– Нет, спасибо, – его взгляд скользит вниз по мне, – этого мне достаточно. – Мой халат от страстного поцелуя распахнулся, обнажив грудь. Я сбрасываю его на пол, теперь все правильно. Я нисколько не стесняюсь. Стою перед ним обнаженная и с улыбкой говорю:
– Если этого достаточно, я покажу тебе свою спальню.
Через несколько секунд мы уже лежим на широкой постели. У Проспера дивное тело. Сильное, крепкое, мускулистое, но с нежной, бархатистой кожей. Он держит меня в своих объятиях, и мы долго лежим неподвижно рядом. Мне нравятся его сильные руки, его густо заросшая грудь. Только волосы на голове немного пугают поначалу. Они жесткие, как проволока, и чужие. С опаской провожу по ним рукой. Он это сразу чувствует.
– У тебя уже был черный любовник? – спрашивает он и внимательно смотрит на меня.
– Нет. Еще не было. А у тебя? Ты знаешь много белых женщин?
– Только белых. Моя мать белая, она датчанка. У меня две кузины в Копенгагене, такие же белые, как ты.
– Чем занимается твоя мать?
– Она фотограф, весьма преуспевающий.
– А твой отец?
– Преподаватель истории религии. Методист. Но живут они порознь: он в Филадельфии, она в Бостоне.
– Ты их любишь?
– Очень. Мы часто видимся. – Он улыбается мне и начинает нежно гладить. – Какая у тебя красивая, крепкая грудь, – говорит он и кладет на нее свою голову. – Ты и не представляешь себе, ты просто спасла меня. Я несколько недель был один. Я был так одинок, думал, что умру!
Мы лежим, тесно обнявшись. Моя светлая кожа мерцает, как слоновая кость, на его мощном золотисто-коричневом теле. Я словно лилия, а он великолепное тропическое дерево. Мне вспоминаются фрески с острова Крит, изображающие прелестных белых женщин и их горделивых коричневых мужчин.
– Ты никогда не бываешь на солнце, – замечает Проспер, – это хорошо. – Через какое-то время спрашивает: – У тебя есть свеча? Свечи так романтичны.
Я с улыбкой встаю и приношу из столовой большой серебряный подсвечник с пятью голубыми свечами из душистого пчелиного воска. Я зажигаю их и ставлю рядом с кроватью.
– Красиво, – вырывается у него вздох из глубины души. – О беби, давай любить друг друга! – Он гладит мои волосы и приступает к делу.
У Проспера Дэвиса прирожденный талант. Он овладевает мною медленно, кусочек за кусочком, сантиметр за сантиметром. Опершись на локти, любуется мною, наклоняется потом вперед и размеренно целует меня, спускаясь от шеи вниз. Я чувствую его губы, его язык, его дыхание. Я исхожу от желания! Мне то жарко, то холодно, я хочу этого мужчину!
Однако он не торопится. Спокойно берет в руку мои ноги и целует каждый пальчик. Я схожу с ума! Я хочу почувствовать его в себе!
– Поцелуй меня сюда, – говорю я и показываю на свой рот. Он смеется и, притянув меня к себе, находит мои губы и покрывает меня поцелуями. Я едва дышу, у меня замирает сердце. Я видела его член, и он показался мне гигантским. Слишком велик для меня, во всяком случае, слишком велик для того предохранительного средства, которое я (если быть честной) купила вчера. Или, может, все-таки попробовать? Почему бы и нет?
– Дорогой, – говорю я нерешительно, – я не знаю, любишь ты это или нет, но, если тебе все равно, не могли бы мы…
– Конечно! – Он понимает с полуслова. – Давай сюда. – Протягивает руку и берет у меня свернутую резиновую штучку. Передо мной он не стесняется. Между нами все ясно. Но происходит то, чего я боялась. Проспер слишком крупного телосложения. Его украшение длинное, толстое, изогнутое и, конечно, обрезанное, как у большинства американцев, родившихся после второй мировой войны. И как мы ни стараемся (сначала он, потом оба вместе), упрятать предмет нам не удается! Колпачки слишком маленькие. Два рвутся сразу, третий никак не налезает, и я раздосадованно швыряю их на пол.
– Знаешь что? – решает наконец Проспер и целует меня в губы. – Я здоров и могу вынуть. Не беспокойся! – Потом он ложится сзади меня и мягко входит. Фантастика! Медленно и осторожно, чтобы не причинить мне боли своим большим членом. Не слишком глубоко, именно так, чтобы задеть изнутри мое самое чувствительное место.
– О-о-о! – Он страстно стонет, обхватывает меня обеими руками, прижимает к себе, и я подчиняюсь его воле, утопаю в его тепле, чувствую вокруг себя его большое темное тело. Ощущения совершенно новые, но я ждала этого всю свою жизнь. Мы занимаемся любовью целых два часа.
Самое главное: мужчина-исполин нежен, как дитя. Он движется легко, мягко, размеренно. Он гибок. Даже Тристрам в такой степени не подстраивался под меня. Он любит так же хорошо, как играет. Моя интуиция не подвела меня. Это мужчина, который либо делает что-то хорошо, либо не делает вовсе. И который ничего не делает впопыхах. Это мой мужчина!
Какое блаженство! Мои мышцы внизу сокращаются. Что сейчас произойдет? Он потеряет над собою контроль? Нет. Проспер не убыстряет темп. Но я ощущаю его горячее дыхание у своего уха.
– Кончи, беби! Кончи! – Я смогу с ним кончить. Я уверена в этом и Проспер тоже.
