375 Только вот любимой у Мура по-прежнему не было. Изо дня в день он описывает свое любовное томление.
12 июля 1940 года: Какая скука! Хочется женщин, чорт возьми. Женщины – хорошая штука. Но пока я никого не знаю.
13 июля 1940 года: Интересно, какая будет первая женщина, с которой я буду «крутить любовь»? И когда это будет? Пойду в читальный зал. Может, что-нибудь и прочту интересного.
Представления о любви Мур черпал из литературы, от нелюбимого им “устаревшего” Бальзака до Луи Арагона. Последний был тогда современнейшим и как раз любимым. Отсюда, очевидно, особенность эротического вкуса Мура: девушкам он предпочитает женщин. О девушках, Иэте и Мирэль, он отзывается сдержанно. А вот о замужней болгарке, с которой он некоторое время обедал за одним столом, Мур пишет гораздо смелее. Одно ее присутствие действует на него как вино или коньяк.
Откроем одну из самых любимых книг Мура – “Богатые кварталы” Луи Арагона. Ее Мур перечитывал, называл “великолепной” и ставил выше романов Андре Жида и повестей Александра Грина, которые тоже любил.
ИЗ КНИГИ ЛУИ АРАГОНА “БОГАТЫЕ КВАРТАЛЫ”: Арман не слушал больше, он прижимался к ней, он хотел ее, неловкий, неумелый. Она сказала: “Мальчик мой, мальчик мой…” И они не заметили, что земля жестка. При неопытности Армана всё было открытием. Каждый жест Терезы учил и радовал.376
Тереза учит Армана любви в небольшом городке на юге Франции. Брат Армана Эдмон встречается в Париже с госпожой Берделе, которая сама платит за комнату, где они уединяются. Перебравшийся в Париж юный Арман вступает в связь с посудомойкой тридцати лет, “рослой здоровою брюнеткой”. Каждый раз – женщина старше и опытнее мужчины. Красивая дама, которая не только научит искусству любви, но и, при необходимости, возьмет мальчика под опеку, заплатит за него в ресторане и сама снимет комнату для свиданий. Мур мечтает именно о такой любовнице: “Для посвящения мне нужна женщина от 25 до 35 лет, которая уже знает любовь. Дальше – другое дело, но для посвящения, плевать на неопытных девочек. <…> Мне нужна здоровая сладострастная женщина”.377
Спустя три года, уже в Ташкенте, Мур всё так же будет искать не девушку, а именно “красивую чувственную женщину”, “удобную любовницу” лет тридцати: “…женщина-любовница с материнскими инстинктами. Самое лучшее! Это мне нужно”.378
Библиотечный мальчик
Летом 1940-го Георгий Эфрон был человеком без паспорта, почти как Михаил Самуэлевич Паниковский. Ильф и Петров лишили своего героя паспорта, создавая образ бездомного бродяги, мелкого уголовника и вечного неудачника, место которому только на обочине советского общества. Но если бы Паниковский был реальным лицом, его рождение зафиксировали бы в метрической книге. У Георгия даже такой записи не было – Марина Ивановна и не подумала о такой “мелочи”, как метрика. Большую часть жизни Георгий Сергеевич прожил без документов. Без документов он учился во французской школе. Без документов приехал в Советский Союз. Цветаева получила советский паспорт в августе 1939-го, туда был вписан и Георгий. Но своих документов, кроме справок о поступлении в школу и о переводах из седьмого класса в восьмой, Мур не имел до мая 1941-го.
Удивительно, но даже без паспорта Георгия записали в библиотеку иностранной литературы, где он стал прилежным читателем. Кроме того, к услугам Мура была библиотека Северцовых – Габричевских. Наконец, друзья Цветаевой – Тарасенков, Вильмонт – давали ему книги. В читальном зале он прочел “Орлеанскую девственницу” Вольтера, где нашел “много симпатичных, игривых и пикантных мест”. Взял на абонемент “Исповедь сына века” Альфреда де Мюссе. Читал, разумеется, на французском. Предпочитал всё же современную французскую литературу. В короткий срок он прочитал “Базельские колокола” Луи Арагона, “Сентиментальную Францию” Жана Ипполита Жироду, “Ход жизни” Эжена Даби, “Ужасных детей” Жана Кокто. Английских и американских авторов – Оскара Уайльда, Ричарда Олдингтона, Джона Стейнбека, Уильяма Фолкнера, Роберта Льюиса Стивенсона, Генри Филдинга – Мур читал во французских, реже – в русских переводах. Русских, от Достоевского до Грина, разумеется, в оригинале. Фолкнер ему не понравился. Андре Моруа и Оскар Уайльд показались скучными, как и роман Бальзака “Кузен Понс”. Над этой книгой, впрочем, заснула и Цветаева.
Марина Ивановна предупредила Мура: не читать Марселя Пруста, – после чего он тут же собрался взять в библиотеке книги этого писателя.[45] Но летом 1940-го в его записях Пруст больше не упоминается. Очевидно, книги были на руках у других читателей, а сидеть над бесконечным “À la recherche du temps perdu” (“В поисках утраченного времени”) в читальном зале все-таки очень тягостно. “В библиотеке нельзя достать хороших книг – они все нарасхват, и нужно «заказывать» известных авторов. А в читальном зале гораздо больше книг, и все можно читать, и нет никаких «заказов»” – рассказывал Мур.
