Наконец, объявили посадку и на его рейс.
1814–1815 год. Остров Эльба – Париж – Санктъ-Петербургъ. Декабрь – январь.
…На Эльбе у Наполеона было две резиденции. Одна – во дворце Мулини, вторая – на вилле Сан-Мартино близ Портоферрайо. Вилла была грандиозным комплексом и понять, что там на самом деле происходит, было весьма сложно для любого стороннего посетителя. Главным инспектором был английский офицер, но он время от времени бывал в отлучках, да и не очень следил, какие корабли приходят в порт, кто сходит на берег и по каким делам. Разумеется, пребывание Наполеона сделало скалистый и почти неприступный с моря остров отныне более известным в Европе – многим хотелось ступить на его берег в тайной надежде, что доведется увидеть бывшего императора.
Сам Наполеон держался обособленно, мало с кем встречался, любил, правда, прогулки верхом по серпантинам горных дорог, но предпочитал оставаться в седле. Какие планы в это время он вынашивал, не знал никто. В феврале он распорядился тайно погрузить на «Инконстант» – флагманский корабль своего крошечного флота – сначала несколько пушек, потом подготовить к походу тысячу солдат своего нынешнего войска, лошадей и мулов.
Английский офицер снова куда-то отъехал по своим делам, и Наполеон распорядился, наконец, погрузить на корабль главный груз – золото, взошел на борт корабля и скомандовал отплытие. Курс – на Францию. Ближайшим пригодным для высадки местом была бухта Жуан неподалеку от Канн, путь к которой капитан прекрасно знал. Теперь главным было проскочить мимо английских и французских кораблей, которые почти постоянно курсировали вокруг острова. 1 марта началась высадка на берег. Из Канн быстро доставили все необходимое для похода, благо готовились несколько месяцев.
Наполеон со своим крошечным войском по горным тропам отправился дальше. Императора встречали с энтузиазмом – он заранее отправил своих людей, чтобы те рассказывали о том, что Император не даст в обиду своих людей и не позволит новому королю снова грабить французов.
Возвращение Наполеона во Францию вызвало настоящую сумятицу в Европе, а в Париже даже панику. В Петербурге стали срочно поднимать из архива депеши, полученные в последнее время из Франции, дошли и до бумаг Васильчикова. Тот информировал, что «…возвращение Наполеона, возможно, поддержат крестьяне, которые могут сравнивать его с королем и это сравнение окажется в пользу их императора. Особенно это будет проявляться на юге. Наполеон может рассчитывать на старую любовь, которая, как известно, не ржавеет, старые чувства не улетучиваются, как дым прогоревшего костра, они тлеют в угольках, но при дуновении ветра могут полыхнуть, хотя и ненадолго. Но Париж уже не его город, парижане слишком злопамятны и не утеряли чувства раздражения от его первого провала, прошло слишком мало времени, чтобы ему возвращаться».
Реакция в Петербурге была, как ни парадоксально, довольно спокойной. Были отправлены конфиденциальные письма в Вену и в Париж, рекомендовано было следить за ситуацией, увеличить число источников, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох. Офицеру связи Андрею Васильчикову рекомендовалось не сокращать, а наоборот расширять круг своего общения в Париже, на покупку важной информации средств не жалеть.
– То, что вам удалось упредить нас о замыслах Наполеона, очень хорошо! – сказал Васильчикову секретарь посла, поспешившего в Вену, чтобы там вместе с иными дипломатами решать, что делать и как поступать дальше с упрямым корсиканцем, не смирившимся судьбе. – Мы так полагаем, что он не будет довольствоваться только югом Франции, а двинется на Париж. Посольство наше покинет столицу, но не в полном составе. По мнению Карла Осиповича, вам следует остаться в Париже и следить за развитием событий, делать свои наблюдения и свои мнения отправлять, как и прежде, в Петербург.
Париж-Цюрих. 2009 год.
От Парижа до Цюриха лету всего ничего, и Николай решил просмотреть свежий номер «Science», в котором должна была быть опубликована его статья о перспективных направлениях в технологии углеводородного синтеза. Действительно, статья была на месте. Николай принялся было перечитывать ее, отчеркивая маркером спорные, уже на сегодняшний день, выводы. Рейс был ранний, день впереди насыщенный и он не заметил, как задремал. Проснулся от прикосновения соседа справа.
– Простите, так случайно получилось! – извиняюще смотрел на него мужчина лет около сорока. В руке он держал пластмассовый стаканчик с кофе. При этом сосед виновато посмотрел на колени Николая. Коричневое пятно расползалось по странице журнала. – Тряхнуло, видимо, воздушная яма и вот…
– Ничего страшного! – успокоил его Николай. – Что, кофе разносили?
– Ну, если это можно назвать кофе! – «принюхался» к содержимому стаканчика мужчина. – А вы, простите мое любопытство, ученый? – еще раз кивнул он на испачканный «Science».
– Да! – не стал отнекиваться Николай. Хоть он и не любил заводить разговоров с соседями по авиаперелетам, но уж больно виноватым выглядел его сосед. Тем более, что загорелись табло с просьбой пристегнуть ремни безопасности и самолет начал снижение. А, стало быть, беседа, даже завяжись она, не продлилась бы долго.
