— Однако заимодавцы всегда особенно интересуются, на что пойдут их денежки, — со смехом заметил виконт.
— Полно вам, Сен-Реми! — прервал его маркиз д'Арвиль. — Помогите мне лучше выбрать украшение для моей жены; вы всегда отличались хорошим вкусом, и ваше одобрение решит мой выбор, потому что ваши суждения о модах безупречны.
Вошел ювелир со множеством футляров в большой кожаной сумке.
— Смотрите-ка, да это Бодуэн! — удивился де Люсене.
— Всегда к вашим услугам, господин герцог.
— Я уверен, что это вы разоряете мою жену вашими дьявольскими и сверкающими соблазнами, не так ли? — спросил де Люсене.
— Госпожа герцогиня этой зимой приказала только заново оправить свои бриллианты, — с некоторым смущением ответил ювелир. — Я как раз собирался прямо отсюда отнести их госпоже герцогине.
Де Сен-Реми прекрасно знал, что г-жа де Люсене, чтобы выручить его, приказала заменить свои подлинные бриллианты на стразы, и был неприятно поражен этой встречей. Однако он храбро продолжал:
— Эти мужья всегда так любопытны! Не отвечайте ему, Бодуэн.
— Любопытен, я? Ей-богу, нисколько! — возразил герцог. — Жена сама за себя платит. Она может позволить себе любой каприз… Она богаче меня.
Во время этого разговора ювелир разложил на столе многочисленные, изумительные ожерелья из рубинов и бриллиантов.
— Какой блеск!.. И какая великолепная огранка камней! — восхитился лорд Дуглас.
— Увы, — ответил ювелир, — такие вещи я заказывал одному из лучших огранщиков Парижа, но бедняга, по-видимому, сошел с ума, и я больше никогда не найду подобного мастера. Моя посредница по драгоценным камням сказала, что, наверное, нищета довела этого несчастного до безумия.
— Нищета… И вы доверяете бриллианты подобным беднякам?
— Разумеется, — ответил ювелир. — Не было еще случая, чтобы огранщик что-либо утаил, как бы ни был он беден.
— Сколько стоит это ожерелье? — спросил д'Арвиль.
— Господин маркиз должен обратить внимание, что все камни в нем самой чистой воды и великолепной огранки и почти все одинаковой величины.
— Такое осторожное вступление весьма угрожает вашему кошельку! — заметил де Сен-Реми и рассмеялся. — Так что сейчас он вам назовет чудовищную цену!
— Послушайте, Бодуэн, назовите по совести цену, и покончим с этим, — сказал д'Арвиль.
— Я не хочу, чтобы господин маркиз торговался… Окончательная цена — сорок две тысячи франков.
— Господи! — воскликнул де Люсене. — Склонимся в молчании перед нашим другом д'Арвилем. Всем мужьям есть чему у него поучиться. Устроить своей жене сюрприз на сорок две тысячи франков!.. Черт побери! Однако никому ни слова, иначе мы все испортим.
— Смейтесь сколько хотите, господа, — весело ответил маркиз. — Я влюблен в мою жену и не скрываю этого. Более того, я этим горжусь!
— Оно и видно! — подхватил де Сен-Реми. — Такой подарок красноречивее всех уверений в любви.
— Хорошо, я беру это ожерелье, — сказал д'Арвиль. — Правда, если Сен-Реми одобрит оправу из черной эмали. Как она, на ваш вкус?
— Она еще лучше выделяет блеск алмазов, и рисунок чудесный!
— Итак, решено, я его беру, — сказал маркиз. — Бодуэн, вы можете произвести расчет с Дубле, моим управляющим.
— Он уже предупредил меня об этом, господин маркиз, — сказал ювелир и вышел, собрав в свою кожаную сумку даже не считая — настолько велико было его доверие — различные драгоценности, которые де Сен-Реми долго перебирал и пристально рассматривал на протяжении всего этого разговора.
Д'Арвиль передал ожерелье Жозефу, который ожидал его приказа, и тихо сказал:
— Пускай мадемуазель Жюльетта осторожно положит это ожерелье вместе с другими драгоценностями своей госпожи, чтобы та ничего не заметила, иначе не получится настоящего сюрприза.
В этот момент дворецкий объявил, что завтрак подан; гости прошли в столовую и сели за стол.
— Вы знаете, дорогой д'Арвиль, — сказал де Люсе-не, — ваш дом, наверное, самый элегантный и удобный во всем Париже.
— Да, он очень удобен, но не слишком просторен… Я задумал пристроить к нему садовую галерею. Маркиза д'Арвиль намерена дать несколько больших балов, и наших салонов будет недостаточно. К тому же не люблю даже на время покидать покои, которые мы обычно занимаем, а гости нас обычно выживают.
— Я согласен с д'Арвилем, — поддержал его де Сен-Реми. — Нет ничего более мелкого и мещанского, чем эти вынужденные переселения ради балов или концертов… Чтобы устраивать эти прелестные празднества и не стеснять себя, надо иметь для них специальные помещения, и к тому же эти обширные сверкающие залы, предназначенные для блестящих балов, должны носить совсем иной характер, чем салоны; между ними должна быть такая же разница, как между монументальными фресками и обычными картинами.
