человеком, но утверждает, что он брызжет слюной». Вы понимаете, что не было другого выхода из такого запутанного положения?
– Да, выхода не было… Вас оскорбили в самых лучших ваших чувствах благородного человека.
– И вы так думаете? Итак, мы условились о месте и времени встречи: вчера утром в Венсенне. Все произошло самым благородным образом: я нанес легкий укол шпагой в руку герцога де Люсене; секунданты объявили, что моя честь восстановлена, и тогда герцог громко заявил: «Я никогда не беру слов обратно перед дуэлью, но после дуэли – другое дело. Поэтому мой долг, моя честь требуют, чтобы я сказал: я напрасно заподозрил господина Шарля Робера в том, что у него харкотина и он брызжет слюной. Господа, я признаю, что он не брызгал слюной, и утверждаю, что он никогда не харкал и не будет харкать…» После этого герцог протянул мне руку и спросил: «Теперь вы довольны?» – «Отныне мы с вами друзья на жизнь и на смерть», – ответил я ему. И я действительно ему обязан… Он все решил превосходно. Он мог вообще ничего не сказать или просто признать, что я не брызжу слюной, но он объявил, что у меня не было и не будет подобного недостатка, а это с его стороны весьма деликатное замечание.
– Вот что значит храбрость, приносящая пользу!.. Но что вам от меня угодно?
– Дорогой мой архивариус! (Еще одна шутка Шарля Робера.) Речь идет об очень важном для меня дельце. Вам прекрасно известно, что по нашему соглашению, когда я одолжил вам триста пятьдесят тысяч франков, чтобы вы могли покрыть ваши обязательства, между нами было условлено, что, предупредив вас за три месяца, я могу изъять эту сумму, за которую вы мне начисляете проценты…
– Что же дальше?
– Ну понимаете, – смутился Робер, – не знаю даже, как сказать…
– Говорите же!
– Вы можете подумать, что это прихоть, дорогой мой стряпчий… но мне захотелось стать помещиком.
– Говорите яснее, мы теряем время!
– Одним словом, мне предложили выгодно купить поместье, и, если вы не имеете ничего против, я хотел бы, то есть я желаю получить от вас вложенные мною деньги… Я приехал заранее предупредить вас об этом, как мы договаривались.
– Ха, интересно.
– Надеюсь, вы на меня не сердитесь?
– А с чего мне сердиться?
– Я боялся, вы подумаете, что я поверил слухам…
– Каким слухам?
– Да нет, так, пустяки…
– Говорите же!
– Я вовсе не из-за всяких глупостей, которые говорят о вас…
– Каких глупостей?
– Разумеется, в этом нет ни слова правды, но завистники нашептывают, будто вы оказались невольно замешаны в разных темных делишках. Конечно, все это полнейшая чепуха! С тем же успехом можно говорить, что мы с вами заодно играли на бирже. Слухи эти быстро угасли… но все же я бы хотел, чтобы вы и я были чисты, как агнцы божьи.
– Значит, вы не верите больше, что ваши деньги в надежных руках?
– Что вы, помилуйте… но я бы хотел, чтобы они были в моих руках.
– Подождите здесь!
Ферран задвинул ящик своего стола и встал.
– Куда это вы, мой архивариус?
– За доказательствами, чтобы вы увидели, насколько справедливы слухи о моих денежных затруднениях, – иронически ответил нотариус.
Он открыл потайную дверцу на маленькую лестницу, которая позволяла ему пройти в глубине двора, минуя контору, во флигель, и исчез за нею.
Едва он вышел, постучался старший клерк.
– Войдите, – сказал Шарль Робер.
– Господин Ферран у себя?
– Нет, мой достойный бумагомарака. (Еще одна шутка Шарля Робера.)
– Пришла дама под вуалью и хочет немедленно переговорить с ним по очень срочному делу.
– Достойный бумагомарака, патрон сейчас вернется, и я ему об этом скажу. А что эта дама, хорошенькая?
– Трудно догадаться: на ней такая густая черная вуаль, что лица не различишь.
– Ну уж, так уж? Я ее прекрасно разгляжу, когда буду уходить. А Феррана я предупрежу, как только он вернется.
Клерк вышел.
«Какого черта, куда подевался этот мой стряпчий? – проговорил про себя Шарль Робер. – Наверное, проверяет свою кассу… Если эти слухи ложные, тем лучше! В конечном счете, скорее всего сплетни, которые распространяют злые языки… У таких достойных людей, как Ферран, столько завистников!.. Все равно, я предпочитаю иметь свои деньги на руках… Я куплю замок, о котором мне говорили… Там есть готические башенки времен Людовика XIV, в духе Ренессанса… Самый настоящий стиль рококо… Это позволит мне выглядеть сеньором настоящим, а не каким-нибудь траченным молью… Тогда уж мои чувства никто не отвергнет, как эта недотрога д’Арвиль! Господи, как она меня провела! Как осрамила! Но нет, я еще не сделал все мои покупки, как говорит эта дура привратница с улицы Тампль, с ее париком под маленькую девочку… Эта шутка обошлась мне самое малое в тысячу франков. Правда, мебель осталась за мной… И я еще найду способ скомпрометировать маркизу… А вот и мой стряпчий!»
Жак Ферран вернулся, держа в руках ворох бумаг, которые тут же передал Шарлю Роберу.
– Вот триста пятьдесят тысяч франков в ассигнациях государственного банка, – сказал он. – Через несколько дней мы урегулируем все расчеты по процентам… Пишите расписку.
