Рассудительная, деловитая, энергичная, одетая с иголочки, красавица Рейчел! Это она ему позвонила, когда они с Розали лежали на полу, забившись под кровать. В самый неподходящий момент. Она не оставила ему сообщения, и это показывало, что она рассердилась всерьез. «Позвоню ей поближе к вечеру, — решил Роберт, — когда в Нью-Йорке будет почти полдень».
Когда он объяснит ей про рукопись и расскажет, как он без ведома хозяина проник в чужой дом, чтобы узнать тайну, которая касается лично его, она, конечно же, простит ему, что он отключил телефон, зная, что звонит она. О том, что он лежал тогда под кроватью с Розали Лоран, лучше, пожалуй, не рассказывать. И о поцелуе тоже лучше не упоминать. В этом деле и без того все достаточно сложно.
Он ускорил шаг и вышел на набережную Орсэ. Встав в очередь перед музеем и терпеливо, шаг за шагом продвигаясь ко входу, он снова представил себе смеющуюся Розали, как она, словно шекспировская Титания, стоит под деревом. Он попытался прогнать эту картину и подумать о чем-нибудь другом, но не смог отмахнуться от вопроса, видал ли он когда-нибудь, чтобы Рейчел так заливалась смехом, как эта эмоциональная, вечно противоречащая ему, своевольная и — да, этого нельзя не признать! — необыкновенно обаятельная особа, с которой его, собственно говоря, ничего не связывало, кроме сказки о синем тигре.
Много это или мало? Или может быть, это и заключает в себе все? «Как счастие неровно в этом мире!»[50] — вспомнилось ему вдруг. Неужели это и есть его личный «Сон в летнюю ночь»?
Ему вдруг почудился счастливый знак судьбы в том, что именно эта молодая французская художница оказалась иллюстратором его любимой сказки и только благодаря этому состоялось их знакомство.
И не случилось ли так, что в то время, как они вместе пытаются раскрыть тайну старинной истории, между ними давно уже завязалась новая и гораздо более волнующая история?
Погруженный в свои мысли, он вошел в вестибюль и купил в кассе входной билет в музей.
Пряча в сумку бумажник, он наткнулся там на купленную вчера в магазине «Шекспир и компания» и забытую красно-белую книжку в холщовом переплете. «Укрощение строптивой». Книжка все еще лежала в сумке.
Он хотел вручить ее Розали с каким-нибудь шутливым замечанием, когда настанет подходящий момент. Но момент этот отчего-то никак не наступал. Роберт вздохнул. В настоящий момент звезды, по-видимому, не благоприятствовали Петруччо.
24
После двух с лишним недель в больнице Макс Марше был бесконечно рад, что снова вернулся домой. Он был так благодарен, что с улыбкой выслушал даже упреки Мари-Элен Бонье.
— Это же надо было забраться на лестницу, даже не застегнув на ней ремни, — это уж, знаете, мсье Марше, никуда не годится! Такая неосторожность! Вы же могли сломать себе шею!
— Вы, как всегда, правы, Мари-Элен, — ответил Макс, с наслаждением отрезая поджаристый аппетитный кусочек жареной утки, поданной ею на блюде с салатом. — Утка просто восхитительна, лучше вас никто не умеет ее приготовить.
Вспоминая пресную диетическую пищу, которой его кормили в больнице, он с наслаждением ел ароматное нежное мясо утиной грудки, которую домоправительница, как ему было известно, покупала на рынке, причем выбирала всегда все только самое свежее.
— Просто божественно! — Он запил очередной кусочек вином «Сент-Эмильон» из пузатого бокала.
Мадам Бонье порозовела от гордости. Подобные хвалебные гимны ей нечасто доводилось слышать из уст своего работодателя.
— А как же! Я ведь знаю, что это ваше любимое блюдо, мсье Марше. А мы все, конечно, рады, что вы опять дома.
Немного смущенная, мадам Бонье удалилась к себе на кухню, в то время как Макс, посмеиваясь, подумал про себя, кто были эти «мы все»? Вряд ли о таком старом ворчуне, как он, с тоской вспоминали толпы народа.
Он был тронут тем, что Мари-Элен не преминула досрочно вернуться от дочери и внучки, чтобы позаботиться о его хозяйстве и присмотреть за ремонтными работами в доме, которые потребовалось провести в связи с изменившимися обстоятельствами. Не бросит же она его сейчас, когда ему необходима помощь, сказала Мари-Элен. А на садовника нельзя положиться. Он оставил включенным свет по всему дому, и даже раздвижная дверь в гостиной не была как следует закрыта. А ведь могли забраться воры!
Это было немного странно, потому что Себастьяно клятвенно уверял его, что запер дверь в гостиной на замок. Что ж, наверное, позабыл среди суматохи, а Макс век будет ему благодарен, и не только за то, что Себастьяно содержит сад в безупречном порядке. Себастьяно же и домой его привез, когда его выписали из клиники.
— Это бы и Клеман мог сделать, — немного обиженно заметила мадам Бонье.
Клеман был ее мужем, и Макс с улыбкой отметил про себя, что экономка и садовник, очевидно, состязаются между собой, кто из них полезней.
