Изложим кратко практические и теоретические принципы, которые мы попытались оспорить, описав эпизод из тюремной жизни.
Мы были бы счастливы, если б нам удалось доказать: неразумность, вред и опасность содержания заключенных в общих камерах… несоразмерность, существующую в оценках и наказаниях различных преступлений (домашняя кража, кража со взломом) и некоторых правонарушений (злоупотребление доверием)…
Наконец, показать материальную неспособность бедных классов пользоваться Гражданским кодексом.
Глава XIII. Наказание
Мы вновь поведем читателя в контору нотариуса Жака Феррана.
Благодаря обычной болтливости его служащих, почти беспрерывно занятых обсуждением все более заметных странностей своего хозяина, мы расскажем о событиях, происшедших после исчезновения Сесили.
– Держу пари на сто су против десяти, что если дело так пойдет дальше, то наш мэтр более месяца не протянет, подохнет, как комар.
– Во всяком случае, после того, как служанка, похожая на эльзаску, покинула его дом, от него остались только кожа да кости.
– Какая уж там кожа!
– Послушай-ка! Значит, он был влюблен в эльзаску, раз он так высох после того, как она уехала.
– Хозяин – влюблен? Просто смех!
– Напротив… Он больше, чем когда-либо, возится с попами!
– И примите еще во внимание, что наш кюре – надо отдать ему справедливость, человек уважаемый, – уходя, сказал сопровождавшему его аббату (я сам это слышал): «Восхитительно! Жак Ферран – идеал милосердия и щедрости…»
– Так сказал кюре? Сам кюре? И чистосердечно?
– Что сказал?
– Что наш хозяин – идеал милосердия и щедрости, что во всем мире другого такого не сыскать…
– Я сам это слышал…
– Тогда я больше ничего не понимаю. Наш кюре считается, как говорят, настоящим пастырем, и заслуженно.
– Это так, о нем надо говорить серьезно и почтительно, он добрый и милосердный, второй Синий Плащ[137], а когда такое говорят о человеке, этим все сказано.
– И сказано немало.
– Бедняки всей душой почитают его как истинного священника.
– Тогда я продолжу свою мысль. Когда кюре что-нибудь говорит, ему надо верить, поскольку он не способен лгать; а все-таки поверить, что наш хозяин милосерден, великодушен, я никак не могу, хоть убейте.
– Здорово сказано, Шаламель! Здорово!
– В это можно поверить только как в чудо.
– Ферран великодушен! Да он способен с любого шкуру содрать.
– Но все же, господа, сорок су на завтрак он нам выдает!
– Ну и что? Это ничего не доказывает. Мелочь!
– Да, господа, а с другой стороны, старший клерк сказал, что патрон в течение трех дней перевел огромную сумму в банковые билеты и что…
– Что?
– Ну, расскажи!
– Тут кроется тайна.
– Тем более… Какая же тайна?
– Дайте слово, что никому не расскажете.
– Клянемся жизнью наших детей.
– Пусть моя тетка Мессидор станет продажной шлюхой, если я проболтаюсь хоть словом!
– А теперь вспомним, как торжественно говорил король Людовик Четырнадцатый венецианскому дожу, обращаясь к придворным:
Коль в тайну клерк был посвящен,
Ее вмиг выболтает он[138].
– Да ну тебя, Шаламель, с твоими поговорками!
– Смерть Шаламелю!
– Пословицы выражают мудрость народа; потому я требую, чтобы ты открыл нам свою тайну.
– Довольно болтать… я поклялся старшему клерку сохранить это в тайне…
– Но он же не запретил тебе поведать тайну всему свету?
– Не бойся, отсюда это не выйдет, рассказывай!
– Да он сам сгорает от желания сообщить новость!
– Ну, ладно! Хозяин продает контору. Кажется, уже продал.
– Вот это да!
– Вот так новость!..
– Ошеломительно!
– Поразительно!
– А теперь возникает вопрос: кто взвалит на себя дело, которое хозяин решил с себя спихнуть?
– Господи, как несносен этот Шаламель и его вечные каламбуры!
– Откуда мне знать, кому он продает свою контору?
– Если он ее продает, значит, хочет вести праздную жизнь, задавать балы, развлекаться, как говорят в высшем свете.
– В конце концов, у него есть средства.
– И семья на нем не висит.
– Да уж наверняка есть на что. Старший клерк говорит, что у него больше миллиона, включая стоимость конторы.
– Больше миллиона – это неплохо.
– Говорят, он тайком играл на бирже вместе с майором Робером и выиграл много денег.
– И притом жил как скряга.
– Да, но уж если скряга начнет транжирить, он становится расточительнее любого мота.
– Я согласен с Шаламелем: теперь хозяин хочет пожить в свое удовольствие.
– Он совершит непростительную ошибку, если не предастся сладострастию, не погрузится в наслаждения Голконды… раз есть деньги… ибо, как сказал меланхоличный Оссиан в пещере Фингала:
Любой судья не прочь кутнуть. Ну что ж!