— Он прав, — согласился д'Арвиль. — Какая жалость, господа, что у нашего Сен-Реми нет хотя бы полутора миллионов ренты! Какие чудеса он показал бы нам!
— Поскольку мы имеем счастье наслаждаться благами репрезентативного правительства, — заметил герцог де Люсе-не, — не должна ли «наша страна проголосовать за то, чтобы Сен-Реми получал миллион в год, чтобы представлять в Париже французский вкус и элегантность, от которых зависит вкус и элегантность Европы… и всего мира?
— Принято! — хором воскликнули все.
— И этот миллион ежегодно следует взимать в виде налога с этих ужасных скупердяев-ростовщиков, которые обладают огромными состояниями, дабы сами они по закону, принуждению и убеждению жили, как подобает подобным крохоборам.
— И как таковые, — подхватил д'Арвиль, — были обязаны платить за великолепие, которого сами не могут явить.
— Не говоря уже о том, — продолжал де Люсене, — что, выполняя свои обязанности великого жреца, вернее — великого магистра элегантности, наш Сен-Реми станет примером для подражания и окажет чудодейственное влияние на вкусы всей нации.
— Все будут стараться походить на него.
— Это несомненно.
— И подражание ему сделает наши вкусы утонченнее и чище.
— Во времена Возрождения вкусы повсюду стали великолепными, потому что образцом для всех служили вкусы аристократии, а они были безупречными.
— По тому, какой серьезный оборот принимает наша беседа, — весело подметил д'Арвиль, — вижу, что нам остается только обратиться в обе палаты с петицией об установлении должности великого магистра французской элегантности.
— И поскольку все депутаты без исключения явно придерживаются самых широких, самых артистических и самых грандиозных воззрений, этот проект будет принят под овации.
— Но пока еще не принято решение, которое утвердит за нашим Сен-Реми титул высшего законодателя мод, каким он является на деле, — продолжал д'Арвиль, — я хочу с ним посоветоваться относительно галереи, которую собираюсь построить. Меня поразили его идеи о великолепии празднеств.
— Мои ничтожные знания всегда к вашим услугам, д'Арвиль.
— А когда мы увидим воплощение всех этих чудес, дорогой маркиз?
— Полагаю, на следующий год, потому что я начну работы немедленно.
— У вас столько замыслов!
— Это еще не все… Я замыслил полностью перестроить Валь-Ришэ.
— Ваше поместье в Бургундии?
— Да, там можно построить нечто восхитительное… лишь бы господь продлил мои дни…
— Боже, несчастный старец!
— Вы, кажется, недавно купили ферму неподалеку от Валь-Ришэ, чтобы округлить свои владения?
— Да, очень выгодное дело, его мне присоветовал мой нотариус.
— Кто же этот редкостный и бесценный нотариус, который советует такие выгодные дела?
— Некий Жак Ферран.
При этом имени де Сен-Реми на мгновение нахмурился.
— Он действительно такой честный человек, как о нем говорят? — небрежно спросил он у д'Арвиля, который тотчас вспомнил, что рассказывал Родольф его жене об этом нотариусе.
— Жак Ферран? Странный вопрос! — вмешался де Люсене. — Он человек безупречной порядочности.
— Почтенный и почитаемый всеми.
— Очень набожный, но это ему не вредит.
— Исключительно скупой… что является гарантией для его клиентов.
— И наконец, он один из немногих нотариусов старого толка, которые вас спрашивают, за кого вы их принимаете, если вам вздумается попросить у него расписку за деньги, врученные на хранение.
— Хотя бы за одно это я доверяю ему все мое состояние.
— Но какого черта, Сен-Реми, откуда у вас такие сомнения в этом достойном человеке, чья честность вошла в поговорку?
— До меня доходили кое-какие неясные слухи… А в остальном у меня нет никаких причин подозревать этого святого нотариуса… Однако вернемся к вашим проектам, д'Арвиль. Что вы хотите построить в Валь-Ришэ? Говорят, старый замок прекрасен…
— Я обращусь к вам за консультацией, дорогой Сен-Реми, можете не сомневаться, и даже скорее, чем вы думаете, потому что эти работы меня радуют и увлекают. По-моему, нет ничего интереснее воплощать один за другим свои планы, которые наполняют дни и годы… Сегодня один проект, завтра другой… Позднее — еще что-нибудь… Прибавьте к этому очаровательную жену, которую я обожаю и которая разделяет мои вкусы и интересы, — господи, какая прекрасная жизнь!
— Еще бы, черт побери! Настоящий рай на земле.
— А теперь, господа, — сказал д'Арвиль, когда завтрак был закончен, — если угодно покурить, пройдите в мой кабинет — у меня чудесные сигары.
Все поднялись от стола и прошли в кабинет маркиза; дверь из него в прилегающую спальную была открыта. Мы уже говорили, что единственным украшением этой комнаты были две стойки с коллекцией великолепного оружия.
Герцог де Люсене раскурил сигару и последовал за маркизом в его комнату.
— Как видите, я по-прежнему увлекаюсь оружием, — сказал ему д'Арвиль.
— В самом деле, какие превосходные ружья, английские и французские. Ей-богу, не знаю даже, каким отдать предпочтение… Дуглас! — крикнул де Люсене. — Идите сюда, посмотрите: эти ружья, наверное, могут посоперничать с вашими лучшими «ментонами».