных гостей. Злоумышленники селились в карьерах Монмартра или Монружа, в подвалах пустующих домов или в пользовавшихся дурной славой дешевых трактирах, которые полиция не закрывала только потому, что использовала в качестве «мышеловок».
Воры и грабители имели свою специализацию: среди них были мастера по взлому дверей и по проникновению в дома через окна; гостиничные воры, которые заходили в чужие номера – как будто по недоразумению; специалисты, обворовывавшие лавки под видом покупателей; грабители экипажей; карманники, воровавшие часы и табакерки на улице, и жулики, поднимавшие ложную тревогу в театральном зале, чтобы в суматохе опустошить карманы перепуганных зрителей. Власти вели ожесточенную борьбу с преступностью, арестовывая по несколько тысяч человек в год, однако общее положение дел от этого почти не менялось.
На границе между миром бездомных бродяг и воровским миром располагались парижские мальчишки – «гамены». Седьмой том многотомного издания «Париж, или Книга ста и одного автора» (1832) открывается очерком Гюстава д’Утрепона «Парижский мальчишка» («Gamin de Paris»). Здесь парижский мальчишка представлен таким же символом Парижа, каким для Неаполя служат лаццарони, а для Венеции – кондотьеры. Тип этот прочно вошел во французскую литературу: в январе 1836 года на сцене театра «Драматическая гимназия» был показан водевиль Баяра и Вандербюка «Парижский мальчишка», имевший бурный успех, а в 1862 году вышел роман «Отверженные», в котором Виктор Гюго описал парижского мальчишку Гавроша так красноречиво, что слово «гаврош» стало почти нарицательным. Гюго, между прочим, утверждал, что он первым ввел слово «гамен» в литературу (в повести «Клод Ге», опубликованной в 1834 году). Меж тем Гюстав д’Утрепон сделал это на два года раньше; впрочем, в данном случае дело не столько в приоритетах, сколько в том, что картина Парижа первой половины XІX века была бы неполной без фигуры гамена.
Этот мальчишка – «всегдашний житель парижских улиц и бульваров, участвующий во всех сшибках, во всех сценах парижских, повеса с добрым сердцем, веселого остроумия и нрава» (А.И. Тургенев). Гамен был настоящее «дитя улицы», он присутствовал на всех уличных празднествах, глазел на представления и фокусы, с восторгом лакомился теми яствами, которые власти бросали в толпу. Когда кого-то хоронили, гамен столь же непременно принимал участие в траурной процессии. Как замечает д’Утрепон, парижский мальчишка с равной охотой кричал как «Да здравствуют все и каждый!», так и «Долой всех и каждого!», причем кричал не за деньги, а совершенно бескорыстно. Возраст гамена колебался в пределах от 10 до 15 лет; как правило, такой мальчишка был выходцем из простонародья и трудился в качестве ученика в мастерской сапожника, столяра или слесаря, состоял подмастерьем у маляра, типографа или расклейщика.
Парижские мальчишки могли обитать в любом квартале Парижа, поскольку воспринимали весь город как родной дом, но были улицы, где они чувствовали себя особенно привольно. К их числу относился в первую очередь бульвар Тампля с его многочисленными театрами. Чтобы попасть на спектакль, гамен набирал денег на билет, выпрашивая у каждого зрителя по одной-единственной монетке; если пьеса ему не нравилась, он ухитрялся в антракте продать свою контрамарку (пропуск, который зрителям вручали при входе в театр в обмен на билет). Больше всего парижские мальчишки любили театры канатоходцев – тот, который принадлежал г-же Саки, и располагавшийся по соседству театр «Фюнамбюль». Естественно, гамен покупал билет на галерку (в Париже она именовалась «райком» или «курятником»). Там, наверху, на железных перилах, он в антракте повторял те трюки, которые только что видел на сцене (подобно тому, как знатные господа, выходя из Оперы, напевали только что услышанную мелодию). Впрочем, парижский мальчишка отлично умел развлекать себя и без театра: дразнил собак почтенных господ, награждал щипками самих этих господ, разъезжал на запятках чужих фиакров и кабриолетов, играл в «пробку» (сбивал монеты с пробки).
