– Помилосердствуйте, милостивый государь, – сказала герцогиня, обращаясь к мужу и вставая с кресла, – не стоит сожалеть о господине д’Арвиле столь шумно, а главное, столь причудливо… Прошу вас, позвоните и вызовите сюда моих слуг.
– Нет, вы только подумайте, – проговорил г-н де Люсене, ухватившись за шнурок сонетки, – ведь еще три дня тому назад он был совершенно здоров и полон жизни… а сегодня, что осталось от него сегодня?! Ничего… ничего!!! Ничего!!!
Произнося три последних слова, герцог с такой силой дергал за шнурок сонетки, продолжая жестикулировать рукой, что тот оторвался от пружины, упал на канделябр, где горели свечи, и опрокинул две из них; при этом одна из свечей упала на камин, разбив прелестную небольшую чашку из старинного севрского фарфора, а другая покатилась по лежавшему перед камином ковру из горностая; вспыхнувшее пламя поспешно затоптал ногою Конрад.
В ту же минуту два камердинера, встревоженные неистовым звоном, торопливо вбежали в гостиную и увидели, что герцог де Люсене так и сидит, держа в руке шнурок от сонетки, а герцогиня звонко хохочет, глядя на стремительный полет свечей, а герцог де Монбризон вторит ее веселому смеху.
Один только виконт де Сен-Реми не смеялся.
Герцог де Люсене, привыкший к такого рода происшествиям, причиной коих бывал он сам, сохранял полную невозмутимость; он швырнул шнурок от сонетки одному из слуг и сказал:
– Заложить карету герцогини.
Перестав смеяться, Клотильда заметила:
– Право же, сударь, только вы один способны вызвать смех по столь прискорбному поводу.
– Прискорбному!.. – воскликнул герцог. – Скажите лучше, ужасному… скажите лучше, устрашающему! Знаете, со вчерашнего дня я только и думаю, сколько есть людей, даже из числа моих родственников, которые, по моему мнению, могли бы с большим основанием умереть вместо этого бедняги д’Арвиля. Например, мой племянник д’Анберваль, которого трудно вынести из-за его ужасного заикания; или же, того лучше, ваша тетушка Меренвилль, которая нам все уши прожужжала жалобами на свои нервы, на свою мигрень, которая при этом каждодневно, не в силах дождаться обеда, пожирает целый котелок паштета, как какая-нибудь привратница! Вы разве так уж сильно привязаны к вашей тетушке Меренвилль?
– Послушайте, милостивый государь, да вы просто с ума сходите! – воскликнула герцогиня, пожимая плечами.
– Но ведь это же сущая правда, – настаивал герцог, – пусть уж лучше умрут два десятка безразличных вам людей вместо одного вашего друга… Вы согласны со мной, Сен-Реми?
– Безусловно.
– Помните ту старинную историю о портном? Ты знаешь эту историю о портном, Конрад?
– Нет, не знаю, кузен.
– Ты тотчас же поймешь, почему я о ней вспомнил. Некоего портного осудили на казнь через повешение; во всем городке больше портных не было. Как поступают горожане? Они пришли к судье и сказали ему: «Господин судья, у нас в городе только один портной, а башмачников трое; если вам все равно, повесьте лучше одного из них вместо портного, нам хватит и двух башмачников». Ты понимаешь смысл этой истории, Конрад?
– Понимаю, кузен.
– А вы, Сен-Реми?
– Я тоже.
– Карета госпожи герцогини! – возгласил один из слуг.
– Ах, так! Но почему вы не надели ваши бриллианты? – неожиданно спросил у жены герцог де Люсене. – К этому платью они бы очень подошли!
Виконт де Сен-Реми вздрогнул.
– Ведь мы так редко выезжаем в свет вместе, – продолжал герцог де Люсене, – и вы могли бы доставить мне удовольствие, надев их. До чего они прекрасны, эти бриллианты… Вы видели бриллианты герцогини, Сен-Реми?
– Да… господин виконт хорошо знаком с моими бриллиантами, – ответила Клотильда. Потом она прибавила: – Подайте мне руку, Конрад…
Господин де Люсене последовал за герцогиней вместе с виконтом де Сен-Реми, который едва сдерживал гнев.
– А разве вы не поедете с нами к Сенвалям, виконт? – спросил герцог.
– Нет… это невозможно, – поспешно ответил тот.
– Послушайте, Сен-Реми, госпожа де Сенваль – еще одна особа… да что я говорю, одна… их там двое… и я охотно бы пожертвовал обеими, ибо ее муж тоже внесен в мой список.
– Какой список?
– Список людей, чья смерть была бы для меня совершенно безразлична, если бы д’Арвиль остался с нами.
В первой гостиной герцог де Монбризон помогал герцогине надеть ее длинную накидку; обратившись к нему, г-н де Люсене сказал:
– Раз уж ты едешь с нами, Конрад… пусть твой экипаж следует за нашим… разве только вы все же поедете к Сенвалям, Сен-Реми, тогда я сяду вместе с вами… и расскажу вам еще одну славную историю, она ничуть не хуже истории о портном.
– Благодарю вас, герцог, – сухо сказал виконт де Сен-Реми, – но сопровождать вас на прием я не могу.
– В таком случае до свидания, мой милый… А вы что, поссорились с моей женой? Смотрите-ка, она садится в экипаж, даже не простившись с вами.
И в самом деле карета герцогини подкатила к крыльцу, и молодая женщина с легкостью поднялась в нее.
