– Сударь… вы не знаете всего. Госпожа де Фермон была ограблена самым бессовестным образом.
– Быть может, своим нотариусом? Одно время я подозревал его.
– Человек этот – чудовище. Он совершил, увы, не одно преступление. Но, к счастью, – произнесла Клеманс, думая о Родольфе, – гений, посланный провидением, утвердил справедливость. Я смогла закрыть глаза госпоже де Фермон, успокоив ее насчет будущего ее дочери. Поэтому последние мгновения она не так терзалась.
– Она поняла, что у дочери будет поддержка в вашем лице, и бедная женщина, должно быть, умерла, не тревожась.
– Я не только всегда буду живо интересоваться мадемуазель де Фермон… но ее состояние будет ей возвращено.
– Ее состояние!.. Каким образом?.. Нотариус?..
– Его заставили возвратить сумму… присвоенную им посредством ужасного преступления.
– Преступления?..
– Этот человек убил брата госпожи де Фермон и распустил слух, что несчастный покончил жизнь самоубийством, промотав состояние сестры…
– Это ужасно!.. Даже трудно поверить… Однако я всегда подозревал нотариуса, и у меня были смутные сомнения насчет самоубийства… Ведь Ренвиль был воплощением чести и верности. А где же деньги, которые нотариус возвратил?
– Они вручены почтенному кюре церкви Благовещения и будут переданы мадемуазель де Фермон.
– Маркиза, человеческому правосудию недостаточно возврата денег!.. Нотариуса ждет эшафот… потому что он совершил не одно убийство, а два… Смерть госпожи де Фермон, страдания, которые переносит ее дочь на больничной койке, – все это на совести негодяя, злоупотребившего доверием честных людей.
– Он совершил еще другое убийство, столь же ужасное, коварно подготовленное.
– Что вы говорите?
– Отделавшись от брата госпожи де Фермон и выдав это за самоубийство, чтобы безнаказанно действовать, он несколько дней назад расправился с одной несчастной девушкой, в смерти которой заинтересован, заставил утопить ее… уверенный, что ее гибель припишут несчастному случаю.
Де Сен-Реми вздрогнул; он с удивлением смотрел на маркизу, думая о Лилии-Марии, затем воскликнул:
– Боже мой, какое странное совпадение!..
– О чем вы говорите?
– Об этой девушке!.. Где он хотел ее утопить?
– В Сене… близ Аньера, как мне говорили…
– Это она… она! – воскликнул де Сен-Реми.
– О ком вы говорите?
– О девушке, которую хотело погубить это чудовище…
– Лилия-Мария!!!
– Вы с ней знакомы?
– Бедное дитя… Я нежно ее любила… Ах, если бы вы знали, как она была хороша, как трогательна… Но какое отношение вы к ней имели?
– Доктор Гриффон и я, мы оказали ей первую помощь…
– Первую помощь? Ей?.. А где это происходило?
– На острове Черпальщика… когда ее спасли…
– Спасена? Лилия-Мария… спасена?
– Одна храбрая женщина, рискуя жизнью, вытащила ее из Сены… Но что с вами?
– Ах, граф, я все еще не смею верить такому счастью… Боюсь, что это ошибка… Умоляю вас, расскажите мне о ней… Как она выглядит?
– Восхитительной красоты… лицо ангела…
– Большие голубые глаза… белокурые волосы?
– Да…
– А когда ее хотели утопить?.. Она была с какой-то пожилой женщиной?..
– Она так ослабла, что только вчера смогла говорить, и рассказала нам, как все произошло… Действительно, ее сопровождала пожилая особа.
– Слава богу! – воскликнула Клеманс, пылко всплеснув руками. – Я могу сообщить ему, что та, которой он покровительствует, жива[59]. Какая радость для него, он в последнем своем письме сообщал мне об этой бедной девушке с таким глубоким огорчением!.. Простите меня, граф! Но если бы вы знали, какое счастье мне приносят ваши слова… Счастлива буду не только я, но еще один человек… который больше меня сострадал и покровительствовал Лилии-Марии! Но окажите милость, скажите, где она сейчас?
– Близ Аньера… в доме одного из врачей больницы… доктора Гриффона. Несмотря на некоторые странности, огорчающие меня, он выдающийся врач. Именно к нему была доставлена Лилия-Мария, и с тех пор он усердно занимается ее лечением.
– Она теперь вне всякой опасности?
– Да, вот уже два-три дня. Сегодня ей разрешат написать ее покровителям.
– Нет, это я, граф, я позабочусь о том, чтобы известить ее друзей… я даже с радостью отвезу ее к тем людям, которые уверены, что она погибла, и горько оплакивают ее.
– Я понимаю их скорбь, сударыня, ибо, зная Лилию-Марию, невозможно оставаться равнодушным к этому ангельскому существу, а ее грация и нежность всецело побеждают каждого, кто приближается к ней… Женщина, которая ее спасла, и теперь день и ночь проводит у ее постели, так же, как она бодрствовала бы возле своего ребенка. Эта особа – мужественная и преданная женщина, но такого крутого нрава, что ее прозвали Волчицей… Подумайте… Так вот, каждое слово, сказанное Лилией-Марией, ее волнует… Я видел, как она рыдала, кричала в отчаянии, когда во время тяжелого приступа доктор Гриффон чуть ли не терял надежду спасти жизнь Лилии-Марии.
