За Булонским лесом находилась местность под названием Лоншан; там с XIII века располагался женский монастырь. В Лоншан парижская знать ездила обычно на Страстной неделе. Эта традиция возникла следующим образом. В 1727 году прославленная певица мадемуазель Ле Мор удалилась в этот монастырь и провела там три года. Она давала монахиням уроки пения, а на Страстной неделе сама пела в церкви, и в это время святая обитель превращалась в некий филиал Оперы: поклонники таланта мадемуазель Ле Мор приезжали в Лоншанское аббатство как на концерт. Тогдашний архиепископ Парижский монсеньор Кристоф де Бомон приказал закрыть двери аббатства для посторонних, и тем не менее у светских людей сохранилась привычка ездить в Лоншан в среду, четверг или пятницу на Страстной неделе, причем постепенно эти поездки превратились в конкурс элегантности. Дамы демонстрировали новые туалеты, господа – роскошные экипажи. Во время Революции Лоншанское аббатство закрыли, а в 1795 году разрушили, однако уже в 1797 году «лоншанские гулянья» возобновились. В эпоху Реставрации они прочно вошли в ассортимент светских развлечений парижан. Дорога из Парижа в Лоншан пролегала по Елисейским Полям, и те парижане, у которых не было собственных экипажей, любовались чужими. Одни зрители стояли, другие (преимущественно дамы) сидели на стульях, причем сидячие места были платными. При Июльской монархии «лоншанские гулянья» стали еще более модными и популярными, чем прежде: в 1838 году в них участвовали четыре сотни карет, а в 1842 году – уже целых четыре тысячи. Однако само мероприятие из демонстрации аристократической элегантности и роскоши превратилось в общедоступную и вульгарную мещанскую забаву. На дороге в Лоншан появились наемные экипажи (некоторые из них – даже с рекламными объявлениями), и модные щеголи начали игнорировать это мероприятие. В 1847 году Дельфина де Жирарден с прискорбием отмечает, что теперь в Лоншан направляются в основном «семейные» коляски со стариками и детьми, а также наемные экипажи, заполненные незнатными иностранцами, которые «понятия не имеют о парижском шике и парижской тонкости вкуса».
Прогулка в Лоншан. Худ. Ж.-А. Марле, ок. 1825
Елисейские Поля, по которым пролегал путь в Лоншан и в Булонский лес, также были излюбленным местом прогулок парижан. Однако эту репутацию улица завоевала далеко не сразу. Долгое время она вообще считалась глухой окраиной. Во второй половине XVII века на месте будущих Елисейских Полей располагалась заболоченная и поросшая кустарником равнина. В 1670 году по ней проложили аллею, которая до конца 1820-х годов так и не стала полноценной улицей. Еще в 1820-е годы Елисейские Поля были малонаселенной окраиной Парижа, и прачки здесь вешали белье для просушки прямо на деревьях. В начале 1837 года А.Н. Карамзин, по его собственному признанию в письме к родным, «пробирается пешком через непроходимую грязь Елисейских Полей». Постепенное превращение Елисейских Полей в роскошную городскую артерию началось после 1828 года, когда государство передало эту местность в собственность города (с условием, что муниципалитет займется ее благоустройством); завершился этот процесс только при Второй Империи.
«Елисейскими полями» у древних греков называлось место, где после смерти обитают праведники, так что этот район Парижа изначально наводил на мысль о чем-то приятном. Однако даже в 1830-е годы Елисейские Поля еще не приобрели того блеска, каким могли похвастать в эту пору парижские бульвары. Теофиль Готье в своей «Истории романтизма» (1874) вспоминал: «В 183.. году Елисейские Поля не выглядели такими праздничными и нарядными, как теперь; на широких их просторах царили мрак и пустота; под деревьями, куда не проникали бледные лучи фонарей, скользили бесстыдные или зловещие тени. Несколько кофеен с подслеповатыми витринами занимали середину площадок для верховой езды, обсаженных деревьями, на которых долго хранились следы от зубов украинских коней. Немногие дома сгрудились у проезжей дороги; прилив населения в эту часть города тогда еще не начался».
Вплоть до 1830-х годов на Елисейских Полях развлекался в основном простой народ. Ф.Н. Глинка описывает их облик летом 1814 года: «Все пространство между площадью Согласия и Нельискою заставою [т. е. заставою Нейи] занято старинными рощами, в которых рассеяны домики, хижинки и разные приюты для гуляющих. С одной стороны показывается Сена со всем, что по ней плывет и около нее движется. С другой сквозь кущи зелени видны лучшие дома в [Предместье] Сент-Оноре. Вот это называют здесь Елисейскими полями. Здесь-то недавно стояли биваками казаки и калмыки наши! <…> Мы застали в Елисейских полях очень мало гуляющих».
