[109] сумеет вернуть Парижу и Франции ее огромную роль в восстановлении Европы”, – был уверен Георгий Эфрон в мае 1941-го.
И все-таки Мур слушал деголлевскую “France Libre”. Так он узнавал новости с театров военных действий, которыми в СССР мало кто интересовался: во французской Экваториальной Африке, в Сирии. Особо занимает его сирийский фронт, когда в мае начнется совместное наступление британских и французских (деголлевских) войск на верные вишистам Сирию и Ливан. Французы начнут воевать с французами, словно это гражданская война. А в последний мирный вечер 21 июня 1941 года Мур будет слушать по французскому радио “очень интересную” передачу об экономическом положении Франции. Вряд ли в тот субботний вечер в Москве нашлось много слушателей, которых заинтересовала бы такая программа.
Но вернемся в апрель – май 1941-го, время для Мура если не счастливое, то благополучное. Он не знает, как тяжело Але в исправительно-трудовом лагере, почему именно она похудела и “стала похожа на жирафу”. Просто представить не может. Отец сидит в тюрьме, надежд на освобождение всё меньше, но Мур и представления не имеет, что такое следствие, что такое советская тюрьма. В остальном же дела идут неплохо. Цветаева зарабатывает переводами. Их печатают в журналах и даже читают на радио. Митя дает почитать (иногда и продает) интересные книги. В школе Георгия ценят. В концертном зале исполняют любимые Пятую и Шестую симфонии Чайковского. На эстраде гремит новая звезда – Ираклий Андроников. Мур ходит на его концерты, а сам Ираклий Луарсабович восхищается Цветаевой, просто в восторге от ее перевода “Раненого барса” Важи Пшавелы: “Он говорит, что это «потрясающе, всё перевертывает»”.815816 Мур очень гордится успехами матери. А вечерами парижский мальчик погружается в свой любимый мир. Он ищет волну “France Libre”, ждет выступлений де Голля.
ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА, 10 мая 1941 года:
Я очень часто по радио слушаю генерала де Голля. Приятно слышать французские голоса, кроме того, узнаёшь много новостей. К тому же эти передачи помогают мне не забывать язык.
На каком языке думал Мур?
И русский, и французский были для него родными. Недаром же он был, если верить Цветаевой, в классе лучшим знатоком русского языка. Между тем язык его дневника – смесь французского и русского. Иной раз Мур пишет только по-русски, почти не прибегая к французской лексике. Однако есть у него и многостраничные записи на французском. Большая часть записей – на русском, но пересыпаны галлицизмами. Так, девочка Рема Петрова, одноклассница Мура, “имеет довольно строгих родителей”. По-русски это звучит коряво. А по-французски будет именно так: “Rema a des parents assez stricts”. Жена Тарасенкова “имеет красивое тело” – по-французски Мур сказал бы лучше: “La femme de Tarasenkov a un beau corps”. Он как будто переводит с французского на русский.
Так же часто Мур включает в русский текст французские слова, приделывая к ним русские окончания. Ругая Цветаеву за непрактичность, Мур пишет, что другой человек на ее месте “смог бы на всём этом брик-а-браке фактов достать себе приличную жилплощадь”817. Bric à brac – это хлам, барахло. Французский глагол inaugurer (открывать, положить начало) Мур вводит в свой русский лексикон, изобретая слово “иногюрировать”. Глагол frapper (ударить, поразить, сразить) оборачивается русифицированным “фраппировать”. У британской армии, по словам Мура, “формидабельная” боевая техника, то есть техника великолепная, мощная, могучая – formidable. Так французский язык у Мура постоянно влияет на его русский.
Французскую литературу он читал, конечно же, по-французски. Современную английскую, немецкую, чешскую литературу знал не столько в русских, сколько во французских переводах. Скажем, Оскара Уайльда (“Преступление лорда Артура Сэвила”) и Ярослава Гашека (“Похождения бравого солдата Швейка”) он читал именно на французском.
Интересно, что весной 1940-го Мур вел дневник по-русски. Возможно, заставляя себя не “французить”. Однако уже начиная с июля 1940-го он всё чаще переходит на французский. С одной стороны, Мур старается не забывать французский язык, поэтому и практикуется время от времени. С другой, в русском ему просто не хватает слов, а потому даже русский текст у него пересыпан французской лексикой. По-французски ему писать легче. Иногда он предпочитает не подбирать русское понятие, а просто включить в русский текст привычное французское слово или целую фразу, особенно когда речь заходит об интимных делах. Так появляются у него в русском тексте “liaison durable”[110], “faire l’amour”[111], “baiser”[112], “virginitè”[113], “lègitime”[114]. С кем же наконец “je perdrai mon pucelage”[115], – восклицает он. Русский язык здесь ему явно тесен.