В силу природной храбрости и врожденной любви к любым бунтам и смутам парижские мальчишки принимали активное участие в событиях Июльской революции: они строили баррикады, выворачивали булыжники из мостовой, бросались камнями с крыш; не случайно на знаменитой картине Делакруа рядом со Свободой идет в бой мальчишка с двумя пистолетами в руках. Свободолюбие гамена подчеркивали все, кто брался описывать этот тип. Анонимный автор очерка «Париж в 1836 году», напечатанного в 1837 году в журнале «Московский наблюдатель», пишет:
«В известном целому миру мальчишке парижских улиц (gamin) содержатся именно две крайности гражданской жизни: необузданная дикость и опытная утонченность. Он в том поставляет честь свою, чтобы ничего не уважать, на все отваживаться и прежде каждого воспользоваться всем, что открыто для общественного употребления. Попробуйте когда-нибудь, подойдите рассмотреть картинку, которую Риттер или Пиери в первый раз вывесили, непременно какой-нибудь gamin вотрется между вами и картинкой. В июльские дни эти мальчишки доказали своей беспримерной дерзостью, что древний военный дух нисколько не упал во французах от долговременного мира. Они рано приобретают ловкость, столько нужную в больших городах, растут среди разврата всякого рода, под влиянием наслаждений, выставленных напоказ, ласкающих все чувства; даже колыбель их, можно сказать, сделана из дерева житейской опытности».
Порой парижские мальчишки были чисты душою, как Гаврош из «Отверженных», но гораздо чаще многочисленные узы связывали их с преступным миром. То же можно сказать и о женщинах легкого поведения. Сутенеры обычно наживались на них; воры нередко работали заодно с ними, обчищая карманы простофиль, заглядевшихся на соблазнительных девиц; кабатчики использовали их для приманки клиентов. Как уже упоминалось, 14 апреля 1830 года префект полиции Манжен запретил проституткам завлекать клиентов на улицах (они должны были «работать» только в домах терпимости). Одна из выпущенных по этому поводу брошюр получила название «Пятьдесят тысяч новых воров для города Парижа»: автор предполагал, что сутенеры, лишившись работы, примутся воровать.
Впрочем, женщины легкого поведения – столь разнообразная и живописная часть парижского населения, что заслуживает отдельного рассказа (читатель найдет его в следующей главе).
1830–1840-е годы стали для низших слоев парижского населения временем борьбы не только за свои права, но и просто за выживание. Простолюдины голодали и страдали от безработицы, а наиболее ответственные из представителей состоятельных слоев общества, сознательные приверженцы филантропии, задумывались о способах помочь этим жертвам пауперизации (массового обнищания) даже не столько из человеколюбия, сколько из чувства самосохранения, поскольку обоснованно опасались мятежей. Этой проблеме на рубеже 1830-х и 1840-х годов было специально посвящено немало исследований, в частности работа, введшая в обиход понятие «опасные классы», – книга сотрудника парижской префектуры Оноре-Антуана Фрежье «Об опасных классах среди населения больших городов и о способах сделать их лучше» (1840); два года спустя та же проблема была затронута в одном из популярнейших произведений эпохи – романе Эжена Сю «Парижские тайны». Однако существовал и другой, иронический, а не филантропический взгляд на эту проблему, который в январе 1840 года запечатлела в своем еженедельном фельетоне Дельфина де Жирарден: «Со всех сторон только и слышно, что рабочие умирают от голода, потому что у них нет работы. Революционные филантропы твердят нам об этом изо дня в день. А между тем, если вы закажете столяру дубовый стол, он заставит вас дожидаться окончания работы целый месяц, а когда месяц пройдет, попросит подождать еще немного, потому что не может найти работников. Если вы захотите перекрасить карнизы и оклеить стены новыми бумажными обоями, к вам пришлют мальчишку-наклейщика; он доставит клей и рулоны обоев, сорвет со стены старые обои, положит доску на козлы и уйдет. Вы станете посылать за ним, вы прождете его целый день с утра до вечера, но