<…> Когда гитлеровские армии проникли вглубь страны, он заявил, что ему не под силу передвигать тесемку, отмечавшую линию фронта, и он не может доверять германским сводкам. <…> Он был особенно мрачен, когда в сводках стали появляться знакомые ему названия – Елец, Орел, Тула”.331 Бунин остался частью русского народа. Он был своим для тех, кто сражался с немцами на берегах Волги, на Курской дуге, под Ржевом и Ленинградом: “Взят Псков. Освобождена уже вся Россия! Совершено истинно гигантское дело!”332 – запишет Бунин 23 июля 1944 года.
Бунин был на одной волне со своими русскими соотечественниками в далекой и враждебной ему советской России. Мур – на одной волне с французами.
За четыре года и месяц до этой записи Бунина Мур сидел у радиоприемника в московской квартире на улице Герцена, читал “Правду” и ловил французские и британские радиостанции. Муля Гуревич принес Муру и Цветаевой радиоприемник, который они прежде отдали ему на хранение. Тогда радиоприемники (если не считать “тарелок”, транслировавших только одну радиостанцию) были довольно громоздкими. В Голицыно и тем более в маленькой квартире у Лили Эфрон для него просто не было места. А в квартире на улице Герцена места хватало. Мур часами слушал западные радиостанции. В июне он поймал волну явно пропагандистского французского радио “Le Front de la ” (“Фронт Мира”). “Спикер горячо призывал всех французов вести борьбу против этой абсолютно ненужной, идиотской и кровопролитной войны. Он говорил, что сдача Парижа немцам является первой победой «Фронта Мира», что под давлением французских масс военные власти были вынуждены объявить Париж открытым городом, чтобы избежать участи Дюнкерка, абсолютно разгромленного немцами во время бомбардировок. «Фронт Мира» призывает к немедленному заключению мира с Германией, чтобы спасти то, что остается от Франции. Довольно ненужного кровопролития! Долой войну. В голосе спикера я услышал весь французский народ, абсолютно осуждающий эту идиотскую, преступную войну, я услышал голос народных масс <…>. Я был страшно взволнован: да, борьба продолжалась, много людей во Франции есть, которые вместе с коммунистами борются за спасение Франции!”333
“Всеми уважаемый” маршал Петен и “разжалованный дурак” де Голль
Спасение Франции – в капитуляции. В национальных интересах французского народа – поскорее сдаться на милость победителей. Именно так смотрели на войну в самой Франции. Взгляд на оккупантов – вполне доброжелательный.
ИЗ ДНЕВНИКА СИМОНЫ ДЕ БОВУАР, 1 ИЮЛЯ 1940 ГОДА: Когда машина остановилась у моста, немецкий солдат бросил нам с грузовика плитку шоколада. Кое-кто весело болтает на обочине дороги с красивыми девушками. И водитель говорит мне: «Наверняка понаделают маленьких немцев!» Эту фразу я слышала десять раз, и никогда в ней не ощущалось осуждения.334
Мур понимал, что Франции придется согласиться на условия победителей. Их требования он считал “справедливыми”. А особенной угрозы от немецкой оккупации Мур не ожидал. В общем, многие французы, современники Мура, думали приблизительно так же.
Симона де Бовуар вспоминала, как французские крестьяне, сначала напуганные рассказами о жестокостях оккупантов, быстро пришли в себя, вернулись в покинутые было дома. Снова заработали закрытые недавно кафе и рестораны: “Немцы не отрезали детям руки, они платили за напитки и за яйца, купленные на фермах, разговаривали вежливо…”335
Немцы не были озлоблены на французов. Мол, вы не виноваты, что сражались против нас. Это вас евреи и англичане с толку сбили. И многие французы, разумеется, были рады обвинить во всех грехах именно англичан, а потом и евреев. Мура евреи не интересуют, но об англичанах он не преминул сказать пару теплых слов: “Больше всего меня бесит глупое, мерзкое и в то же время традиционное лицемерие англичан, которые втянули Францию в войну, минимально ей помогли, покинули ее армии в Дюнкерке, а теперь, видите ли, разрывают с французским правительством отношения, потому что Франция не может продолжать войну”.336 “Франция была вассалом, лакеем английского империализма”337, пора наконец-то с этим покончить. Парижский мальчик убежден, что “Англия поплатится, и скоро, за все свои предательства”.338
Англофобия была во Франции явлением обыкновенным, привычным. Образованные люди извлекали из исторической памяти “злобные призраки Питта и Пальмерстона”, хорошо знакомые и грамотному русскому англофобу. Простые крестьяне припоминали грубых английских солдат, от которых успели натерпеться за несколько месяцев войны: “Английский солдат (à la Киплинг) подчиняется приказам и хорошо сражается <…>. Но он в то же время кутила и мародер”339, – замечает Марк Блок. Этот французский историк симпатизировал англичанам, союзникам по борьбе с нацизмом, но и он считал, что англичане “на континенте” ведут себя просто вызывающе. У себя на родине британец законопослушен, но стоит ему пересечь Ла-Манш, как он начинает путать европейца “с «колониальным туземцем», человеком низшего сорта”340. На такого неприятного союзника легче всего было свалить вину за позорное поражение. И французы летом 1940-го дали волю англофобии. Англичан обвиняли в том, что они втравили Францию в войну и недостаточно ей помогали. Обвиняли, впрочем, и собственное правительство. Таким образом, вину разделили между иностранцами (англичанами), евреями и политиками, уже потерявшими власть: “Эти покойники заслуживают лишь того, чтобы на их могилы была презрительно брошена горсть земли теми, кто поверил им, а затем обманулся”.341
Юный Мур писал куда темпераментнее. Он тоже винил в поражениях правительство, что вовлекло Францию в ненужную войну, и негодовал на премьер-министра Поля Рейно, который хотел продолжать борьбу: “Преступное правительство Рейно, эта банда идиотов, решили продолжать войну. Чтобы спасти Францию от полного разорения и разгрома, нужно сейчас же было заключить мир с Германией, а эти сволочи Рейно и Кº решили жертвовать французской армией… для чего? Всё равно Франция проиграла войну”.342
В отличие от Марка Блока, участника Сопротивления, Мур рассуждает как настоящий французский пораженец и коллаборационист.