Вернувшегося домой Макса встретил там букет, присланный по заказу Розали Лоран. Как она внимательна! На милой самодельной открытке с пожеланиями скорейшего выздоровления она писала, что с радостью ждет момента, когда приедет повидаться с ним в Ле-Везине. За это время Розали еще два раза навещала его в больнице и каждый раз терпеливо дожидалась, пока специалистка по лечебной физкультуре, приходившая в непредсказуемые часы, закончит с ним заниматься.
Розали принесла ему лавандового цвета коробку с маленькими тортиками от Ладюре и рассказала, что работа над иллюстрациями к сборнику сказок у нее хорошо продвигается и что ей очень повезло с новой помощницей, которая подменяла ее в магазине. Рассказывала она и о своем друге Рене, который, по-видимому, прекрасно себя чувствует в солнечной Калифорнии, а от семинара и его участников (сплошь любителей спорта и убежденных сторонников здорового образа жизни) вообще в полном восторге.
Однако от внимания Макса не укрылось, что Розали незаметно бросает на него испытующие взгляды.
— Что-то не так? Или я как-то ужасно выгляжу? — спросил он наконец, но она только смущенно покачала головой:
— Да нет, что вы! Ничего такого! Я просто рада, что вы уже поправляетесь.
И все же он чувствовал что-то неладное. Розали показалась ему задумчивее обыкновенного, более замкнутой. Словно она ждет чего-то.
Конечно, она, может быть, просто скучает по своему молодому человеку, сказал себе Макс. Он-то за эти годы уже привык жить один и очень ценил свое одинокое положение за то, что мог поступать, как захочет, ни на кого не оглядываясь. Но в последнее время он с досадой стал замечать, что и ему порой чего-то в жизни не хватает.
В больничной палате у него было предостаточно времени для раздумий.
Еще недавно, два-три года назад, он больше всего дорожил своим покоем, люди только мешали ему и надоедали, и он всегда считал, что никогда не будет страдать от одиночества, когда рядом есть интересные книги и он может читать.
Но удивительное дело, без людей, которые для тебя что-то значат, книги тоже утрачивают былое значение. В глубине души Макс, при всей своей показной независимости, сожалел о том, что у него нет семьи. Он имел в виду не вечно ноющую сестру в Монпелье, которая позвонила-таки в больницу, после того как мадам Бонье без его ведома поставила ее в известность о случившемся несчастье. («Как-никак она все-таки ваша сестра, мсье!»)
Разговор, как и следовало ожидать, не доставил ему удовольствия. Справившись (ради приличия) о его самочувствии, она затем не нашла ничего лучшего, как рассказать ему о том, что ее сосед, какой-то ветхий старичок, недавно скончался от последствий перелома шейки бедра.
Это было типично для сестры: что бы с тобой ни случилось, в ответ у нее всегда была наготове история похуже твоей. После рассказа об ужасной судьбе соседа она перешла к жалобам на то, что Макс никогда не приезжает навестить ее в Монпелье. А все остальное время она потратила на рассказ об ужасающем прорыве водопроводной трубы, который им пришлось пережить нынче весной.
— Ты даже не представляешь себе, как дорого нам это обошлось, а дурацкая страховая компания ничего не выплатила по причине того, что трубы якобы были в совершенно запущенном состоянии.
Как знать, в Монпелье, возможно, уже делят его наследство. Но тут они просчитались!
Нет, семья — это не обязательно значит что-то заведомо хорошее, подумал Макс, когда еще после пятнадцати минут выматывающего разговора наконец положил трубку. Но иногда он все же ловил себя на мысли, что, наверное, легче переносить старость, если рядом есть кто-то, с кем ты с надеждой смотрел бы в будущее, зная, что после тебя что-то останется и жизнь будет продолжаться.
В который раз уже Макс подумал: какое счастье, что он согласился тогда на уговоры издателя.
Без «Синего тигра» он никогда не встретил бы Розали Лоран, которая стала ему вроде дочери. Не говоря уже о том, что он никогда не очутился бы в маленьком магазинчике на улице дю-Драгон, если бы на этом не настоял Монсиньяк.
Старина Монсиньяк! В самые главные моменты его жизни, радостные или трудные, он всегда был рядом. Вот и на этот раз он навестил Макса в больнице.
Как всегда, не предупредив о своем приходе, он неожиданно появился в палате, в белой рубашке, которая еле сходилась на животе и вот-вот готова была лопнуть.
— Ну и хитрец! Опять новый финт выдумал, только бы не подходить к телефону? — громогласно заявил он вместо приветствия, затем подсел к кровати, властным жестом отправив за дверь сестру Ивонну.
После того как та, бросая на него подозрительные взгляды, удалилась, прочвакав подошвами, Монсиньяк преспокойно достал из кармана бутылочку анисовой настойки пастис.
— Смотрите, друг мой, Марше, чтобы больше такого никогда не было! Что это вы вздумали так меня пугать? На вас же вся надежда нашего издательства! — Он налил пастис в два стакана, и они чокнулись: — Sante![51]
— Так и знал, что раз вы пришли, значит вам что-то от меня нужно! — пошутил Макс, стараясь скрыть, что растроган. — Если вы опять что-то задумали, Монсиньяк, то выбросьте это сейчас же из головы! Я больше не напишу для издательства ни строчки, уж лучше свалиться с лестницы!