Есть деньги – есть и право на кутеж.
– К черту Шаламеля!
– Что за чушь!
– Да, но у хозяина совсем не тот вид, не похоже, чтобы он мог наслаждаться.
– Вид у него такой, что краше в гроб кладут!
– А кюре еще восхищается его милосердием!
– Ну так что же? Истинное милосердие прежде всего обращается на себя самого. Ты что, дикарь, не знаешь, чего требует от тебя всевышний? Если хозяин просит для себя милостыню в виде утонченных наслаждений… его долг себе их доставить… иначе он сам себе покажется ничтожеством…
– Больше всего меня удивляет его новый друг, который словно с неба свалился и ходит за ним как тень.
– Не говоря уже о том, что он уродлив…
– Рыжий, как морковка…
– Я готов подумать, что этот втируша появился на свет благодаря случайной ошибке господина Феррана на заре его молодости, ибо, как говорил Орел из Мо[139] в связи с пострижением в монахини обворожительной Лавальер:
С кем ни свяжись: будь молод он, будь стар —
Ребеночка тебе оставят в дар.
– Смерть Шаламелю!
– Правда… Он никому не дает слова сказать!
– Какая глупость! Утверждать, что новичок – сын патрона! Да он старше нашего хозяина, сразу видно.
– Ну и что? Строго говоря, какое это имеет значение?
– То есть как! Что же, по-твоему, сын может быть старше отца?
– Господа, я подумал об исключительном, самом необычайном случае.
– Как же ты объясняешь?
– Очень просто: патрон появился на свет потому, что его друг в молодости согрешил и стал отцом Феррана, вместо того чтобы быть его сыном.
– К черту Шаламеля!
– Не слушайте его; он как начнет болтать, то и конца не видно.
– Верно то, что втируша ни на минуту не оставляет Феррана.
– Сидит с ним в кабинете безотлучно, едят они вместе, один без другого шага не сделает.
– Я, кажется, уже встречал здесь этого гостя.
– А я его не видел.
– Скажите, господа, вы не заметили, что вот уже несколько дней, как здесь каждые два часа появляется мужчина с длинными светлыми усами и военной выправкой и вызывает этого незваного гостя через швейцара? Тот выходит поговорить с ним, а затем усач поворачивается кругом, как автомат, и уходит, чтобы через два часа появиться снова.
– Верно, я тоже это заметил… Мне показалось также, что, когда я уходил, я видел на улице несколько человек, которые наблюдали за нашим домом.
– Серьезно, здесь происходит что-то необычное.
– Поживем – увидим.
– Старший клерк, может быть, знает об этом больше, чем мы? Но он хитрит.
– А кстати, где он?
– Он у графини, которую пытались убить. Кажется, теперь она уже вне опасности.
– Графиня Мак-Грегор?
– Да, сегодня утром она срочно потребовала патрона к себе, но он вместо себя отправил старшего клерка.
– Быть может, по поводу завещания?
– Нет, она ведь поправляется.
– Сколько теперь дел у нашего старшего клерка, ведь он же исполняет обязанности Жермена, работает кассиром!
– Кстати о Жермене… Получилась еще одна смешная история.
– А что?
– Патрон, чтобы освободили Жермена, заявил суду, что он сам, господин Ферран, допустил ошибку при подсчете и обнаружил деньги, которые требовал от Жермена.
– По-моему, это вовсе не смешно, а справедливо; помните, я всегда говорил, что Жермен не способен на кражу.
– Тем не менее для него было мучительно оказаться арестованным и сидеть в тюрьме.
– Я бы на его месте потребовал от Феррана возмещение.
– В самом деле, он должен восстановить его в должности кассира, чтобы доказать его невиновность.
– Да, но, быть может, Жермен этого не захочет.
– А что, он все там, в деревне, куда поехал, выйдя из тюрьмы? Он нам сообщал, что порывает всяческие отношения с Ферраном.
– Наверное, там, потому что вчера я был в доме, где он жил, и мне сказали, что он еще в деревне и ему можно писать в Букеваль, через Экуен, на имя фермерши, госпожи Жорж.
– Господа, смотрите, карета! – сказал Шаламель, посмотрев в окно. – Вот чертовщина! Это не такая элегантная карета, как у знаменитого виконта. Помните блестящего кавалера Сен-Реми, приезжавшего с лакеем в ливрее, шитой серебром, и с толстым кучером в белом парике? На сей раз это просто извозчичья пролетка.
– Минутку! А, черное платье!
– Женщина! Женщина! Ну-ка, поглядим!
– Господа, до чего неприлично для своего возраста этот пострел увлекается женщинами! Только о них и думает. В конце концов придется посадить его на цепь, иначе он будет похищать сабинянок прямо на улице, потому что, как говорит Фенелон в своем «Трактате о воспитании», предназначенном для дофина:
Прекрасный пол – прочь от божка-пострела!
С ним не шути. Он дерзок до предела!
– Смерть Шаламелю!