Он читал быстро и много. На роман тратил дня два или три, потом брал с книжной полки новый. Еще в мае прочел “Братьев Карамазовых”: “Местами очень увлекательная и интересная книга. <…> Есть отдельные персонажи абсолютно живые и правдивые”. Но в общем книга показалась ему “туманной” из-за “примеси религии”379380. Очень скоро он поймет и оценит Достоевского. В декабре прочтет “Бесов”, а в августе 1941-го, в самые страшные дни, накануне гибели Марины Ивановны, он откроет “гениальную книгу Достоевского «Преступление и наказание»”381.
С тех пор Достоевский будет для него первым, главным русским писателем, как, впрочем, и Чехов. До августа 1941-го Чехов был для Мура выше Достоевского: “Чехов – мой любимый писатель. Я считаю его выше и Толстого, и Достоевского. Даже в его смешных вещах – какая глубина и правда, и как всё это сильнее самых обличительных трактатов и статей”.382 Любовь к Чехову, остроумному, блистательному, ироничному мизантропу, для Мура естественна и органична. Лаконизм Чехова, отточенность стиля, трезвая оценка человеческой природы, отсутствие сентиментальности – всё это близко Муру. При такой любви к Достоевскому и Чехову примечательно полное отсутствие интереса ко Льву Толстому. Даже книги Алексея Толстого упоминаются в дневнике Мура чаще. Он не мог не читать Льва Николаевича – но ни об одном его произведении не отозвался. Имя автора “Войны и мира” если и называется, то мельком.
Но еще больше удивляет любовь Мура к Александру Грину, особенно к “Дороге никуда”, книге “оригинальной и интересной”. Осенью Мур возьмет у Тарасенкова еще и сборник рассказов Грина. Александр Грин умер еще в 1932-м, умер в нищете. Нельзя сказать, что в полном забвении. Книги его время от времени издавались, читатель у него был, но всё же Грин оставался в тени современников, во втором ряду, если не в третьем. Громовая слава придет позже, особенно во второй половине пятидесятых – в шестидесятые. А в 1940-м – это чтение немодное и не слишком распространенное.
Грином Мура мог заинтересовать Корнелий Зелинский, большой любитель автора “Алых парусов”, его исследователь и биограф. Но Мур мало поддавался чужим влияниям, так что его увлечение Грином совершенно неожиданное. Ироничный и насмешливый Мур, холодный мизантроп, – и вдруг Грин, романтик из романтиков. А этого Мур вроде бы не любил и не искал в жизни, тем более в советской. Он даже написал, что Советский Союз – не романтическая страна.
В 1942-м, в Ташкенте, заметно повзрослевший Мур будет читать Достоевского, Тургенева, Хемингуэя, Валери, Бодлера, Малларме и еще очень многих русских и европейских, прежде всего французских писателей. Журнал “Интернациональная литература” станет его обычным чтением. Однако Мур уже во втором своем письме, адресованном тете Лиле, попросит прислать ему “однотомники Чехова и Лермонтова <…> и, главное, Грин – «Избранное» 1-й том (1941 г. издания, голубая обложка с рисунком: белая чайка, дерево или что-то в этом роде)”. Если книги не окажется на месте – “купите (стоит она пустяки)”383. А когда тетя не пришлет вовремя книгу, Мур напомнит ей не о Лермонтове и Чехове (тоже его любимых, высоко ценимых авторах), а именно о Грине: “Послали ли посылку, Грина?”384
Летний день
“Но нельзя же читать целый день, чорт возьми!” Мур, эрудит и книгочей, не был книжным червем: его интересы не исчерпывались литературой. А потому он всё чаще и чаще скучал. Митя Сеземан еще лечился в Башкирии, девушки разъехались по дачам, новых друзей и знакомых не находилось, а друзья Цветаевой ему не были интересны. Сидеть дома с матерью – скучно, гулять одному – тоскливо: “В сквере деревья вздыхают, город весь тут, со всеми своими звуками… и вот. Мне до чорта скучно. Ни товарищей, ни друзей. НИ-ЧЕ-ГО! Мама пристает каждые пять минут со своими повторными жалобами, что ей жарко. <…> Полная и совершенная изоляция. Полное непонимание со стороны матери. Я знаю, это банально, но это так, и это очень занудно, ручаюсь. НИЧЕГО! Ах! Чорт! И ко всему – тихий и свежий воздух вечерней Москвы. Большой город совсем близко, машины тихо урчат, воздух свеж, сегодня особенно. И нечего делать!”385
Летний день Мура проходил так. Он вставал в восемь утра. Умывался – в квартире Северцовых была ванная с горячей водой, все удобства к услугам. Включал радиоприемник, слушал новости и съедал свой petit déjeuner, то есть легкий французский завтрак. Затем писал дневник, часто – не выключая радио, потом отправлялся покупать сметану или еще что-нибудь из продуктов. Между двенадцатью часами и часом дня он “завтракал” – то есть, по-русски говоря, обедал, – и отправлялся гулять. По Герцена (Большой Никитской) еще ходили трамваи в сторону Бульварного кольца. Мур иногда садился на трамвай (на 16-й, 22-й, 26-й или 31-й) и ехал к Никитским воротам, где стоял “неплохой ларек с хорошими пирожными и газфруктводой”. В Москве тогда продавали “напитки высшего качества”: московский хлебный квас в стеклянных бутылках, напиток “Крем-сода”, содовую и сельтерскую воду в сифонах, лимонад “Освежающий”, лимонад “Лимонный”, лимонад “Апельсиновый” и лимонад “Спортивный”. Рецепт последнего мне найти не удалось.