— Ну, это мы еще посмотрим. Всему свое время, сказал бы я. Пока что вам надо хорошенько поупражняться с этой… очаровательной сестричкой, — кивнув в сторону двери, усмехнулся Монсиньяк, — чтобы уж поскорее встать на ноги, n’est-ce pas?[52] — Его глаза лукаво блеснули. — Но ведь маленький рождественский рассказик, который проиллюстрирует ваша приятельница Розали Лоран, — это же вы сделаете в два счета. Так сказать, между супом и пудингом.
— Вот уж вряд ли, если то и другое будет такое пресное, как в этом лазарете!
— Как же вы избалованы, друг мой Марше! Хотел бы я, чтобы моя жена стряпала так хорошо, как ваша мадам Бонье. Но она, к сожалению, больше любит читать книжки.
Они тогда еще посмеялись, и вот он наконец дома и в своей столовой вкушает прекрасное крем-брюле, которое подала ему мадам Бонье. С довольным вздохом Макс отер губы бумажной салфеткой и, опираясь на два костыля, осторожными шажками направился в библиотеку. Просто чудо, что после операции он уже преуспел в том, чтобы встать на ноги. Выражение «делать успехи» приобрело для него новый смысл. Даже профессор Паскаль удивлялся, как хорошо продвигается дело у «перелома бедра из палаты 28», и, уступив настойчивым просьбам Макса, он наконец согласился отпустить его из стационара, чтобы тот проходил реабилитацию амбулаторно.
Поэтому Макс каждый день ездил на такси в кабинет физиотерапии, расположенный неподалеку от клиники, где с ним проводили необходимые занятия по лечебной гимнастике. Хотя это и было связано с некоторыми дополнительными трудностями, но было все же гораздо лучше, чем постоянно торчать в реабилитационном центре и впадать там в депрессию. Профессор Паскаль порекомендовал ему на прощание удалить в доме все, что может стать причиной падения, устроить в ванной сиденье и ручки, за которые можно будет держаться, и на некоторое время забыть о стремянке.
Макс отставил от себя костыли и с кряхтением сел в кресло за письменный стол. Перед ним открылся вид на сад, мирно дремлющий под лучами полуденного солнца. Он взял телефонную трубку и набрал номер Розали Лоран.
Она была в лавке и обслуживала клиентов, но, услышав его голос, ответила с неподдельной радостью. Разговор оказался коротким, но этого было достаточно, чтобы успеть сказать главное: что он приглашает Розали в Ле-Везине на чашку кофе в субботу.
— Как хорошо, Макс, что вы снова дома! Я с радостью к вам приеду, — сказала она. — Не надо ли что-нибудь привезти?
— В этом нет необходимости. Мари-Элен испечет нам тарт татен[53]. Главное, привезите себя!
Макс с улыбкой положил трубку и в задумчивости посидел еще некоторое время за столом. В конце разговора Розали сказала, что хочет с ним обсудить какой-то вопрос. Интересно — какой?
Макс подумал-подумал и вдруг ощутил усталость. После больницы он взял себе в привычку спать после обеда. А здесь, в мирной тишине виллы, этому, к счастью, ничто не мешало. Он взялся за костыли и с трудом поднялся с кресла. «Наверное, Монсиньяк уже говорил с Розали и поручил ей уговорить меня насчет рождественского рассказа, — подумал Макс. — Вот уж старый лис!»
Покачав головой, он направился к двери. Но, проходя мимо старого шкафчика и кинув взгляд на любимый пейзаж, изображавший вид морского берега на юге Франции, он вдруг заметил кое-что странное.
В старый черный «ремингтон», которым он не пользовался уже десятки лет и сохранял только как память о прошлом, была вставлена бумага.
Макс удивленно повернул колесико и вынул лист из машинки. Увиденное его встревожило. Напечатанная бледно-голубым шрифтом строчка была похожа на послание из прошлого. Возможно ли такое?
Его сердце забилось быстрее, и он почувствовал себя путешественником во времени, который в свободном падении на бешеной скорости разрезает пространство.
На листке, который он держал в руке, были напечатаны первые строчки истории про «Синего тигра». Написанной сорок лет тому назад. На этом старом «ремингтоне».
25
— В жизни иногда случается такое, чего ты никак не ожидал, — объявил он ей в пятницу, когда они, как всегда в этот день, беседовали по скайпу. Рене произнес это немного виноватым, хотя и решительным тоном, то же самое выражало и его лицо, покрывшееся под калифорнийским солнцем золотистым загаром. — Я подумал, лучше уж скажу тебе сразу, — добавил он прямодушно, улыбнувшись с экрана мальчишеской улыбкой. — Надеюсь, мы останемся друзьями.
Розали ожидала чего угодно, но только не того, что Рене разорвет их отношения по скайпу. Такого с ней еще никогда не случалось. Однако ей давно следовало бы догадаться, к чему идет дело, и, если бы она не была так занята теми переживаниями, которые приносила ей собственная жизнь, она бы, наверное, давно распознала первые признаки.
