Я давно любил, и любил страстно, Ника…537
Герцен писал это двадцать шесть лет спустя после знакомства с Огаревым и был “тронут до слез” своими воспоминаниями о том, как они с Николаем стояли, обнявшись, на Воробьевых горах. Интересно, что Герцен вспоминал не только об их совместной клятве посвятить жизнь борьбе. Он помнил и про “богатые каштановые волосы” Огарева, “отрочески неустоявшуюся красоту его неправильных черт” и “безотчетную грусть и чрезвычайную кротость”, что “просвечивали из серых больших глаз”538. При всём при том Герцен был совершенно гетеросексуальным человеком, любил женщин, со временем он даже уведет у своего друга жену.
Тем более нет сомнений в гетеросексуальности Льва Толстого, хотя многие знают о поразительном признании, которое он сделал самому себе в двадцать три года.
ИЗ ДНЕВНИКА Л.Н. ТОЛСТОГО: Я никогда не был влюблен в женщин. <…> В мужчин я очень часто влюблялся, 1 люб[овью] были 2 Пушк[ина], потом 2-й – Саб[уров], пот[ом] 3-ей – Зыб[ин] и Дьяк[ов], 4 – Обол[енский], Блосфельд, Ислав[ин], еще Готье и мн[огие] др[угие]. – Из всех этих людей я продолжаю любить только Д[ьякова].539
Причем, по словам Толстого, “красота всегда имела много влияния в выборе” предмета любви. Считается, что упомянутые первыми “Пушкины” (братья Алексей и Александр Мусины-Пушкины) изображены Толстым во второй редакции восемнадцатой главы “Детства” под именем братьев Ивиных: “Старший был нехорош собой и мальчик мясистый, вялый, потный [?]; младшие же два были совершенные красавчики. То ездили мы к ним, то они к нам, и в обоих случаях для меня это был совершенный праздник. Я без памяти любил обоих меньших и любил так, что готов был для них всем пожертвовать, любил не дружбою, а был влюблен, как бывают влюблены те, которые любят в первый раз – я мечтал о них и плакал”.540
О любви к своему приятелю Дмитрию Дьякову Толстой пишет откровенно, стараясь понять самые странные, неожиданные свои желания и если не объяснить их, то хотя бы описать: “…я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали <…> и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. – Было в этом чувстве и сладостр[астие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно…”541
По словам Толстого, он не имел тогда и понятия “о педерастии”, а когда узнал, то у него не возникло желания переспать с кем-то из своих возлюбленных: “…никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову”.542
И Герцен, и Толстой, и Мур влюблены в мальчиков в тот период своей жизни, когда связи с девушками еще затруднены, а желание любить, быть любимым уже сильнейшее: “…от 13 до 15 лет – время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие, в эту эпоху, действует с необыкновенною силою”543, – писал Толстой.544 Поэтому, очевидно, и самая обычная юношеская дружба обретает черты влюбленности, иногда с гомоэротическими фантазиями и желаниями.
Помимо Мити у Мура в 1940–1941-м будут знакомые мальчики, с которыми он попытается дружить. Интересно, что он обращает внимание на их внешность. Юрий Сербинов из школы на Покровском бульваре описан как “…чувственный 17-летний переросток, болгарского происхождения, очень веселый и симпатичный индивидуум, хотя и немного беспринципный”.545 Девятнадцатилетний Вадим Сикорский, с которым Мур познакомится на пути в Елабугу, был “чудный парень, чувственный, и сильный, и довольно умный – у него есть острота, он – западного типа (словом, европеец)”.546
Здесь удивляет слово “чувственный”, которое, кажется, менее всего подходит для характеристики друзей или приятелей. Мур прекрасно знал значение этого слова и в других случаях употреблял его, когда речь шла о женщинах и женской сексуальности. Еще весной 1940-го он писал о красивой болгарке за соседним столом в Доме отдыха писателей в Голицыно: “Не знаю, меня как-то раскачал из скуки неприятных мыслей этот чувственный и соблазнительный облик”.547 Так или иначе, Мур выбирал себе в приятели красивых и “чувственных” мальчиков, которые были немного старше него.
У Мура, отдадим ему должное, вовсе не было гомосексуальных фантазий и желаний (по крайней мере, высказанных). Он предпочитал проводить время с Митей, с ним ему было интереснее, чем с любой знакомой девушкой, но спать Мур мечтал с девушкой или женщиной. Не с мужчиной и не с мальчиком, пусть даже и самым близким.
Разница в возрасте отчасти предохранила друзей от чрезмерного (физического) сближения. Мите шел девятнадцатый год, дружба оставалась для него только дружбой, без тени гомоэротики.
Под звуки танго
Нежная дружба Мура и Мити развивалась на весьма своеобразном историческом фоне, где “голубой” краски было гораздо больше, чем принято считать.
