том на подоконник облокотилась и только постанывала тихонько, да крутилась по-всякому.
– Удовольствие получил?
– Еще какое! – откровенно признался бесхитростный Васька. – Теперь вот думаю, где еще монет взять, чтобы снова к ей пойти, когда в карауле стоять не надо будет.
– Смотри, привяжешься, а нам ведь по-всякому уходить из Парижа придется. Что делать будешь? А неровен час, обрюхатишь ее?!
Об этом казак не задумывался и от вопросов поручика только зачесал затылок. Для его сознания это было слишком сложно. На селе, коли обрюхатил девку, так все ясно, женись, а тут?! Но уж больно хороша была парижанка, особенно когда после первого раза скинула свои одежки – крепкая задница, еще упругие груди с острыми сосками, напоминавшими клювики каких-то пичуг, и руки такие ласковые…
– Вот тебе монета, но не на девок! Сходи к цирюльнику, постригись, а то своими космами всех девок перепугаешь, – Андрей хотел хоть как-то облагородить этого нагайбака, доставшегося ему в помощь от атамана Серебрякова.
«Сукин сын Бонапарт, – рассуждал про себя поручик. – Сколько бед натворил по всей Европе! Мало ему Франции оказалось. Сколько крови пролил, сколько невинных душ загубил. Ведь сколько людей сделал несчастными, сколько молодых девушек сделал вдовами, не дал им познать радостей полной жизни. Им бы детей рожать, радоваться, а остались они пустоцветами…».
В общем, это типичная российская черта – сокрушаться по поводу бед всего человечества, забывая про свое собственное бытие.
Днем Васильчиков тянул рутинную лямку, выезжая время от времени в сопровождение императора, генерала Раевского или еще кого. Вечером сопровождал генерала Чернышева в театр, стараясь приучить свое ухо к театральному французскому. Это давалось ему без больших усилий. Однажды ему выпали два билета на спектакль, который он уже видел, и он подарил их Полин и ее маман. Надо ли говорить, что после представления Полин заявила маман, что должна поблагодарить русского офицера – в окне его комнаты еще был виден свет. Андрей и думать не мог, что юная француженка может оказаться столь страстной и искушенной в любви. И ведь вся эта страсть могла и должна была предназначаться ее Люсьену, сложившему голову три года назад по приказу Наполеона где-то в Испании.
И вот теперь ее утешением служил русский офицер. Но главной движущей ими силой стала все-таки обычная земная страсть. А она чревата потерей осторожности.
Москва, 2009 год.
В какой-то момент и Аня, и Николай ощутили, что им стало не хватать общения, что все происходящее – не просто «мгновенная вспышка».
… Вечерний звонок на мобильник – мелодия рингтона была новой и «мягкой», теперь «Николя» шел под «Облака» Рейнхардта – обрадовал Аню, которая в тот самый момент думала о том, куда он мог запропаститься.
После ничего не значащих фраз Николай приступил к главному вопросу – как она отнесется к тому, чтобы завтра сходить в театр? А как к такому предложению можно отнестись? Хорошо она отнесется, не будет притворяться, что у нее в Москве каждый день наглухо забит и вообще она что-то подкашливает и так далее, и тому подобное.
– Отличная идея, – энергично ответила Анюта, – давай договариваться, где и во сколько встретимся. Кстати, в какой театр?
– А ты в какой хочешь?
– С тобой – в любой.
– Вот, ты даже стихами заговорила, – бесхитростно восхитился Николай, расценив слова девушки как лестный комплимент своему «мачо». – Я тебе после изучения афиши в интернете перезвоню. А на оперу или в цирк билеты брать?
– И два билета в оперетту! – на Анюту снизошло веселое настроение.
– Вот это сильно! Скоро перезвоню, вот только разберусь, чем Москва балует жителей и гостей столицы.
Любовь похожа на удушающий прием в дзюдо – попадаешься на него неожиданно, но вырваться почти невозможно, остается только постучать ладонью по ковру или по подушке, признавая свое поражение и оставаясь лежать на лопатках.
Николя был доволен своей нынешней жизнью, у него вновь появилась то самое творческое чувство, состояние, которое по-новомодному называют креативностью. А потерять эту самую креативность он боялся больше всего. Правда, его креативность проявлялась по большей части в дневной работе, а все ночные фантазии он передоверил Ане, взяв себе роль ведомого. И хотя стабильность, отсутствие конфликта предполагает некоторый застой, для него это означало, что он может сосредоточиться на той идее, которая требовала своей реализации, но пока что ускользала. Как кокетливая дамочка из тесных объятий, которая не могла решить, того ли мужчины эти объятия. Как в бородатом анекдоте, когда девица в темноте кино в сельском клубе восклицает: «Мужчина, уберите руки! Да не вы, мужчина! Вы – можете оставить…».
В институте Николай сидел в своем небольшом кабинете и делился с давним другом еще по университетской скамье Петром Микуленко, впечатлениями от прожитых последних месяцев. И как, наверное, три четверти молодых мужчин, окажись они на его месте, немного хвастался, как ему повезло встретить Анну, какая она прелестная и достойная.
– Сигизмунд, но ведь могут быть и дети! – со смехом заметил Петр.
– Это откуда? – поинтересовался несколько озадаченно Николай.
