— Нет, сменить образ правления.
— О, его величество был бы рад, если бы услышал ваши слова, — заметил г-н Жакаль.
— Да, а на следующий день после того, как я выражу свое мнение открыто, что и подобает честному человеку, меня тайно арестуют, станут рыться в моей корреспонденции, запустят руку в мою личную жизнь.
— Ба! — воскликнул г-н Жакаль.
— Все так и будет. Именно поэтому я никогда не буду участвовать ни в каком заговоре… Однако…
— Ни в каком заговоре, дорогой господин Жибасье? — переспросил г-н Жакаль, приподняв очки и пристально взглянув на каторжника.
— Нет… Однако могу похвастаться: я получал блестящие предложения!
— Вы не договариваете, Жибасье.
— Мне хотелось бы, чтобы мы друг друга поняли.
— Не компрометируя один другого, верно?
— Вот, именно.
— Хорошо, но давайте поговорим. У нас есть время… Пока есть!
— Вы торопитесь?
— Отчасти.
— Надеюсь, не я вас задерживаю?
— Наоборот, именно из-за вас я здесь. Итак, продолжайте.
— На чем мы остановились?
— Вы остановились на вашем втором «однако».
— Однако, сказал я, мне страшно, что когда я освобожусь…
— Когда вы освободитесь?..
— Я ведь давно отвык от свободы, понимаете?
— И вы боитесь злоупотребить своей свободой?
— Совершенно точно… Итак, представьте, что я увлекся, ведь я человек увлекающийся…
— Знаю, Жибасье, в отличие от господина де Талейрана, вы поддаетесь первому побуждению, а оно дурно.
— Хорошо. Вообразите: я вступаю в один из заговоров, замышляемых вокруг трона старого короля, — и что произойдет? Я окажусь меж двух огней: держать язык за зубами и рисковать головой или донести на сообщников и рисковать честью!
Господин Жакаль не сводил взгляда с губ Жибасье, словно вытягивая из него каждое слово.
— Стало быть, дорогой Жибасье, вы упрямо сомневаетесь в своем будущем?
— Ах, добрейший господин Жакаль! — продолжал настаивать каторжник (опасаясь, что сболтнул лишнее, он попытался отступить). — Если бы вы хоть на четверть питали ко мне те же дружеские чувства, какие испытываю к вам я, знаете, что бы вы сделали?
— Говорите, Жибасье. И если это в моей власти, я готов исполнить вашу просьбу. Это так же верно, как то, что сейчас над нами светит солнце!
Возможно, г-н Жакаль употребил это выражение по привычке. Справедливости ради отметим, что в эту минуту солнце светило над Сандвичевыми островами.
Жибасье отвел взгляд от окна, и в его глазах мелькнула красноречивая насмешка: как раз в то время, как г-н Жакаль вздумал призвать солнце в свидетели, его на месте-то и не оказалось! Но он сделал вид, что не заметил этого и принимает призыв инспектора всерьез.
— Ну что же, — проговорил Жибасье, — раз вы расположены сделать что-то ради меня, устройте так, чтобы я отправился в путешествие, добрейший господин Жакаль. Я буду чувствовать себя не в своей тарелке до тех пор, пока не оставлю пределов Франции.
— Куда бы вы хотели отправиться, дорогой господин Жибасье?
— Куда угодно, только не на юг.
— Неужели вы не любите Тулона?
— И не на запад.
— Да, это из-за Бреста и Рошфора… В таком случае, наметьте свой маршрут.
— Я бы предпочел поехать в Германию… Представляете, я до сих пор не знаю Германии!
— Это означает, что вас там тоже не знают. Я заранее предвижу выгоды путешествия по этим нетронутым местам.
— Да, можно заняться исследованием местности.
— Вот именно!
— Я с особым удовольствием занялся бы исследованием… старой Германии.
— Вы говорите о старинных немецких замках?
— О Германии бургграфов, колдунов, Карла Великого, — словом, о Germania mater[74].
— Значит, вы будете рады отправиться с заданием на берега Рейна?
— В тот день как я получу такое задание, исполнятся все мои мечты!
— Вы говорите искренне?
— Это так же верно, как то, что солнце сейчас над нами не светит, добрейший господин Жакаль!
На сей раз в окно выглянул г-н Жакаль и, видя, что его собеседник призывал в свидетели отсутствовавшее светило, отнесся к утверждениям Жибасье с доверием.
— Я вам верю, — сказал г-н Жакаль, — и сейчас я вам это докажу.
Жибасье обратился в слух.
— Итак, вы говорите, дорогой Жибасье, что пределом ваших мечтаний было бы поручение на берега Рейна?
— Я так сказал и от своих слов не отказываюсь.
— Ну что же, ничего невозможного в этом нет.
— Ах, добрейший мой господин Жакаль!
— Только вот пока не могу вам сказать, по эту или по ту сторону Рейна вы отправитесь.
— С той минуты как я окажусь под вашим непосредственным покровительством… впрочем, не стану от вас скрывать: я бы предпочел…
— Вы мне не доверяете, Жибасье?
— Да нет! Ведь у вас нет причин меня обманывать…
— Никаких! Я вас знаю.
— … и тратить на меня свое драгоценное время, если вам нечего мне сказать.