Вот он начинает ласкать меня. Нежно, медленно, на нужном месте. И вдруг я вижу разноцветные огни, слышу несуществующие звуки. Иногда, незадолго до оргазма, перед моими глазами прокручиваются целые цветные фильмы. На этот раз у меня странное видение. Мы занимаемся сексом в шумном, ярко освещенном павильоне с игральными автоматами. Мое тело превращается в белую машину. У Проспера в руке рычаг. Каждый удар – попадание! Серебряный шарик взлетает наверх, зажигает разноцветные лампочки, скатывается вниз и снова посылается вверх.
Каждый удар – попадание! Все время вспыхивают новые лампочки. Я дрожу от вожделения. Мерцаю под стеклом. Подрагиваю и сияю. Сверкают красные, желтые, синие цифры. Каждый удар – попадание! Уже горят все самые важные цифры. Я вся состою из ослепительного света. Пора. Еще один-единственный удар. Последний серебряный шарик взвивается вверх! Цель достигнута!
Свершилось! О, дорогой! Я растворяюсь в фейерверке. Взрываются краски, по моим венам разлетаются искры, в кончиках пальцев покалывает, в ушах звенит. В полуобморочном состоянии я погружаюсь в море наслаждения.
– Ты кончила, ангел мой?
– Да! Да! Да!
– Мне надо вынимать! – выдыхает Проспер прерывающимся голосом.
– Нет! Кончай, любимый, кончай!
Голубые свечи почти догорели и пахнут воском. Проспер переворачивается на спину, не отделяясь от меня и увлекая меня наверх. Я лежу на его животе, мои плечи покоятся на его груди, он держит меня в своих объятиях.
Теперь начинается самое прекрасное. Вознаграждение!
Я люблю эти последние мгновения перед мужским оргазмом. Движения становятся иными. Честнее, жестче! Теперь, когда ему не надо больше сдерживаться, когда он может думать только о себе, о своем удовольствии, прорывается стихия.
В первый раз он вонзается в меня на всю глубину. Этот темный член непомерных размеров, внушавший мне сначала страх, вдруг заполняет меня всю целиком. Но мне не больно! Я раскрыта, растворена, принимаю его на всю длину, он пронзает меня до самого сердца, открывает последнюю, сокровенную дверь. Еще один удар! Последний! Самый прекрасный!
– Ай лав ю, беби! – Он у цели!
Темнокожий исполин вздымается, стонет и начинает конвульсивно подергиваться во мне. Это фантастика! Потрясающе! Это столь же волнующе, как мое собственное рождение. Потом мы долго лежим неподвижно, счастливые, расслабленные, удовлетворенные, изнеможенные.
Проспер прижимается носом к моей шее и нежно целует меня в ухо. Все еще слитые друг с другом, мы засыпаем.
Незадолго до полудня мы просыпаемся. В комнате темно.
– Сколько времени? – Проспер ищет свои часы. – О, господи! Мне надо вернуться в отель. В два за нами заедут. Мы поедем на студию куда-то за город, записываться на пластинку. – Он выпрыгивает из постели. – Что ты делаешь сегодня вечером?
– Ничего. – Я зеваю и уютно потягиваюсь.
– У нас сегодня нет концерта. Пойдем куда-нибудь поедим? Я зайду за тобой. Допустим, в восемь? Хорошо. В восемь я тут. Если задержусь, позвоню. Но приду в любом случае. Жди меня, моя ненаглядная девочка!
– Что мне надеть? У тебя есть какие-нибудь пожелания?
– Что-нибудь обтягивающее. У тебя такая красивая фигура!
– Не слишком рельефная?
– Рельефная? – Он смеется. – Ну что ты! По мне так ты могла бы прибавить десять кило. Чем больше рельефа, тем лучше!
Голая провожаю Проспера до двери, потом сплю дальше. Встаю только в пять, завариваю себе чашку великолепного чая и с наслаждением выпиваю ее у открытого окна в своей большой, обшитой деревом кухне. Я не испытываю ни малейшего желания выходить из дома, чтобы очутиться среди людей. Беспокойство, мучившее меня со дня нападения, ушло от меня. Навсегда. Я выздоровела.
Мою голову, долго принимаю ванну и, лежа в теплой воде, радостно вспоминаю подробности прошлой ночи. Благослови господь всех музыкантов, они спасают людей от гибели. Еще в Канаде один кларнетист оказал мне неоценимую услугу, хотя музыканты, играющие на духовых инструментах, в подметки не годятся играющим на смычковых.
Трубачи производят громкие, пронзительные звуки. Они оглушительно трубят, гремят, заливаются, и это действует на нервы! А скрипачи, виолончелисты, контрабасисты ласкают ухо, обволакивают и гладят тебя. Нежно выводят свои ноты. На миллиметр слишком высоко или слишком низко – все уже звучит фальшиво. Не зря же на небе для влюбленных поют скрипки, а не грохочут трубы. Да, смычковые музыканты – это предел желаний. Очень рекомендую!
Но контрабасисты непревзойденны. Контрабас, мои дорогие, все определяет в музыке. Это фундамент, на котором другие возводят свое здание из звуков. Он мягкий, полновесный, глухой, теплый, не вылезает на передний план, нет, он дает блистать другим. И разве он не похож на женское тело? Точно! Мужчина, укрощающий этот большой предмет, извлекающий из толстых стальных струн сладостные, вибрирующие звуки, касающийся их тонким смычком и заставляющий не душераздирающе скрипеть, а благозвучно петь, этот мужчина – да что говорить, все и так уже сказано.