Советская Россия декриминализовала гомосексуализм, но после 17 декабря 1933 года[65] любовная связь мужчин снова стала уголовным преступлением. В сущности, это был возврат к дореволюционным нормам, хотя аргументация была советская. Статью о мужеложстве включили в Уголовный кодекс, чтобы “актив педерастов” не мог “в контрреволюционных целях” “политически разлагать рабочую молодежь”. Но никто не тронул старика Чичерина, основоположника советской дипломатии. Умер он своей смертью в 1936 году. По совпадению в том же 1936-м не стало и поэта Михаила Кузмина, тоже известного гомосексуалиста. Любовника Кузмина Юрия Юркуна (Юрочку) арестовали и расстреляли, но не за гомосексуализм, а за участие в т. н. антисоветской правотроцкистской террористической писательской организации.
Андре Жида приглашали как почетного гостя в Москву, издавали его книги, в особенности антиколониальное “Путешествие в Конго”. При этом отлично знали о склонностях писателя. Закон уже действовал, когда НКВД возглавил товарищ Ежов, с юности практиковавший мужеложство. Пока Ежов был нужен, на это не обращали внимания. Да и Козина до поры до времени не трогали.
Тридцатые в Европе, Америке, России – эпоха танго, фокстрота и слоуфокса, нежных и страстных танцев. “После такого девку придется замуж брать”, – шутили деревенские мужики, насмотревшись на “городские” танцы. Но под эти мелодии могли танцевать и однополые пары. О мужчинах упоминаний не нашлось, а вот женщины танцевали, и отнюдь не из-за отсутствия кавалеров. 19 апреля 1938 года Елена Сергеевна Булгакова ужинала в “Метрополе” с мужем, Ермолинскими и Вильямсами. Она обратила внимание на “двух девиц, грязно одетых и танцевавших вдвоем неприлично”. Михаил Афанасьевич заметил, что натанцевали они “минимум на пять лет каждая”.548549 Писатель плохо знал советское уголовное право: статья 154-а УК РСФСР предусматривала наказание только для мужчин-гомосексуалистов, какой-либо кары для лесбиянок в Уголовном кодексе не было.
В конце тридцатых джаз-ансамбли играли композиции на мотивы модных танцев. Знаменитый джаз Александра Цфасмана выступал в “Национале”. Одна из его популярнейших композиций 1940–1941-го – слоуфокс “В дальний путь”. Нет сомнения, что Мур с Митей слушали ее в ресторане или по радио.
Скоро вдаль умчится
Поезд стрелой
И развеет ветер дым.
Буду писать тебе, родной,
И встречи ждать все эти дни.
Я тебя пораньше выйду встречать,
Улыбнешься мне в ответ,
И перестану я скучать,
С тревогой думать о тебе.
Это поет не солистка – поет Павел Михайлов своим нежным баритональным тенором. Стихи сочинил Иосиф Альвек, друг и даже душеприказчик Велимира Хлебникова, в тридцатые зарабатывавший такими песенками[66].
А вот другой солист джаза Цфасмана, Аркадий Погодин:
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Снятся твои золотистые косы,
Снится веселая звонкая даль.
“Милый, с тобой мы увидимся снова”, —
Я размечтался над любимым письмом…
Голос Аркадия Погодина еще нежнее и слаще, чем у Михайлова. Эротика не в словах даже, а в голосе, в интонациях.
Казалось бы, герои тридцатых – летчики, пограничники, полярники, танкисты – люди мужественные и явно не женоподобные. А на эстраде – мужчины с нежными, почти женскими голосами. И не только на эстраде. Популярнейшие оперные голоса того времени – теноры Лемешев и Козловский, оба – красивые, изящные мужчины. На Всесоюзном радио советские песни исполняют сладкоголосые Георгий Виноградов, Владимир Бунчиков, Владимир Нечаев. Море гомоэротики.
Всё это не означает, будто авторы стихов, музыки и сами исполнители были гомосексуальны. Известно лишь о гомосексуализме Козина. Большинство песен даже его репертуара обращены к женщинам, только “Дружба” – откровенно к мужчине. Впрочем, и лирический герой, и предмет его страсти в некоторых песнях очень туманны. Может быть, речь о женщине, а возможно, о мужчине. Всё зависит от контекста, а контекст мог быть и “голубым”. Взять хотя бы “Осень” или “Снова пою” в его исполнении:
Там, в тишине, наедине приди ко мне, ко мне!
Друг милый мой, часок-другой побудь со мной, со мной!
Ласки любви мне подари, останься до зари.
Ах, поцелуй меня! Я так люблю тебя!
Современному человеку просто бросаются в глаза откровенно гомосексуальные мотивы в советской массовой культуре. Чего стоят парады полуобнаженных физкультурников на Красной площади! Говорят, геи и сейчас ими засматриваются. В те времена еще не забыт был старинный русский обычай, когда даже взрослые мужчины после долгой разлуки обнимались и целовались в губы. Кто в 1939 году не видел плакат “Наша армия есть армия, освобождающая трудящихся”, сделавший имя художнику Виктору Корецкому? Плакат посвящен присоединению к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии. Белорусский крестьянин в праздничной вышиванке крепко обнимает и целует в губы молодого красивого красноармейца в гимнастерке, в каске и с винтовкой. Эротический смысл в это не вкладывали: братские объятия и братский поцелуй.