15 июня президент Франции Лебрен назначил премьер-министром 84-летнего маршала Филиппа Петена[38], героя Первой мировой войны. Но не в силах маршала было остановить наступление немцев и воодушевить французов на борьбу. Германские войска уже готовились форсировать Луару и прорваться на юг Франции. Петен запросил мира. “Бесспорно, Пэтен прав. Это старый маршал, всеми уважаемый во Франции”, – записывал Георгий Эфрон в московской квартире. В этот день, 25 июня 1940-го, Мур ничего не пишет даже об арестованном отце, о сестре. Не обращает внимания на Марину Ивановну. Не вспоминает ни своих девушек, ни Мулю, ни даже Митю. Единственное упоминание о нефранцузской жизни – запись о походе в библиотеку иностранной литературы, где Мур читал французские журналы, а также “декадентскую и идиотскую книгу Кокто «Les enfants terribles»” (“Ужасные дети”). И это чтение снова возвращает его к французской катастрофе. У Франции нет идеала, она ни во что не верит. Это глубокий моральный упадок, из которого Францию спасет коммунистическая партия. В этих записях видна не только вера Мура в коммунизм, но и его безграничная любовь к родине. Разумеется, к Франции, а не к России.
10 июля 1940 года Национальное собрание Франции провозгласило Петена главой французского государства. Третья республика фактически прекратила свое существование. Петен уверял французов, что честь Франции не запятнана, что французы сражались хорошо, но в интересах Франции войну прекратить. Мур не только с ним соглашался, но переписывал в дневник целые фрагменты из речей Петена: “Мы понимаем скорбь Черчилля. Черчилль беспокоится об интересах Англии. Он исходит из этих интересов, а не из интересов Франции, честь которой не поколеблена. Наш флаг не запятнан. Наша армия сражалась мужественно и лояльно. Недостаток оружия и численное превосходство противника заставили нас просить о прекращении войны. Ничто не может разделить нашу страну в момент ее страданий. Франция не щадила ни своих сил, ни своей крови”.343344
В 1945 году Петена будут судить за измену. Но в 1940-м изменниками считались как раз его враги. 17 июня бригадный генерал Шарль де Голль улетел в Лондон, а 18-го уже обратился с исторической речью к французскому народу: “Франция проиграла сражение, но она не проиграла войну! Ничего не потеряно, потому что эта война – мировая. Настанет день, когда Франция вернет себе свободу и величие…”[39] Де Голль призывал к борьбе. В Лондоне он уже создавал свой комитет “Свободная Франция”, что станет основой для возрождения независимого и свободного от нацизма французского государства. Сейчас речь 18 июня почитается как историческое событие, во многих французских городах есть улицы имени 18 июня. Но в 1940-м всё было иначе. Де Голля поддерживала лишь кучка французских патриотов в стране и за ее пределами. Мур с презрением говорит о них как о “французских кретинах”, что создали в Лондоне свой “«марионеточный комитет» во главе с разжалованным дураком де Голлем”. Дурацкая бутафория, “которая всё равно ни к чему не приведет”. Так Мур оценивал перспективы де Голля и его соратников.
Пятнадцатилетний аналитик
Большинство французов оставались лояльны маршалу Петену и его соратникам еще долго. Даже будущие герои Сопротивления. Генерал Жан де Латр де Тассиньи 8 мая 1945 года вместе с маршалом Жуковым, генералом Эйзенхауэром и фельдмаршалом Монтгомери будет принимать капитуляцию гитлеровской Германии. А в 1940-м он служил Петену. И в 1941-м служил. Только во время оккупации южной Франции германскими войсками в ноябре 1942-го он откажется капитулировать и даст немцам бой. Силы французского Сопротивления будут расти по мере того, как немцы начнут терпеть поражения.