— Я никогда попусту не трачу свое время, Жибасье. И если вы видите меня в дорожном костюме готовым к отъезду, а я не уезжаю, значит, я делаю или для меня делают за время этой отсрочки нечто очень важное.
— И это имеет отношение ко мне? — спросил Жибасье с некоторым беспокойством.
— Я не скажу нет. Я питаю к вам слабость, дорогой Жибасье, и, с тех пор как я снова вас нашел, меня занимает лишь одно: что с вами можно сделать.
— Господин Жакаль! Со мной много чего можно сделать.
— Знаю. Но у каждого человека есть призвание. Вы, Жибасье, небольшого роста, но довольно крепко сложены.
— Я зарабатывал по десяти франков в день как натурщик.
— Вот видите! Кроме того, вы сангвиник, у вас энергичный характер.
— Слишком энергичный! Отсюда все мои несчастья.
— Это потому, что вы свернули со своего пути: избери вы другую дорогу, вы достигли бы своей цели.
— Я бы достиг даже большего, господин Жакаль.
— Ну вот! И я так думаю. Позвольте же вам сказать, что из таких, как вы, получаются великие полководцы, Жибасье. Меня давно удивляет, почему вы не военный.
— Я удивлен этим не меньше вас, господин Жакаль.
— Что вы скажете, если я исправлю эту несправедливость судьбы?
— Ничего не могу на это сказать, господин Жакаль, пока не узнаю, каким образом вы собираетесь это исправлять.
— А что если я сделаю из вас генерала!
— Генерала?
— Да, бригадного генерала.
— Какой же бригадой я буду иметь честь командовать, господин Жакаль?
— Бригадой сыскной службы, дорогой Жибасье.
— Иными словами, вы мне предлагаете стать просто-напросто фискалом?
— Да, просто-напросто!
— И я должен отказаться от своей индивидуальности?
— Отечество ждет от вас этой жертвы.
— Я сделаю все, что потребует отечество. А что оно сделает для меня?
— Сформулируйте свои желания.
— Вы меня знаете, дорогой господин Жакаль…
— Я имею эту незаслуженную честь.
— Вы знаете, что у меня большие запросы.
— Мы готовы их удовлетворить.
— Меня посещают дорогостоящие фантазии!
— Мы о вас позаботимся.
— Словом, я готов оказать вам большие услуги.
— Окажите, дорогой господин Жибасье, и вам за это воздастся.
— А теперь позвольте вам сказать несколько слов, после чего вам сразу станет ясно, на что я способен.
— Я считаю вас способным на все, генерал!
— И на многое еще, вы сами увидите.
— Слушаю вас.
— От чего зависит величие и спасение государства?.. От полиции, не так ли?
— Правда, генерал.
— Страна без полиции — большой корабль без компаса и руля.
— Это не только верно, но и поэтично, Жибасье.
— Можно рассматривать миссию полицейского как самую священную, самую деликатную и полезную из всех.
— Не мне оспаривать ваши слова.
— Почему же так бывает, что для исполнения этой важной задачи, этой спасительной миссии выбирают, как правило, самых последних идиотов? Почему это происходит? Я вам скажу! Вместо того чтобы заниматься важными государственными вопросами, полиция вникает в самые незначительные мелочи и занимается недостойными ее возможностей делами.
— Продолжайте, Жибасье.
— Вы тратите многие миллионы на раскрытие политических заговоров, не так ли? Сколько вы их раскрыли с тысяча восемьсот пятнадцатого года?
— С тысяча восемьсот пятнадцатого года… — начал г-н Жакаль.
— … вы не раскрыли ни одного заговора, — перебил его Жибасье, — потому что сами их организуете.
— Верно, — согласился г-н Жакаль, — теперь, когда вы вступили в наши ряды, я не стану ничего от вас скрывать.
— Заговор Дидье — дело рук полиции; заговор Толлерона, Пленье и Карбонно — дело рук полиции; заговор четверых сержантов из Ла-Рошели — дело рук полиции! Как вы до этого дошли? Вы не смеете просто-напросто взяться за четверых-пятерых главарей заговора, которых каждый день встречаете на улицах Парижа. Вы обрезаете ветви дерева, не осмеливаясь замахнуться на ствол, а почему? Потому что вашим несчастным агентам глаза даны для того, чтобы не видеть, а уши — чтобы не слышать; потому что вы превратили их миссию в постыдное и непопулярное дело; потому что вы принизили смысл слова «полиция» и обрекли избранных на отлавливание воров, вместо того чтобы поручить им заботу о безопасности государства.
— В ваших словах есть доля правды, Жибасье, — сказал г-н Жакаль, взяв щепотку табаку.
— Да что они вам сделали, эти жалкие воришки? Неужели вы не можете позволить им спокойно работать? Они вам мешают? Они сетуют на закон о печати? Они пишут на вас сатиры? Они выступают против иезуитов?.. Нет, они позволяют вам преспокойно проводить вашу ограниченную политику крайних. Вы знаете хоть одного вора, который когда-нибудь входил в какой-нибудь заговор? Вместо того чтобы оказывать им помощь и покровительство как людям мирным и безвредным; вместо того чтобы по-отечески закрыть глаза на их незначительные проступки, вы бросаетесь за ними в погоню, как охотник за добычей; и вы называете это полицией? Фи! Господин Жакаль, это мелкое и низкое поддразнивание; это азы искусства, это полиция в том виде, в каком она существ