Впрочем, если речь идет о политике, учебе, литературе, повседневной жизни, французские слова и целые фразы всё равно нужны Муру.
Он сетует, что у него нет друзей, но в школе все-таки веселее и “уроки занимают время. A defaut d’autre chose – c’est ce qu’il y a – il n’y a rien а faire”[116]. Злится, что у Цветаевой “масса доброй воли, а логики и простого «sens commun»[117] – очень мало”. В читальном зале библиотеки иностранной литературы Мур “прочитал «La Pucelle d’Orlèans»[118] Вольтера. Много симпатичных, grivois[119] и пикантных мест”. Его отношения с девушкой stationnaires[120].
Мур слушает последние новости и ест petit dèjeuner (завтрак). А летом 1940-го иногда рисует “dans le courant de la journеe”[121]. Они с Митей легкомысленно обсуждали падение Парижа и новый режим маршала Петена: “…много говорили, много смеялись” и в шутку декларировали “C’est Pètain qu’il nous faut!”[122]. 7 ноября 1941-го Мур будет так рассуждать о празднике, что забудется и едва не перейдет на французский: “Праздники всегда дают хоть какое-то представление о счастии. Я обожаю ècouter la musique des places[123]. Факт тот, что мне недостает une belle fille[124]. Но cela viendra”[125].
Я много цитирую дневник Мура, но стараюсь не затруднять читателя французской лексикой, оставляю уже переведенный текст. А вот как выглядит его дневник в оригинале.
ИЗ ДНЕВНИКА МУРА 15 октября 1940 года: Побродили, потом пошли есть мороженое где-то на Петровке (plaisirs gastronomiques[126]). Потом пошли в Библиотеку (чит. зал) ин. литературы. Там смотрели последние американские кинематографические журналы. Rien de bien fameux[127]. Утром того же дня, сговорившись с Митькой, я позвонил Журавлеву, попросив его оставить на его вечер пропуск на 2 места (конц. зал Б. театра). Итак, мы с Митькой вечером пошли (sans rien payer, ce dont il ètait ravi[128]) слушать Журавлева. Он читал «Пиковую даму». Читал хорошо, mais rien d’extraordinaire[129]. У Митьки совершенно нету денег. Оттого мы не можем ходить в театры и концерты, потому что у меня сейчас тоже мало денег. Sa grand-mère[130]ему ничего не дает – у нее самой очень мало денег.
На небольшой абзац – пять французских вставок, сделанных явно не намеренно. Просто так Муру легче выразить мысль, не задумываться лишний раз о подборе русских слов. Французские слова приходят ему на ум в первую очередь.
Театр
Мур не любил театра. Из всех столичных развлечений театр стоял для него на одном из последних мест. Разве что цирком и танцами он интересовался еще меньше. Хотя в московских театрах он, конечно, бывал. Тем более что тетя его, Елизавета Яковлевна, театральный режиссер и педагог, обладала хорошими связями в театральном мире и могла достать билет или контрамарку на популярный спектакль. Ее связями пользовались и Мур, и, очевидно, Аля до своего ареста. Сохранилась записка Мура к тете Лиле, датированная январем 1940-го: “…достаньте мне пожалуйста через Журавлева билет в МХАТ – мне бы хотелось посмотреть «На дне» или «Любовь Яровая»”.
Интересен выбор Мура. “На дне” в тридцатые годы – это больше чем хорошая пьеса, так же, как Максим Горький – больше чем просто незаурядный писатель. Коммунистическая власть (и лично товарищ Сталин) создавала культ Горького, называя в его честь не только самолеты и пароходы, но и университеты, улицы и даже большой старинный город. “Любовь Яровая” – пьеса Константина Тренева о жене-большевичке, выдавшей красным мужа-белогвардейца; много лет пьеса не сходила с театральных подмостков, принося своему создателю большие гонорары. Сам Сталин будто бы двадцать восемь раз смотрел этот спектакль, правда, не в Художественном, а в Малом театре. Так что “На дне” и “Любовь Яровая” в то время – прежде всего советский официоз, и Мур именно его и выбирает. Выбирает, чтобы подчеркнуть свою лояльность и легче войти в жизнь советской страны, стать советским человеком. Интерес к театральному искусству здесь явно вторичен. А ведь выбор у Мура был богатый.