– А вы, кузен? – спросил Конрад, ожидавший из учтивости, пока герцог сядет в карету.
– Садись же! Садись! – сказал герцог де Люсене, задержавшись на крыльце, – он любовался красивыми лошадьми, запряженными в экипаж виконта.
– Это и есть ваши гнедые, Сен-Реми?
– Да.
– А до чего живописен ваш толстый Эдвардс… Какой у него осанистый вид!.. Поистине настоящий кучер из благородного дома!.. Вы только поглядите, как ловко он держит вожжи в руке!.. Надо отдать вам должное, виконт, я бы сказал: «Один только этот чертов Сен-Реми умудряется обладать всем самым лучшим».
– Госпожа де Люсене и ее кузен ждут вас, дорогой герцог, – с горечью сказал виконт де Сен-Реми.
– Верно, черт побери… я веду себя как грубиян!.. До свидания, Сен-Реми… Ах, совсем забыл, – проговорил герцог де Люсене, останавливаясь посреди крыльца, – если у вас не будет более интересного занятия, приезжайте к нам завтра обедать: лорд Дадли прислал мне из Шотландии куропаток, вернее, тетеревов. Представляете, это такие громадины… Условились, не правда ли?
И герцог присоединился наконец к своей жене и Конраду.
Виконт де Сен-Реми остался на крыльце один, провожая взглядом отъехавший экипаж.
Тем временем подъехал его собственный кабриолет.
Он поднялся в экипаж, бросив взгляд, полный гнева, ненависти и отчаяния, на этот особняк, куда он так часто входил, точно хозяин, и откуда его с позором изгнали.
– Домой! – резко бросил он.
– В особняк! – крикнул выездной лакей Эдвардсу, захлопывая дверцу кабриолета…
Читатель понимает, какие горестные и унылые мысли одолевали виконта де Сен-Реми по дороге домой.
Когда экипаж подъехал к дому, Буайе, поджидавший хозяина в крытой галерее, сказал:
– Господин граф уже наверху, он ожидает там господина виконта.
– Превосходно…
– Там также находится тот человек, которому господин виконт велел прийти к десяти часам вечера; это господин Пти-Жан…
– Хорошо, хорошо.
«Господи, ну и вечерок выдался!» – подумал Флорестан, поднимаясь на второй этаж, где его ожидал отец; он застал графа в гостиной, где происходила их утренняя беседа.
– Тысяча извинений, отец! Простите, что я не попал домой до вашего прихода… но я…
– Человек, в чьих руках находится подложный вексель, здесь? – спросил старик, обрывая сына.
– Да, отец, он ждет внизу.
– Пусть поднимется сюда…
Флорестан позвонил в колокольчик; на пороге показался Буайе.
– Попросите господина Пти-Жана подняться сюда.
– Слушаюсь, господин виконт, – сказал Буайе и вышел из кабинета.
– Как вы добры, отец, что не забыли о своем обещании.
– Я всегда помню о том, что обещал…
– Как несказанно я вам благодарен!.. Не знаю, как я смогу выказать эту…
– Я не хотел, чтобы мое имя было обесчещено, – прервал его граф. – И оно не будет обесчещено…
– Да, не будет!.. Да, оно не будет обесчещено, я клянусь вам, отец…
Граф посмотрел на сына со странным выражением лица и повторил:
– Да, мое имя не будет обесчещено!
Потом он прибавил с сардонической усмешкой:
– А вы почему в этом так уверены? Разве вы прорицатель?
– Нет, но в своей душе я читаю твердую решимость в этом.
Отец Флорестана ничего не ответил.
Он ходил из угла в угол гостиной, сунув обе руки в карманы своего длинного редингота.
Он был очень бледен.
– Господин Пти-Жан, – доложил Буайе, вводя в комнату человека с хитрым, гнусным и корыстным лицом.
– Где этот вексель? – спросил граф.
– Вот он, сударь, – ответил Пти-Жан (подставное лицо нотариуса Жака Феррана), протягивая вексель графу.
– Тот ли это вексель? – спросил старик у своего сына, показывая ему документ.
Кинув взгляд на вексель, Флорестан сказал:
– Да, тот самый, отец.
Граф вытащил из кармана своего камзола двадцать пять тысяч франков казначейскими билетами, протянул их сыну и приказал:
– Уплатите!
Флорестан вручил деньги Пти-Жану и взял у него из рук вексель со вздохом облегчения.
Пти-Жан тщательно вложил банковские билеты в потрепанный бумажник и откланялся.
Граф де Сен-Реми вышел вместе с ним из гостиной, а Флорестан тем временем старательно разрывал вексель в клочки.
– По крайней мере, у меня осталось еще двадцать пять тысяч франков от Клотильды, – проговорил он. – Если ничто не откроется… эти деньги – пусть слабое, но все-таки утешение. Но, подумать только, как она обращалась со мной!.. Да, кстати, что такого мог сказать мой отец Пти-Жану?
Скрип ключа в двери заставил виконта вздрогнуть.
Его отец возвратился в гостиную.
Теперь он был еще бледнее, чем прежде.
– Мне показалось, отец, что кто-то запер на ключ дверь в мой кабинет?
– Да, это я запер ее.
– Вы, отец? А зачем? – с изумлением спросил Флорестан.
– Я вам сейчас скажу.
Граф уселся в кресло, передвинув его так, чтобы сын не мог уйти по потайной лестнице, что вела на первый этаж.