Но чаще Мур шел в Государственную центральную библиотеку иностранной литературы. В предвоенной Москве это будет одно из любимых его мест. Может быть, самое любимое. Он будет ходить в Столешников переулок и сравнительно благополучным летом 1940-го, и страшной осенью 1941-го.
Атмосфера в библиотеке иностранной литературы была весьма необычна для сталинской Москвы. “В первую минуту вам кажется, что вы за границей. Всюду звучит французская, английская речь, – писал Корней Чуковский. – Кругом тысячи книг на любом языке. Посреди комнаты – невысокая стойка. Люди подходят и просят:
– Пожалуйста, «Историю Сирии».
– Нельзя ли «Записки Ллойд-Джорджа»?
На стойке вырастают холмы французских, английских, норвежских, чешских журналов, брошюр и книг. Вы идете в соседний зал. По стенам – словари, энциклопедии, справочники на всех языках, всевозможные Ляруссы и Брокгаузы. Сверху, словно с неба, благосклонно взирают на вас Сервантес, Шекспир и Гёте. За длинными столами какие-то прилежные люди склоняются над страницами книг, изданных в Лиссабоне, в Нью-Йорке, в Амстердаме, в Мадриде, в Торонто”.386
Путь с Моховой в Столешников переулок недолгий, и Мур мог проделать его пешком. Тем более что он проходил по самым фешенебельным улицам сталинской Москвы: по Моховой до “Националя”, от “Националя” – вверх по улице Горького. Переход на четную сторону – и вот уже знаменитый Столешников переулок.
Люблю Кузнецкий
(простите грешного!),
потом Петровку,
потом Столешников…
Маяковский в стихотворении 1925 года перечисляет улицы, что с дореволюционных времен были славны самыми дорогими магазинами, роскошными витринами. Все эти улицы Мур очень любил. Бродил он и по книжным магазинам, и по универмагам, и по специализированным магазинчикам, которые он называл лавками. На Петровке, 5 был магазин “Табак”. Мур пробовал курить. Еще в апреле он, “покуривая”, гулял по Тверскому бульвару, но к табаку не пристрастился. Цветаеву не представить без папиросы – ее сын остался лишь пассивным курильщиком. Он вполне мог зайти в магазин, чтобы просто полюбоваться: ассортимент далеко не исчерпывался легендарными папиросами “Казбек”. Были ведь еще и папиросы “Зефир” “в квадратных зеленоватых коробочках”, папиросы “Душистые”, “Делегатские”, “Девиз”, “Первомайские”. Наконец, продавались и “тонкие, с длинным мундштуком сигареты «Метро» с изображением станции «Охотный Ряд»”387 на пачке. Погарская сигарная фабрика и Ленинградская табачная фабрика имени Урицкого выпускали даже настоящие сигары. Их продавали упаковками и поштучно – от 20 копеек до четырех рублей за сигару.
На Кузнецком работал магазин издательства “Советский писатель”. В апреле 1941-го туда же, на Кузнецкий Мост, 18, переедет с улицы Горького “Книжная лавка писателей”.388 Там Мур будет продавать прочитанные, уже не нужные ему книги и покупать новые.
При всей своей любви к магазинам, покупкам, к мужским аксессуарам Мур совершенно не интересовался часами. А ведь магазин “Часы” (бывший “Павелъ Буре”) находился на Кузнецком Мосту – и заглянуть туда, полюбоваться на старые и новые модели было так естественно. Как вспоминает москвовед Георгий Андреевский, в праздничные дни витрину этого магазина украшали чем-то вроде большого глобуса с часовым циферблатом: “Цифра «12» на нем была красной. Справа часовую стрелку к этой цифре подтягивали веревкой четыре фигуры: рабочего, китайца, индуса и негра. С другой стороны стоял Ленин с факелом в руке, а его красное знамя обвивало весь земной шар. Надо всем этим красовалась надпись: «Близок час всемирной революции»”.389
“Мы летели, по часам Лонжин, ровно час и двадцать пять минут”, – единственное упоминание марки часов во всём творческом наследии Мура.
На углу Кузнецкого Моста и Неглинной – магазин “Пионертовары”. Его интерьер украшала белая, видимо, гипсовая статуя Сталина с девочкой на руках. Товар вполне соответствовал названию: вымпелы, барабаны, галстуки, флажки, – но были и канцелярские товары.
После прогулки Мур возвращался домой, “обедал”, то есть ужинал, слушал радио, читал, рисовал, писал дневник; спать ложился обычно рано – в десять или одиннадцать часов вечера.
Мур старается жить в Москве так же, как привык жить еще в Париже: слоняться по улицам, рассматривать прохожих, витрины магазинов, афиши кинотеатров и купаться в городской атмосфере.390 И в сталинской Москве Мур ищет – Париж: ту же атмосферу большого города с роскошными магазинами, театрами, парками, бульварами.
Шопоголик
В России до сих пор считается, будто мужчины должны ходить на рыбалку и охоту, с удовольствием копаться в двигателе автомашины, а пить – непременно крепкий алкоголь. Мур пил вино, хотя и коньяк пробовал, и даже пастис (во Франции, естественно). Представить Георгия Эфрона с удочкой или двустволкой просто невозможно. Если бы он разбогател и завел личный автомобиль, то вряд ли стал бы собственноручно его чинить. А вот ходить по магазинам он очень любил. Не в очередях стоять, конечно, но выбирать что-нибудь интересное, глазеть на витрины, прицениваться к товарам.