– Как? – воскликнул пораженный Шарль Робер. – Но вы, по крайней мере, не поверили?..
– Я ни во что не верю.
– Однако…
– Расписку!
– Дорогой мой архивариус…
– Пишите расписку и расскажите людям, которые болтают о моих денежных затруднениях, как я отвечаю на их подозрения.
– В самом деле, когда об этом узнают, ваш кредит еще больше укрепится. Но возьмите эти деньги, они мне сейчас ни к чему, я же сказал вам: через три месяца.
– Господин Робер, я не позволю, чтобы меня подозревали дважды.
– Вы сердитесь?
– Расписку!
– Гром и молния! Пусть будет по-вашему, – ответил Шарль Робер.
Закончив писать расписку, он добавил:
– Там дожидается дама, вся под густой вуалью, хочет с вами говорить сейчас же, немедленно, по очень, очень срочному делу… Постараюсь разглядеть ее мимоходом, вдруг она мне понравится?.. Вот вам расписка. Надеюсь, все в порядке?
– Прекрасно. А теперь уходите по этой маленькой лестнице.
– А как же таинственная дама?
– Именно затем, чтобы вы ее не видели.
Нотариус позвонил старшему клерку и сказал:
– Пригласите даму… Прощайте, сударь!
– Что ж, значит, я ее так и не увижу… Но я не обижаюсь, мой стряпчий… Поверьте мне…
– Хорошо, хорошо! Прощайте…
И нотариус закрыл дверь за Шарлем Робером.
Через несколько мгновений старший клерк ввел в кабинет герцогиню де Люсене, одетую очень скромно и закутанную в большую шаль; лицо ее полностью скрывала густая черная кружевная вуаль, накинутая поверх муаровой шляпки того же цвета.
Глава XIX. Герцогиня де Люсене
Герцогиня с некоторым смущением медленно приблизилась к нотариусу, который сделал несколько шагов ей навстречу.
– Кто вы… и что вам от меня угодно? – грубо спросил Жак Ферран, чье настроение, омраченное угрозами Сары, еще больше ухудшилось из-за дурацких и неприятных подозрений Шарля Робера. К тому же герцогиня была одета так скромно, что нотариус счел себя вправе обращаться с ней без церемоний. Она замедлила с ответом, и он продолжил еще резче:
– Может, вы наконец объяснитесь, сударыня?
– Сударь, – заговорила она взволнованным голосом, стараясь спрятать лицо под складками вуали. – Сударь, могу ли я вам доверить очень важную тайну?
– Мне можно доверить все, но я должен знать и видеть, с кем я имею дело.
– Может быть, это не столь необходимо? Я знаю, что вы – воплощение чести и справедливости…
– К делу, к делу! Там… извините, меня ждут, сударыня! Кто вы?
– Мое имя вам ничего не скажет. Однако один из моих друзей, моих родственников, только что был у вас.
– Его имя?
– Флорестан де Сен-Реми.
– Ах, вот как? – Нотариус испытующе и пристально посмотрел на герцогиню и продолжал: – Так в чем дело?
– Виконт де Сен-Реми… рассказал мне все.
– Что же он вам рассказал?
– Все!
– А точнее?
– О боже, вы ведь и сами все знаете.
– Я многое знаю о де Сен-Реми.
– Увы, сударь, это ужасно!..
– Я знаю много ужасного о де Сен-Реми.
– Ах, сударь, правду он говорил мне, вы не знаете жалости…
– Да, к мошенникам и хлыщам с фальшивыми векселями в кармане у меня нет жалости. Этот Сен-Реми в самом деле вам родственник? Тогда вам следовало бы не признаваться в этом, а стыдиться такого родства. Если вы пришли сюда плакаться, в надежде смягчить меня, то пришли напрасно. Вы взялись за дело, недостойное честной женщины… если вы… честная женщина…
Этот грязный намек возмутил герцогиню, оскорбил ее гордость, затронул честь ее знатного рода. Она встала, откинула вуаль, выпрямилась во весь рост и твердым, повелительным голосом ответила:
– Я герцогиня де Люсене!
Эта женщина вдруг проявила столько благородства, столько властности, что нотариус невольно отступил, покоренный ее красотой и величием, машинально сдернул свой шелковый черный колпак с лысой головы и глубоко поклонился.
Трудно представить себе более прекрасный и более гордый облик, хотя герцогине де Люсене было давно уже за тридцать и ее бледное лицо казалось немного усталым; но у нее были огромные карие глаза, огненные и смелые, великолепные черные волосы, тонкий орлиный нос, розовые губы с презрительной гримасой, белоснежный цвет лица, сверкающие зубы, высокая, стройная и гибкая фигура и благородство в каждом движении, которое напоминало, по выражению бессмертного Сен-Симона, «поступь богини, шествующей по облакам».
С ее зажигательным взглядом и в наряде XVIII века де Люсене по своему физическому облику и морали вполне сошла бы за одну из тех пылких герцогинь времен регентства, которые во всех своих многочисленных романах отличались неслыханной дерзостью, выдумкой и очаровательным добродушием, проявляя порой свои слабости с такой наивной откровенностью, что самые суровые моралисты говорили с улыбкой: «Да, конечно, она слишком легкомысленна и сама во всем виновата, но она так добра, так прелестна! Она любит своих возлюбленных с такой страстью, преданностью и верностью… пока она их любит… что не следует судить ее слишком строго. В конце концов, она губит только одну себя, но зато приносит счастье столь многим!»