Господин Жакаль приподнял очки, чтобы посмотреть на них, хотя мог бы этого и не делать, учитывая, что он стоял на возвышении и все прекрасно видел из-под очков.
Вдруг он торопливо сунул трость под мышку, воскликнув при этом:
— А!
Потом, как человек, который, отправляясь в путешествие, забыл что-то весьма важное, он запустил руку в карман, достал табакерку, с вожделением ее раскрыл, запустил туда указательный и большой пальцы и засунул в нос огромную понюшку табаку. Затем он снова взялся за трость — предмет, по-видимому, необходимый в намечавшемся предприятии.
— Вы готовы? — спросил он.
— Да, господин Жакаль, — отвечали оба подчиненных.
— В таком случае, вперед! И не торопясь, не дергая! Не забывайте, что стены этого колодца вовсе не обиты ватой.
Одной рукой он схватился за веревку на расстоянии фута над своей головой, а в другой руке зажал трость, рассчитывая отталкиваться ею от стен, чтобы неизменно находиться в центре колодца.
— Опускайте потихоньку, и время от времени останавливайтесь на несколько секунд… Начали!
Двое полицейских стали отпускать веревку дюйм за дюймом, и вскоре г-н Жакаль скрылся в колодце.
— Очень хорошо! Очень хорошо! — доносился снизу голос г-на Жакаля, начинавший звучать в этой огромной воронке так же заунывно, как голос незнакомца.
А тот почувствовал, что помощь близка, и совсем перестал жаловаться на судьбу.
— Ничего не бойтесь! — крикнул он г-ну Жакалю. — Здесь не очень глубоко: всего какая-нибудь сотня футов.
Господин Жакаль ничего не ответил: ему совсем не улыбалась мысль опуститься еще на двадцать метров, чтобы добраться до самого дна. Напрасно он пытался проникнуть взглядом в темноту — ему казалось, что он спускается в мрачную бездну.
— Давайте, давайте! — крикнул он. — Только чуть поскорее!
И он закрыл глаза.
Его стали опускать быстрее. Еще восемь-десять ступеней веревки — и он ступил на твердую почву.
Оказалось, Овсюг не напрасно опасался сырости.
— Что же вы меня не предупредили, что сидите в воде по самую задницу? — упрекнул он незнакомца.
— Да я этому только рад, сударь, — отвечал незнакомец. — Ведь эта вода спасла мне жизнь. Если бы не она, я бы свернул себе шею… И потом, вот здесь, напротив, есть что-то вроде холмика; тут почти сухо. Кстати, вы не собираетесь поселиться здесь, верно?
— На неопределенное время — нет, — подтвердил г-н Жакаль. — Однако на несколько минут, пожалуй, задержусь.
Господин Жакаль нащупал тростью место посуше, куда указывал незнакомец.
Едва он ступил на холмик, как почувствовал, что незнакомец обхватил его ноги, прижался к ним и стал целовать их в знак благодарности, на все лады повторяя от радости:
— Вы спасли мне жизнь! Вы избавили меня от смерти! С этой минуты я ваш покорный слуга!
— Хорошо, хорошо, — сказал г-н Жакаль, чувствуя, как руки незнакомца подбираются к его часам. — Расскажите, как вы сюда попали, приятель.
— Меня обокрали, избили, милостивый господин, и бросили в этот колодец.
— Хорошо, пустите меня… — сказал г-н Жакаль. — И как долго вы здесь находитесь?
— Ах, сударь, в моем положении время тянется бесконечно, а у меня часы отобрали… Впрочем, — прибавил незнакомец, — даже если бы мне их оставили, я бы все равно ничего не увидел.
— Ваши слова не лишены смысла, — заметил г-н Жакаль. — Однако, поскольку на моих часах вы в такой темноте увидите не больше, я прошу не искать там, где их уже нет, так как я перепрятал часы в надежное место.
— Ах, сударь, — отозвался незнакомец, нимало не смутившись оскорбительными подозрениями г-на Жакаля, — должно быть, прошло около полутора часов с тех пор, как на меня напали.
— А вы знаете нападавших?
— Да, сударь, знаю.
— Значит, вы можете донести на них в полицию.
— Нет, это совершенно невозможно.
— Почему же?
— Это мои друзья.
— Отлично! Теперь я знаю, кто вы.
— Вы меня знаете?
— Да, мы с вами даже старые знакомые.
— Неужели?
— И хотя вы не хотите называть своих друзей, я, с вашего позволения, скажу, как зовут вас.
— Вы мой избавитель. Разве я могу вам в чем-нибудь отказать?!
— Вас зовут Жибасье.
— А я вас узнал еще до того, как вы полезли в колодец, господин Жакаль… При каких обстоятельствах довелось встретиться, а?
— Верно… И как давно вы из Тулона, дорогой господин Жибасье?
— С месяц, дорогой господин Жакаль.
— Надеюсь, без происшествий?
— Вы угадали.
— И с тех пор все у вас благополучно?
— Да, благодарю вас… До сегодняшнего вечера, во всяком случае, пока меня не обокрали, не избили и не бросили в этот колодец, а ведь за эту ночь я тысячу раз рисковал головой, пока не угодил вот сюда.
— Как же случилось, дорогой господин Жибасье, что, падая с такой высоты, вы не свернули себе шею и я нашел вас в добром здравии?
— Если не считать двух-трех ножевых ран; да, сударь, все не так уж плохо. И раз уж я остался жив при таком падении, когда мог десять раз умереть, стало быть, в самом деле честных людей хранит Господь.