Эта привычка – еще парижская: “Мур уже выклянчивает новогодний подарок, а сейчас в 10-й раз пошел в B. Marché смотреть”391, – писала Цветаева Сергею Яковлевичу в декабре 1938-го. Муру тогда не исполнилось и четырнадцати.
Для Мура очень важно, чтобы рядом были магазины. Район ему нравился, если вокруг были “лавки”. Слово в СССР уже устаревшее. Возможно, так говорили в семье. А возможно, Мур просто мысленно переводил с французского. И говорил “лавка” вместо привычного ему “boutique” – бутик. Хотя и к универсальным магазинам он привык и любил проводить в них время: “Схожу в парикмахерскую, порыскаю по универмагам, в общем – развлекусь”.392
Мур любил богатые магазины, любил красивые, изящные вещи. Правда, у него было мало денег. Одежды, наоборот, хватало. Но кое-что они с Цветаевой все-таки покупали и в московских магазинах. Так, Муру купили кожаный портфель. Многие дети и даже взрослые ходили тогда с дешевыми, всем доступными парусиновыми и брезентовыми портфелями. Кожаный портфель с латунными застежками – если не предмет роскоши, то атрибут человека солидного и успешного. Лишь в голодном 1943-м Мур будет вынужден продать его, о чем напишет с горечью: “Продал мой портфель, мой символ, мою эмблему”.393
Особая страсть Мура – коллекционировать самопишущие ручки. Тогда все писали ручками перьевыми, обмакивая в чернила металлическое перо. Шариковых ручек еще не было в употреблении, но существовали самопишущие ручки (авторучки), куда чернила набирали специальным насосиком. Мур пристрастился к ним еще во французской школе, и они ассоциировались у него с Парижем, прежде всего – с его любимым Монпарнасом: “В витринах магазинов, – вспоминал он, – выставлены самопишущие ручки, при помощи электричества выводящие бесконечные вензеля своими золотыми перьями”.394
Мур нашел такие ручки и в сталинской Москве. Стоили они недешево, но Георгий покупал их при первой же возможности. 1 июня он приобрел ручку за 33 рубля 70 копеек: “…эти отличные ручки опять появились в магазинах – я купил эту ручку на Кузнецком мосту”. Они продавались и на улице Горького, где был даже специализированный магазин “Авторучка”. Магазин был дорогой. “Откуда такие цены?”395 – удивлялся корреспондент “Вечерней Москвы”. Уже в конце июня Мур увидел еще более интересную ручку – за 45 рублей. Как же горько он сожалел, что не может ее купить: в кармане всего шесть рублей, а мать не даст денег, потому что ручек у него и без того много. Но вот Цветаева получила гонорар за переводы, Мур тут же получил новую порцию карманных денег – и незамедлительно их потратил: купил-таки ручку за 45 рублей.
Дорого ли это? Судите сами. По словам Елены Сергеевны Булгаковой, килограмм икры в диетическом магазине на Арбате стоил 69 рублей.[46] Средняя зарплата промышленного рабочего в 1940 году – 340 рублей, повара – 221 рубль, тракториста или механика на МТС[47] – 264 рубля. 400 рублей – зарплата молодого специалиста в Москве. Вике, дочке обеспеченного профессора из романа “Дети Арбата”, это кажется ужасной бедностью: “…молодые начинают с нуля, с четырехсот рублей, не ее стиль привести нахлебника в дом”. А ведь многим эти четыреста рублей казались гарантией благополучия. По словам Андре Жида, обед в очень хорошей совхозной столовой недалеко от Сухуми стоил 2 рубля, при этом рабочие в совхозе получали 75 рублей в месяц, и такой обед был им не по карману. И это в процветающей Абхазской АССР! А как жили в это время колхозники и рабочие совхозов где-нибудь на Вологодчине, на Ярославщине, в Верхнем и Среднем Поволжье, на Урале, в центрально-черноземных и нечерноземных областях, ни Андре Жид, ни даже Мур (до осени 1941 года) и представить себе не могли. В 1940-м советский колхозник в среднем получал на трудодень 92 копейки. В году было около 250 трудодней.[48] Но если даже считать 30 трудодней за месяц, то получится, что колхозник зарабатывал 27 рублей 60 копеек. Вот это и есть подлинная нищета.
Таким образом, на две ручки Мур потратил 78 рублей 70 копеек. Больше зарплаты работника абхазского совхоза-миллионера. Намного больше средней зарплаты колхозника. Больше четверти зарплаты городского рабочего.
Вообще количество карманных денег у Мура варьировало от 6 рублей (18 июня) и даже двух (29 июля) до 100 рублей (24 августа). Деньги, разумеется, давала Цветаева. Кроме того, Мур с разрешения матери сдавал книги в букинистический магазин, выручка составляла от 30 до 60–70 рублей. Правда, часть этих денег он тут же тратил на покупку новых книг. Таким образом, шел некоторый обмен. Для Мура было естественно купить книгу, прочитать ее, а потом продать, чтобы купить новую или же потратить деньги на мороженое, на газировку, на пирожки – и на новые самопишущие ручки, конечно.