Н.И. Греч описывает ту же местность через двадцать с лишним лет, по старинке давая площади Согласия то название, которое она носила до 1792 года и в 1814–1830 годах, – площадь Людовика XV: «Что такое Елисейские Поля? <…> Это большой парк в западной части Парижа, между площадью Лудовика XV, отделяющею их от Тюльерийского сада, и Заставою Звезды (la barrière de l’Etoile). От площади до самой заставы идет широкая аллея, посаженная в 1616 году по приказанию королевы Марии Медичи, и потому названная Cours-la-Reine [Аллея Королевы]. В старину это было загородное гульбище, а ныне проезжая дорога. <…> В разных местах парка находятся загородные домы, трактиры, ресторации, игры, качели, кукольные комедии. Здесь происходят все народные празднества, <…> везде подвижные лавочки с пряниками, ягодами, детскими игрушками; множество копеечных лотерей, в которых можно выиграть на грош, а проиграть должно (как и везде) на полтину». Кроме того, продолжает Греч, здесь устраиваются балы для простонародья, где кучера и лакеи, кухарки и прачки, заплатив несколько су за вход, могут «прыгать кадриль при хриплых звуках ветхих инструментов».
Между прочим, в начале XIX века многие русские не понимали, как могут существовать в реальном Париже Елисейские Поля, известные им только по греческой мифологии. Тот же Греч замечает: «В 1815 году после ватерлооского сражения, когда все читатели журналов заботились о том, куда девался Наполеон, в Сыне отечества напечатано было, что он переехал во дворец на Елисейских Полях. Многие читатели почли это аллегориею, и твердо были уверены, что он умер: “напечатано, де, в Сыне отечества”» – между тем Наполеон переселился, разумеется, не на тот свет, а всего-навсего в Елисейский дворец на улице Предместья Сент-Оноре, в котором во время Ста дней он проводил время охотнее, нежели в официальной резиденции – дворце Тюильри.
На Елисейские Поля парижане приходили, чтобы поглазеть на разнообразные ярмарочные забавы, а также чтобы посетить кафе и рестораны, разбросанные по этой еще не вполне обжитой территории.
А.И. Тургенев описывает народное веселье на Елисейских Полях осенью 1825 года, накануне тезоименитства короля:
«…На открытом пред площадью [площадью Людовика XV] и народом театре – балет. Кажется, представляли “Jeanne d’Arc” <…> и французы торжествовали над англичанами. Выстрелы на театре заглушались жужжанием народа, который озирался беспрестанно на выставленные посреди площади высокие мачтовые жерди, к коим привязаны были пять призов, из коих первый – золотые часы.
На другом театре, в конце площади, играли водевиль и comédies-proverbes [комедии-пословицы]. Актеры и актрисы и костюмы были по погоде и по публике.
В других местах театры с вольтижерами, с китайскими тенями, марионетками; восемь оркестров с музыкою инструментальною и вокальною. В два часа начали подниматься на mâts de cocagne [шест, намазанный жиром] – охотники; но я не заметил большого проворства и с сожалением смотрел на труд и на истощение, с коими полуобнаженные взбирались медленно на мачты. Кое-как проворные сорвали с венцов призы, и народ устремился к колбасам и хлебам, кои кидали из нескольких избушек, построенных вдоль по плацу Лудвига XV, и к вину, которое лилось из таких же избушек, в коих скрыты были бочки. <…> У одного домика жандарм хотел учредить порядок между продиравшимися к вину и беспрестанно бил палашом и отгонял самых умелых удальцов. <…> Скоро подъехал к нему жандармский офицер и запретил ему учреждать без службы порядок там, где его быть не может. “Laissez les faire” [Оставьте их в покое], – закричал он ему – и рукоплескания благодарности загремели для офицера…
Около 4 часов стало во всех концах шумнее. <…> Сверх официальных безденежно поставленных увеселений, как то качелей и проч., все поле и сад наполнились тысячами промышленников разного рода. Лотерей более всего. Там вешают за копейку, в другом месте меряют. Там ворожат – и можно бы целый день провести, переходя от одной забавы к другой».
Заканчивались подобные празднества вечерними фейерверками.
Десять лет спустя другой русский путешественник, В.П. Боткин, застает на Елисейских Полях ту же картину:
«Около нас оркестры, танцы, фигляры. Здесь рыцарь мелкой промышленности вооружился огромными весами: не угодно ли вам узнать, сколько в вас пудов? Возле него другой предлагает вам пробовать силу руки вашей. А вот лотереи, страсть парижан: в одной разыгрываются пряники, в другой картинки, в той стаканы, рюмки, бутылки, все, что пригодно для домашнего обихода; можно выиграть в лотерею, заплатя безделицу – одно или два су. Вот стрельба в цель из ружей и пистолетов; а этот добыл толстую доску, пробил в ней дыры с большое яблоко, сзади вставил стекла и предлагает вам деревянным шаром разбивать их. Вот физические и химические опыты: “тут, возвещает химик, можете вы в несколько минут постигнуть все таинства природы, и все это только за два су!” Вот академия собак, и ученый член ее говорит длинную речь о трудности, системе и пользе образования собак; а вот пение, скрипка и бубен: трое артистов поют куплеты из новых водевилей, романсы и даже из опер. Там дородная дама показывает образованность удава, обвивает его около шеи, берет в рот его голову и рекомендует, что он по своему уму годится в любые министры. Пойдемте к этой толпе – что тут? Человек с рыжими усами, в изношенном сюртуке, с огромною медалью, стоит на столе; возле него на стуле лежит ящик с пакетцами и скляночками. Рекомендую вам: это зубной доктор. В длинной речи повествует он о своих всемирных путешествиях