– Меня устраивает, раз такой случай представился, лучше быть капитаном, нежели солдатом.
– Неужели и теперь вы откажетесь пожать мне руку? – искренне спросил Жермен.
– Нет, господин Жермен, не откажусь, думаю, что теперь могу позволить себе дружески подать вам руку.
– Мы еще увидимся. Отныне вы мой щит, мне нечего бояться, каждый день могу гулять.
– Не бойтесь, все будут перед вами лебезить. Вот что я подумал: напишите господину Родольфу о том, что я вам рассказал, тогда он не будет волноваться, передайте, что я нахожусь здесь случайно, чтоб он не подумал, что я вор, а то ведь это, черт возьми, меня не устраивает…
– Будьте спокойны, сегодня же вечером напишу своему покровителю; завтра вы сообщите мне его адрес, и письмо будет отправлено. До свидания, еще раз благодарю вас, вы настоящий человек!
– До свидания, господин Жермен, пойду к своей ватаге оборванцев, ведь я теперь староста… Научу их ходить по струнке, кто не послушается, пусть пеняет на себя!
– Когда я думаю, что по моей вине вы должны будете жить среди этих негодяев!
– Ну что ж тут особенного? Ничем не рискую, они не посмеют напасть на меня. Господин Родольф меня научил. Никакая потасовка мне не страшна.
И Поножовщик последовал за надзирателем, а Жермен вошел в кабинет начальника.
Он был поражен, увидев там Хохотушку.
Хохотушка была бледна и взволнована, с влажными от слез глазами. И все же она улыбалась… Лицо ее выражало радость, ликование.
– У меня для вас хорошая новость, – объявил начальник Жермену. – Судебные власти объявили, что вы ни в чем не виноваты. За отсутствием виновности, в соответствии с Гражданским кодексом, я получил приказ немедленно вас освободить.
– Что вы говорите, сударь? Неужели это возможно!
Хохотушка хотела что-то сказать, но так волновалась, что не смогла промолвить ни слова, умоляюще сложив руки, она лишь утвердительно кивнула головой Жермену.
– Мадемуазель пришла сюда вслед за тем, как я получил приказ освободить вас, – продолжал начальник. – Она принесла мне рекомендательное письмо от весьма высокопоставленного лица. Прочтя его, я убедился, что она преданна вам, проявляла трогательную заботу во время вашего пребывания в тюрьме. Вот почему я охотно послал надзирателя разыскать вас, надеясь, что вы и мадемуазель будете счастливы, выйдя из этих стен.
– Это сон… так бывает только во сне, – сказал Жермен. – Какое благородство! Простите, огромная радость и изумление лишили меня дара речи, я не могу должным образом поблагодарить вас…
– Я так же, господин Жермен, не нахожу слов, – сказала Хохотушка, – судите сами о моем счастье: когда я рассталась с вами, меня встретил друг Родольфа, он ждал меня.
– Опять Родольф! – удивленно заметил Жермен.
– Да, теперь можно вам рассказать, тогда все станет ясно. Мэрф сообщил мне, что Жермен свободен. «Вот письмо к начальнику тюрьмы, – сказал он, – когда вы придете туда, у него уже будет приказ освободить Жермена, и вы сможете его увести». Я не верила своим ушам, однако же все так и вышло, взяла фиакр, приезжаю сюда… и теперь фиакр ждет нас.
…………………………………
Трудно описать счастье влюбленных, когда они вышли из тюрьмы Форс, и тот чудный вечер, который они провели в комнатке Хохотушки. В одиннадцать часов Жермен вышел из дому, чтобы снять для себя скромную квартиру.
…………………………………
Изложим кратко практические и теоретические принципы, которые мы попытались оспорить, описав эпизод из тюремной жизни.
Мы были бы счастливы, если б нам удалось доказать:
неразумность, вред и опасность содержания заключенных в общих камерах…
несоразмерность, существующую в оценках и наказаниях различных преступлений (домашняя кража, кража со взломом) и некоторых правонарушений (злоупотребление доверием)…
Наконец, показать материальную неспособность бедных классов пользоваться Гражданским кодексом.
Глава XIIIНаказание
Мы вновь поведем читателя в контору нотариуса Жака Феррана.
Благодаря обычной болтливости его служащих, почти беспрерывно занятых обсуждением все более заметных странностей своего хозяина, мы расскажем о событиях, происшедших после исчезновения Сесили.
– Держу пари на сто су против десяти, что если дело так пойдет дальше, то наш мэтр более месяца не протянет, подохнет, как комар.
– Во всяком случае, после того, как служанка, похожая на эльзаску, покинула его дом, от него остались только кожа да кости.
– Какая уж там кожа!
– Послушай-ка! Значит, он был влюблен в эльзаску, раз он так высох после того, как она уехала.
– Хозяин – влюблен? Просто смех!
– Напротив… Он больше, чем когда-либо, возится с попами!