– Был такой великий актер Аркадий Райкин, – начал Петя в своей неторопливой манере. – Он мог выйти на сцену, посмотреть в зрительный зал, и публика уже была вся его. Он не говорил ни слова, молчал, но так, что зал уже катался от смеха. И это было не нынешнее зубоскальство, он был великим актером уровня Чарли Чаплина.
– Это понятно, но кто такой Сигизмунд?
– У него была потрясающая миниатюра, герой которой был Сигизмунд, всячески увиливавший от брака. И там была такая фраза: «И я сказал себе: Сигизмунд, но ведь могут быть и дети?!»
– Так ты считаешь, что я Сигизмунд?
– Этого я не говорил, но ваши отношения зашли, на мой взгляд, настолько далеко и глубоко, что могут быть и дети.
Николай долго молчал, отхлебывая невкусный офисный кофе, а потом спокойно сказал: «Но меня это как раз и не смущает!».
– Еще бы! Тебя-то, естественно, не смущает. А ее? – спросил Петя.
Но такова природа мужского эгоизма: как это может быть неправильно, если я считаю, что это должно быть так?!
– А ты-то сам сейчас в каком положении? – поинтересовался Николай.
– У меня Софья, новая подруга. Не скажу, что стопроцентная брюнетка, но такая темненькая. Волосы из-за мелкой завивки – как «пружинки». И такая динамичная, веселая, энергичная, почти постоянно с улыбкой, просто какой-то самоходный фонтанчик радости, – начал расписывать свою девушку Петя. – Груди небольшие, но… шустрые.
От неожиданности определения и он сам, и Николай замолчали, пытаясь то ли понять, то ли представить себе, как это у девушки может быть «шустрая» грудь. Ничего не поделаешь, иной раз слова бывают настолько неожиданны, что заставляют человека смолкнуть от рожденного вдруг самим собой парадокса.
Николай задумчиво смотрел в окно, отмечая, как крупные капли начинающегося дождя шлепаются на асфальт. Поначалу было заметно, куда упала очередная капля, он начал было их считать, но дождь усилился и весь асфальт быстро стал мокрым. Исчезли и прохожие, решившие, что пережидать придется долго.
– Это как – шустрые? – не выдержав, через минуту спросил Николай, не стесняясь показать свою неосведомленность в классификации специфических особенностей женских грудей.
– Ну как тебе сказать, – Петя и сам не мог точно сформулировать, что это значит. – Понимаешь, она была в шелковой просторной кофточке, а я ее зачем-то окликнул. – Софа! – Она быстро повернулась, и я вдруг заметил, как колыхнулась кофта на груди, причем сначала в одну сторону, потом обратно, словно какая-то зверушка быстро высунулась из норки и обратно – спряталась.
– Софья, имя какое-то библейское? По сегодняшним временам, не самое популярное. Еврейка? – спросил ни с того, ни с сего, Николай. И это было еще неожиданнее, чем высказывание Пети.
– Честно скажу, не знаю. А что?
– Нет, ничего, только не заподозри меня в антисемитизме, – попробовал разрядить ситуацию физик. – Просто хотел сказать, что еврейки, такие, как ты описал, бывают весьма и весьма, как бы это деликатнее сказать? А, вот – бурно страстные.
– В смысле – нимфоманки, ты хотел сказать? И что? Знаешь, именно это мне в ней и нравится.
– Ну, да, да, конечно! – при этом Николай опять отрешенно смотрел в окно. Наконец он вздохнул, ибо не просто представить себе ситуацию, когда можно сказать, что у девушки «шустрые груди» – это, наверное, когда она быстро идет в легкой кофточке, а на ней мягкий эластичный бюстгальтер, который не может жестко зафиксировать положение этой выдающейся / во всех смыслах / части женского тела. А может быть, и он отсутствует. Впрочем, и украинки, и татарки, и шведки, и немки, и кубинки бывают такими же бурно страстными.
«И что это я привязался к Петьке? – подумал про себя Николай. – Как бы деликатнее свалить с этой темы?»
– Знаешь, кое-кто может тебе позавидовать! – неожиданно для самого себя вернулся Николай в реальность.
– Ну и пусть завидуют! Не буду же я из-за этого отказываться от такой девушки?! Тем более, она говорит, что плотное общение со мной ей доставляет удовольствие, – подвел Петя не без гордости итог содержательного обмена мнениями.
– Ты с ней спишь? – поинтересовался Николай.
– Нет. Больше того!
– Это как? – воззрился на него Николай.
– Я с ней просыпаюсь! И как раз именно это меня и не смущает.
И друзья на некоторое время опять замолчали, думая каждый о своем, но, скорее всего, об одном и том же.
Николай немного сомневался, пытаясь решить, пора ли привезти Анну к родителям, которые «окопались» в Перхушково и не имели ни малейшего желания выбираться в город. Старая дача была в хорошем состоянии, ухожена и обжита не так, как бывает, когда сюда приезжают только на несколько летних месяцев, а основательно, производя впечатление, что хозяева и отъезжают отсюда-то ненадолго. Да и какая нужда в этом была, если на даче были все три главных компонента, делающих жизнь удобной – электричество, газ и вода. Николай не постеснялся бы и дачи скромнее, но смущала его лишь непредсказуемость отца. Как он поведет себя при встрече с Аней? Старый дипломат был хорошим актером и мог изобразить кого угодно: и «своего в доску», и сноба, и даже этакого простака из разряда «где нам, дуракам, чай пить?!».