— Я тоже начинаю так думать, — сказал г-н Жакаль. — Не угодно ли вам теперь рассказать мне в нескольких словах, как вы оказались здесь?
— С величайшим удовольствием… Однако почему не поговорить об этом наверху?
— Там нам могут помешать, а здесь нет лишних ушей. И потом, как справедливо заметил Карманьоль…
— Карманьоль? Не знаю такого.
— Скоро познакомитесь.
— Что же сказал Карманьоль, любезный господин Жакаль?
— Он сказал, что истину следует искать на дне колодца. А как вы понимаете, дорогой господин Жибасье, если здесь окажется не истина, а что-то другое…
— Что тогда?
— … тогда мы оставим ее здесь.
— Ох, господин Жакаль! Я скажу вам все-все-все!
— Так начинайте!
— С чего?
— С рассказа о том, как вам удалось сбежать с каторги, дорогой господин Жибасье. Я знаю, вы человек с воображением: рассказ обещает быть захватывающим, с новыми романтическими подробностями и…
— В этом отношении, господин Жакаль, вы останетесь довольны! — проговорил Жибасье с видом актера, уверенного в успехе. — Я жалею лишь о том, что не могу оказать вам должного гостеприимства: мне даже некуда вас усадить.
— Это пусть вас не беспокоит: у меня при себе стул.
Господин Жакаль привел в действие пружину своей трости, и та, как в цирке, превратилась в складной стул.
Инспектор полиции поднял голову.
— Эй, там, наверху! — крикнул он.
— Что прикажете, господин Жакаль? — отозвались полицейские.
— Поболтайте пока и не беспокойтесь обо мне: у меня тут свои разговоры.
Он сел и прибавил:
— Начинайте, дорогой господин Жибасье, я слушаю. Приключения, которые произошли с таким важным лицом, как вы, интересуют все общество.
— Вы мне льстите, господин Жакаль.
— Нет, клянусь вам, я поборник истины и всегда говорю то, что есть.
— В таком случае я начинаю.
— Я давно готов слушать.
И г-н Жакаль с шумом втянул огромную понюшку табаку.
VIПЛЮЩ И ВЯЗ
Получив разрешение г-на Жакаля, Жибасье начал рассказ.
— Вы позволите мне дать название этому романтическому приключению, не правда ли, добрейший господин Жакаль? Названия имеют то преимущество, что в нескольких словах сжато передают основную идею поэмы, романа или драмы.
— Вы об этом говорите как настоящий литератор, — заметил г-н Жакаль.
— Сударь! Я был рожден писателем.
— Мне кажется, вы заслужили это звание: если не ошибаюсь, вас ведь однажды судили за поддельный переводной вексель.
— Дважды, господин Жакаль.
— Тогда можете озаглавить ваше приключение, только поскорее: пол нашей с вами комнаты для свиданий не из сухих.
— Я назову его «Плющ и вяз», позаимствовав название, если позволите, у славного Лафонтена или любого другого баснописца.
— Как вам будет угодно.
— На каторге я скучал… А то как же?! Не люблю я каторгу! Я не могу к ней привыкнуть… То ли тамошнее общество мне не подходит, то ли от одного вида страдающих братьев моя душа наполняется грустью и состраданием… Как бы там ни было, пребывание на каторге мне не улыбалось. Я уже не первой молодости, и иллюзии, которыми я обманывался когда-то, полагая, что буду счастлив в Тулоне, в этом Ханаане каторжников, давно развеялись! Теперь я иду на каторгу с ощущением усталости, скуки, отвращения, как человек пресыщенный; там нет более ничего соблазнительного для моего воображения. Когда попадаешь на каторгу впервые, она представляется неведомой любовницей; в другой раз это уже ваша законная супруга, то есть женщина, чьи прелести не составляют для вас никакой тайны, зато вы сыты семейной жизнью до отвращения… Итак, был я в этот раз, когда приехал в Тулон, мрачен, погружен в меланхолию и сплин… Если бы меня отправили хотя бы в Брест!.. В Бресте я не бывал и, возможно, почувствовал бы себя в этом городе помолодевшим, окрепшим… Не тут-то было! Напрасно я, ссылаясь на требования гигиены, забрасывал прошениями министра юстиции: его превосходительство был неумолим. Я снова впрягся в свою лямку и, вероятно, так и тянул бы ее до конца дней, если бы не познакомился с добрым и наивным юношей, каким был когда-то и я; эта встреча неожиданно вернула мне вкус к свободе.
Господин Жакаль легонько кашлянул, когда Жибасье упомянул о том, что был в молодости наивным и добрым; потом он воспользовался небольшой паузой, которую, как опытный рассказчик, сделал его собеседник, и заметил:
— Жибасье! Если бы Америка потеряла свою независимость, я уверен, что ее нашли бы именно вы.
— Я в этом тоже не сомневаюсь, господин Жакаль, — отвечал Жибасье. — Итак, как я вам уже сказал, молодой человек, с которым соединила меня судьба, с которым я работал бок о бок, с которым я был скован одной цепью, был двадцатитрехлетний или двадцатичетырехлетний юноша, светловолосый, свежий и румяный, как нормандская крестьянка. Ясный взгляд, чистый лоб, безмятежное лицо — все вплоть до его имени (а звали его Габриель) делало его похожим на мученика и придавало ему этакий торжественный вид, отчего все прозвали его «ангелом каторги». Это еще не все; у него и голос был под стать внешности; когда он говорил, казалось, что пела флейта. А ведь я обожаю музыку, и, не имея возможности побаловать себя концертом, я заставлял его говорить только ради того, чтобы услышать его голос.