– О, так мы с вами, в некотором роде, коллеги! – оживился мужчина. – Саймон Стопарски, атташе по культуре и науке посольства Соединенных Штатов Америки в Париже! – торжественно представился его сосед. – Франция! – зачем-то уточнил он страну нахождения посольства Соединенных Штатов Америки.
Николай улыбнулся такой обстоятельности.
– Николай Гарнет. Физик. Московский государственный университет имени Ломоносова. Москва. Россия.
– Я знаю, знаю! – подхватил сосед. – И знаете, что? – полез он в свою сумку. – Предлагаю вам «ченч»!
С деловитым видом Саймон Стопарски извлек из сумки номер «Science», полистав, раскрыл его на страничке со статьей Николая Гарнета и, забрав с колен своего соседа такой же номер, положил на них свой.
– Вот. Этот – самый свежий!
И оба рассмеялись неожиданному каламбуру. Поговорили о науке, о перспективах новых направлений в области высоких технологий. Узнав, что Гарнет направляется в ЦЕРН, Стопарски закатил глаза и на полном «серьезе» шутливо уточнил:
– Будете разгонять?
– Будем! Для того и строили! – «успокоил» его Николай.
– Не боитесь?
– Нет! – вполне серьезно ответил Николай.
– А вдруг вы разгоните свои ядра, влетят они в ваши мишени и все это в один момент «схлопнется»? – обвел глазами Стопарски салон самолета.
– Ну, даже если и «схлопнется», то настолько мгновенно, что никто ничего не успеет осознать! Но этого не случится!
– А какие гарантии? – лукаво осведомился американский атташе.
– Да какие же могут быть гарантии?! – смеясь, парировал русский физик. – Вон ваша ипотека в Штатах так «схлопнулась», что всему миру аукнулось! А ничего, живы до сих пор! Знаете, самые большие глупости в мире творит не природа, а человек.
– Ну, да, да! Тут вы, безусловно, правы! – продолжил беседу Стопарски. Развил мысль о греховной природе человека, о том, что надо лучше знать друг друга. Особенно в области научных изысканий. Обмениваться опытом. Поинтересовался, бывал ли Гарнет в Штатах? Услышав, что бывал, оживился.
– У меня хорошие связи с ребятами из Массачусетса! Вам, наверное, было бы интересно пообщаться друг с другом? Так вы пару раз наведывались в МИТ? Здорово! И будете в Бостоне в декабре, на этом самом семинаре? Господи, никак не могу привыкнуть правильно изъясняться на вашем заумном языке! – обрадовался Стопарски.
Самолет мягко коснулся полосы и покатил к терминалу. Прощаясь, обменялись визитками. Мир тесен, кто знает, вдруг придется оказаться соседями по креслам не только в таких обстоятельствах?
«А неплохой он мужик, этот атташе! Смешной только какой-то!» – подумал про себя Николай Гарнет, подзывая такси.
«И от дерьмового кофе иногда бывает толк! В нужном месте и в нужное время! – подумал про себя Саймон Стопарски. – Через пару часов копия статьи с пометками автора окажется в Лэнгли, там знают, куда ее переправить. А в Бостоне я знаю заведение, где варят хороший кофе! Там-то я и сделаю заманчивое предложение, от которого ты, физик из Москвы, не сможешь отказаться!» – закончил он мысль, садясь в автомобиль американской миссии.
Париж. 2009 год.
В субботу утром Володя Паршин попросил, чтобы Аня вместе с Николаем проводили его в музей Парижа – Карнавале. После музея он хотел пригласить их в ресторан на прощальный обед.
Музей произвел достойное впечатление, здесь различные предметы соседствовали с картинами. Было очень интересно и неожиданно они наткнулись на две картины, висевшие рядом, в зале Наполеона. На одной изображена была мадам Рекамье в ее неизменном белом платье, теперь из атласа.
– Хороша была мадам! – только и вздохнул Володя. – Может быть, художник ей и польстил немного, но при такой красоте «перебрать» красками трудно.
Рядом висел меньший по размерам портрет мадам Амелен.
– Володь, послушай! – обратился к другу Николай. – Ты слышал когда-нибудь такое словосочетание: «цвет бедра взволнованной нимфы»?
– В Москве как-то слышал про «цвет бедра испуганной нимфы». Кажется какой-то телесно-розовый?
– Вот эта дама его как раз и придумала, – прочитал табличку рядом с портретом Николай. – Кстати, впервые в русской литературе, как мне кто-то говорил, это название использовал Лев Толстой, кажется, в «Войне и мире». Но мы ведь читали то, что написано по-русски, на сноски-перевод с французского внимания почти не обращали.
Мадам Амелен была действительно хороша! Пышные, темные вьющиеся волосы, черные глаза, прекрасные черты лица, тонкая шея. Настоящая креолка. На ней была туника как раз того цвета, который она придумала. Портрет был написан настоящим итальянским художником-мастером, оторваться от нее было трудно.