– Это меня не удивляет… я знаю Волчицу[60].
– Вы, маркиза? – изумленно заметил граф де Сен-Реми. – Вы знаете Волчицу?
– В самом деле, вы удивляетесь, – сказала маркиза, нежно улыбаясь. Клеманс была счастлива… по-настоящему счастлива… при мысли о том, как будет приятно поражен принц, когда она все ему расскажет.
Каково бы было ее упоение, если бы она знала, что приведет к Родольфу его дочь, которую он считал погибшей…
– Ах, граф, – обратилась она к де Сен-Реми, – сегодня такой чудный день… для меня… Я желала бы, чтобы он был столь же прекрасным для других. Мне кажется, что здесь должно быть много честных неимущих людей, нуждающихся в облегчении их участи, и было бы справедливо достойным образом отметить ту восхитительную новость, которую вы мне сообщили. – Затем, обратившись к сестре, которая только что дала де Фермон несколько ложек бульона, она спросила: – Ну что, сестрица, приходит она в сознание?
– Нет еще, сударыня… она очень слаба. Бедная девушка! Пульс у нее едва прощупывается.
– Я подожду, пока ее можно будет перенести в мою карету… Но скажите мне, сестрица, среди всех этих несчастных больных не знаете ли вы таких, которые больше всего достойны сочувствия и жалости и которым я могла бы помочь, прежде чем уехать из больницы?
– Ах, сударыня, сам бог вас послал… – сказала монахиня, показывая на кровать сестры Гобера, – вот там лежит очень больная женщина, достойная глубокой жалости. Она попала сюда, когда совсем лишилась сил, и беспрерывно страдает, потому что вынуждена была покинуть двух маленьких детей, у которых, кроме нее, нет никого на свете. Только что она сказала доктору, что уйдет отсюда через неделю, даже если не выздоровеет, потому что соседи обещали поберечь ее детей только одну неделю… а после этого они больше не смогут их кормить.
– Проводите меня к ее кровати, прошу вас, сестра, – сказала маркиза д’Арвиль, вставая и следуя за монахиней.
Жанна Дюпор, едва придя в себя после сильного нервного приступа, виновником которого был доктор Гриффон, не заметила, как в палату вошла Клеманс д’Арвиль.
Каково же было ее удивление, когда маркиза, приподняв занавес ее кровати и взглянув на нее с состраданием и нежностью, сказала:
– Добрая мать, не тревожьтесь о ваших детях. Я о них позабочусь. Думайте лишь о том, чтобы скорее поправиться и вернуться к ним.
Жанна Дюпор решила, что это сон.
На этом самом месте, где доктор Гриффон вместе со своими прилежными студентами заставил ее вытерпеть жестокий осмотр, она увидела молодую женщину восхитительной красоты, которая обращалась к ней со словами жалости, утешения, надежды.
Волнение сестры Гобера было столь сильным, что она не смогла произнести ни слова; она только молитвенно сложила руки и с обожанием смотрела на незнакомую благодетельницу.
– Жанна, Жанна! – тихо сказала Аннета. – Отвечайте же этой доброй даме… – Затем Аннета добавила, обращаясь к маркизе: – Сударыня, вы ее спасаете! Она умерла бы от отчаяния, думая о своих детях, которых она уже представляла себе покинутыми. Не правда ли, Жанна?
– Прошу вас, успокойтесь, не тревожьте себя, – продолжала маркиза, сжимая в своих нежных и белых руках горячую руку Жанны Дюпор. – Не волнуйтесь, если хотите, можете выйти из больницы сегодня же, вас будут лечить дома, вы ни в чем не будете нуждаться. Таким образом, вам не придется покидать любимых детей… Если квартира сырая, мрачная или слишком тесная, вам тотчас же найдут более удобную, и вы будете находиться в одной комнате, а дети в другой… Вам предоставят сиделку, которая будет следить и ухаживать за вами… А станете здоровой, если не найдется работы, то я предоставлю вам возможность подождать, пока вы ее подыщете. Отныне я позабочусь о будущем ваших детей!
– Ах, господи! Что я слышу?.. Значит, ангелы сходят с небес, как написано в церковных книгах, – произнесла дрожащая, растерянная Жанна Дюпор, едва осмеливаясь взглянуть на свою благодетельницу. – Почему столько доброты для меня? Чем я это заслужила?.. Это невозможно!.. Мне покинуть больницу, где я уже столько рыдала, столько страдала! Не расставаться больше с детьми… иметь сиделку!.. Да это ведь словно чудо небесное!
Бедная женщина была права.
Если бы все люди знали, как отрадно и легко, не прибегая к большим затратам, часто творить такие «чудеса»!
Увы! Для обездоленных, покинутых, всеми отвергнутых, внезапное нежданное спасение, сопровождаемое доброжелательными словами, трогательной милосердной заботой, разве все это не похоже на чудо?..
Как смела Жанна Дюпор не то что надеяться на счастье, которое ей сулила г-жа д’Арвиль, но хотя бы даже мечтать о нем?
– Это не чудо, дорогая моя, – взволнованно ответила Клеманс. – То, что я делаю для вас, – заметила она, слегка краснея при мысли о Родольфе, – то, что я делаю для вас, вдохновлено великодушным человеком. Он научил меня помогать людям в беде… Его-то и следует благодарить и благословлять…