Прошло уже почти три недели с тех пор, как она отвезла Рене в аэропорт Парижа. С самого начала у нее было такое чувство, что Рене на семинаре в Сан-Диего счастлив и чувствует себя как рыба в воде. Во время разговоров с ним ей всегда приходило в голову это старомодное выражение. При каждом звонке голос Рене так и звенел от восторга. Зак Уитмен — просто бог! Участники семинара — люди открытые, душевные, бодрые духом! Далеко протянувшиеся золотистые пляжи — что-то необыкновенное! Климат — роскошный! Кругом сплошное совершенство, как поняла Розали.
— Нынешним трендом является рога — рассказывал Рене. — Это лучшее, что ты можешь сделать для своего организма.
— Рога? — повторила она недоверчиво, сидя в постели с чашкой кофе, и подумала: только бы ей не пришлось заниматься таким спортом, который даже по названию производил впечатление чего-то, требующего крайнего напряжения. — И что же это такое?
— Сочетание running и yoga — бега и йоги, — объяснил Рене. — Я тебя научу, когда приеду.
Она посмеялась, а мысленно сказала: «Только не это!» Когда он затем рассказал ей про белокурую стайершу, с которой они бегают натощак, а затем завтракают соком папайи с лаймом, она отнесла эту новость в разряд «спортивных увлечений», не придав ей особенного значения.
В последующих беседах имя Аннабель Миллер всплывало еще несколько раз, а затем упоминания о белокурой стайерше надолго исчезли из разговоров. Но, судя по всему, она не исчезла из жизни ее увлеченного рогой приятеля.
Несколько дней прошло без каких-либо новостей, а вчера Рене позвонил и возник на экране ее компьютера явно чем-то смущенный. Розали по лицу видела, что его что-то мучает. Настроение восторженности сменилось у него замешательством, и его карие глаза смотрели в объектив как-то растерянно.
— Мы можем поговорить? — спросил он.
— Конечно. Мы же и так разговариваем, — сказала она, ничего не понимая.
— Alors… Так вот… Сам даже не знаю, как и сказать… Уфф! — Он почесал в затылке. — Не так-то это просто. Ты, Розали, такая… просто замечательная женщина… хотя и слишком налегаешь на круассаны. — Он смущенно улыбнулся. — А впрочем, чего там… Ты можешь себе это позволить, твой организм хорошо сжигает калории…
— Э-э… Да? — Розали удивленно приблизила лицо к экрану, пытаясь понять, о чем там бормочет Рене.
— Ну, значит… Я хочу сказать, что ты тут не виновата, и я совсем не хочу тебя обидеть, для этого я слишком тебя уважаю… и даже если мы с тобой… ну, то есть, как бы сказать… не совсем подходим друг другу по интересам, — продолжал он мямлить, — мне всегда было с тобой очень хорошо…
И тут она наконец сообразила.
— То есть стайерша… — произнесла она, и он облегченно закивал, так как наконец главное было сказано.
И после этого он произнес ту самую фразу, что в жизни случаются вещи, которых ты никак не ожидал.
Удивительно, ей не стало больно от услышанного. Во всяком случае, не очень. Конечно, у нее появилось странное ощущение, когда перед ее мысленным взором, как кадры на экране, пронеслись все годы, которые она провела рядом с Рене. Многое из этого она не хотела бы вычеркнуть из памяти, даже единственную раннюю утреннюю пробежку в Люксембургском саду и уж тем более первую ночь на крыше перед ее маленькой квартиркой.
Вспоминая об этом, Розали улыбалась. Она не была убита горем, не была возмущена до глубины души, услышав признание Рене в том, что он без памяти влюбился в спортивную блондинку по имени Аннабель Миллер, которая завтракает соком папайи и с которой он теперь мог сколько душе угодно заниматься рогой или чем там еще.
Честность Рене всегда была обезоруживающей, и она не могла на него сердиться. Удивиться тому, как быстро он вдруг влюбился, — да, удивилась.
Но, одеваясь после телефонного разговора, принимая душ и нанося на губы помаду, она неожиданно для себя поняла, что чувствует даже какое-то облегчение. Возможно, это объяснялось тем, что и в ее жизнь за это время вошло кое-что новое, на что она не рассчитывала.
Во вторник в лавку неожиданно зашел Роберт, чтобы справиться «о положении вещей». Это была их первая встреча после памятного приключения в Ле-Везине и неудачного расставания перед отелем. Когда она увидела появившуюся перед лавкой знакомую долговязую фигуру, она в первый миг испытала чувство, похожее на испуг.
— Я не помешаю? — спросил Роберт, одарив ее такой радостновыжидательной улыбкой, что просто невозможно устоять.
— Нет-нет! Конечно же нет! Вот только выдам чек и рассчитаюсь! — Она смущенно смахнула назад упавшую на лицо прядь и, порозовев, повернулась к покупательнице. — Так что там у нас было? Три листа подарочной бумаги, пять открыток, печать с розой…
— А знаете что — возьму-ка я еще одно хорошенькое пресс-папье из тех, что лежат у вас в витрине, — сказала клиентка, рыжеволосая женщина в элегантном желтом платье свободного покроя, по-видимому итальянка, на высоченных каблуках, от одного вида которых захватывало дух, и прошествовала к витрине. — Вот это, с надписью. — Она указала пальцем на то, что выбрала.