– И примите еще во внимание, что наш кюре – надо отдать ему справедливость, человек уважаемый, – уходя, сказал сопровождавшему его аббату (я сам это слышал): «Восхитительно! Жак Ферран – идеал милосердия и щедрости…»
– Так сказал кюре? Сам кюре? И чистосердечно?
– Что сказал?
– Что наш хозяин – идеал милосердия и щедрости, что во всем мире другого такого не сыскать…
– Я сам это слышал…
– Тогда я больше ничего не понимаю. Наш кюре считается, как говорят, настоящим пастырем, и заслуженно.
– Это так, о нем надо говорить серьезно и почтительно, он добрый и милосердный, второй Синий Плащ[42], а когда такое говорят о человеке, этим все сказано.
– И сказано немало.
– Бедняки всей душой почитают его как истинного священника.
– Тогда я продолжу свою мысль. Когда кюре что-нибудь говорит, ему надо верить, поскольку он не способен лгать; а все-таки поверить, что наш хозяин милосерден, великодушен, я никак не могу, хоть убейте.
– Здорово сказано, Шаламель! Здорово!
– В это можно поверить только как в чудо.
– Ферран великодушен! Да он способен с любого шкуру содрать.
– Но все же, господа, сорок су на завтрак он нам выдает!
– Ну и что? Это ничего не доказывает. Мелочь!
– Да, господа, а с другой стороны, старший клерк сказал, что патрон в течение трех дней перевел огромную сумму в банковские билеты и что…
– Что?
– Ну, расскажи!
– Тут кроется тайна.
– Тем более… Какая же тайна?
– Дайте слово, что никому не расскажете.
– Клянемся жизнью наших детей.
– Пусть моя тетка Мессидор станет продажной шлюхой, если я проболтаюсь хоть словом!
– А теперь вспомним, как торжественно говорил король Людовик Четырнадцатый венецианскому дожу, обращаясь к придворным:
Коль в тайну клерк был посвящен,
Ее вмиг выболтает он[43].
– Да ну тебя, Шаламель, с твоими поговорками!
– Смерть Шаламелю!
– Пословицы выражают мудрость народа; потому я требую, чтобы ты открыл нам свою тайну.
– Довольно болтать… я поклялся старшему клерку сохранить это в тайне…
– Но он же не запретил тебе поведать тайну всему свету?
– Не бойся, отсюда это не выйдет, рассказывай!
– Да он сам сгорает от желания сообщить новость!
– Ну, ладно! Хозяин продает контору. Кажется, уже продал.
– Вот это да!
– Вот так новость!..
– Ошеломительно!
– Поразительно!
– А теперь возникает вопрос: кто взвалит на себя дело, которое хозяин решил с себя спихнуть?
– Господи, как несносен этот Шаламель и его вечные каламбуры!
– Откуда мне знать, кому он продает свою контору?
– Если он ее продает, значит, хочет вести праздную жизнь, задавать балы, развлекаться, как говорят в высшем свете.
– В конце концов, у него есть средства.
– И семья на нем не висит.
– Да уж наверняка есть на что. Старший клерк говорит, что у него больше миллиона, включая стоимость конторы.
– Больше миллиона – это неплохо.
– Говорят, он тайком играл на бирже вместе с майором Робером и выиграл много денег.
– И притом жил как скряга.
– Да, но уж если скряга начнет транжирить, он становится расточительнее любого мота.
– Я согласен с Шаламелем: теперь хозяин хочет пожить в свое удовольствие.
– Он совершит непростительную ошибку, если не предастся сладострастию, не погрузится в наслаждения Голконды… раз есть деньги… ибо, как сказал меланхоличный Оссиан в пещере Фингала:
Любой судья не прочь кутнуть. Ну что ж!
Есть деньги – есть и право на кутеж.
– К черту Шаламеля!
– Что за чушь!
– Да, но у хозяина совсем не тот вид, не похоже, чтобы он мог наслаждаться.
– Вид у него такой, что краше в гроб кладут!
– А кюре еще восхищается его милосердием!
– Ну так что же? Истинное милосердие прежде всего обращается на себя самого. Ты что, дикарь, не знаешь, чего требует от тебя всевышний? Если хозяин просит для себя милостыню в виде утонченных наслаждений… его долг себе их доставить… иначе он сам себе покажется ничтожеством…
– Больше всего меня удивляет его новый друг, который словно с неба свалился и ходит за ним как тень.
– Не говоря уже о том, что он уродлив…
– Рыжий, как морковка…
– Я готов подумать, что этот втируша появился на свет благодаря случайной ошибке господина Феррана на заре его молодости, ибо, как говорил Орел из Мо[44] в связи с пострижением в монахини обворожительной Лавальер:
С кем ни свяжись: будь молод он, будь стар —
Ребеночка тебе оставят в дар.
– Смерть Шаламелю!
– Правда… Он никому не дает слова сказать!
– Какая глупость! Утверждать, что новичок – сын патрона! Да он старше нашего хозяина, сразу видно.
– Ну и что? Строго говоря, какое это имеет значение?
– То есть как! Что же, по-твоему, сын может быть старше отца?
– Господа, я подумал об исключительном, самом необычайном случае.