– Я не нахожу в этом ничего серьезного, просто упадок сил, последствия переживаний!.. Ведь они не опасны, не правда ли?
– Да нет же… но твое состояние здоровья требует предосторожности. Надо поберечь себя, отвлечься от некоторых мыслей, иначе все плохо кончится.
– Я поступлю, как ты посоветуешь, – только бы жить, не хочу умирать. О! Пастыри говорят об осужденных на муки. Они никогда не придумают для них мучений, подобных моим. Страсть и алчность – две открытые раны, от которых я глубоко страдаю. Лишиться состояния ужасно, но и смерть для меня не менее страшна. Я хочу жить, и, хотя моя жизнь может стать сплошным кошмаром, я не смею призывать смерть, ибо смерть украдет мое роковое блаженство, этот мираж, приносящий мне образ Сесили.
– У тебя, по крайней мере, есть утешение, – сказал Полидори, к которому вернулось его обычное хладнокровие, – думать о благодеянии во искупление злодеяний.
– Ладно, издевайся, жарь меня на горячих углях… Ты хорошо знаешь, негодяй, что я ненавижу всех, тебе известно, что в моем искуплении находят утешение только слабоумные, а у меня оно вызывает ненависть и злобу к тем, кто меня к этому принуждает, и к тем, кто от этого выгадывает. Гром и молния! Подумать только, что в то время, как я буду влачить ужасающую жизнь, существовать лишь для того, чтобы наслаждаться страданиями, которые испугали бы даже самых бесстрашных, эти ненавистные мне люди благодаря отнятому у меня богатству перестанут быть нищими; что эта вдова и ее дочь возблагодарят бога за состояние, которое я им возвращаю; что этот Морель и его дочь будут жить в достатке; что Жермен обретет почетное и обеспеченное будущее! А священник! Он благословлял меня, когда мое сердце было полно ненависти и злобы… Я бы пронзил его кинжалом!.. О! Это уже слишком! Нет! Нет! – воскликнул он, закрыв лицо руками. – У меня трещит голова, мысли начинают путаться… Я не смогу больше выдержать такие приступы бессильной ярости… эти бесконечные мучения… И все это ради тебя! Сесили! Знаешь ли ты, по крайней мере, что я так страдаю, знаешь ли ты, демон зла?
И Жак Ферран, обессиленный страшным возбуждением, тяжело дыша, упал в кресло, ломая руки, издавая глухой, невнятный вопль.
Этот приступ лихорадочной и отчаянной ярости не удивил Полидори.
Обладая солидным знанием медицины, он легко догадался, что причиной пожирающей Феррана лихорадки была ярость от потери состояния и безумная страсть к Сесили.
Но этого мало… В припадке, жертвой которого только что стал Жак Ферран, Полидори с тревогой усмотрел некоторые симптомы одной из самых страшных болезней, когда-либо поражавших человечество, грозную картину которых описали Паулюс и Арете, превосходные исследователи и моралисты.
…………………………………
Неожиданно раздался стук в дверь кабинета.
– Жак, – сказал Полидори, – Жак, возьми себя в руки… Кто-то пришел…
Нотариус не слышал его. Навалившись на свой письменный стол, он бился в конвульсиях.
Полидори открыл дверь и увидел бледного и взволнованного старшего клерка конторы. Тот воскликнул:
– Мне необходимо сейчас же поговорить с господином Ферраном.
– Тише… Ему сейчас очень плохо… Он не может вас выслушать… – вполголоса сказал Полидори и, выйдя из кабинета нотариуса, закрыл за собой дверь.
– Ах, господин, – воскликнул старший клерк, – вы, ближайший друг господина Феррана, должны ему помочь, нельзя терять ни минуты.
– В чем дело?
– По приказанию господина Феррана я отправился передать графине Мак-Грегор, что сегодня он не сможет к ней прийти, как она того желала.
– Ну и что же?
– Эта дама, очевидно, выздоровела; она пригласила меня к себе и приказала угрожающим тоном: «Вернитесь и скажите Феррану, что если он не явится ко мне, то сегодня же будет арестован за подлог… так как девочка, которую он выдал за умершую, вовсе не умерла… Я знаю, кому он ее отдал, знаю, где она находится»[50].
– Это просто бред, – холодно ответил Полидори, пожимая плечами.
– Вы так думаете?
– Я в этом убежден.
– Сначала я тоже так подумал… но уверенность госпожи графини…
– Ее рассудок не совсем еще уравновешен после болезни… а безумцы всегда верят в свои представления.
– Конечно, вы правы, сударь, иначе я не могу объяснить себе угроз графини по адресу столь уважаемого человека, как господин Ферран.
– В этом нет здравого смысла.
– Я должен вам еще добавить, сударь: когда я покидал госпожу графиню, в комнату вбежала одна из служанок и сказала: «Его высочество будет здесь через час».
– Служанка так и сказала? – воскликнул Полидори.
– Да, и я был очень удивлен, потому что не знал, о каком высочестве идет речь.
«Нет сомнения, это принц, – подумал Полидори. – Он у графини Сары, которую никогда не должен был больше видеть… Не знаю, почему, но мне не нравится это сближение… Оно может повредить нам». Затем, обращаясь к клерку, Полидори сказал:
– Повторяю: ничего серьезного, это безумное воображение больной. Впрочем, я сейчас же передам господину Феррану ваши новости.
…………………………………
А теперь мы проводим читателя к графине Саре Мак-Грегор.
Глава IIРодольф и Сара
Мы проведем читателя к графине Мак-Грегор. В ее болезни наступил решающий кризис, прошел бред и облегчились страдания, которые в течение многих дней вызывали серьезные опасения.
День клонился к концу… Сара сидела в большом кресле, поддерживаемая своим братом Томасом Сейтоном, и внимательно рассматривала себя в зеркале, которое держала служанка, стоявшая перед ней на коленях.
Это происходило в той гостиной, где Сычиха покушалась на ее жизнь.
Она была бледна, оттого на беломраморном лице особенно выделялись черные глаза и смоляные брови; на ней было широкое платье из белого муслина.
– Подайте мне коралловую повязку, – приказала она служанке слабым, но властным голосом.
– Бетти вам поможет. Вы устанете. Это так неблагоразумно, – сказал Томас Сейтон.
– Повязку, повязку! – нетерпеливо повторяла Сара. Она взяла повязку и приложила ко лбу. – Прикрепите ее и оставьте меня, – приказала она служанкам.
– Проведите господина Феррана в голубой салон… затем, – добавила она с едва скрываемой гордостью, – когда прибудет его королевское высочество великий герцог Герольштейнский, пригласите его ко мне. А теперь оставьте меня.
– Наконец-то! – воскликнула Сара, откинувшись в кресле и оставшись одна с братом. – Наконец-то я получу эту корону… мечту моей жизни… Значит, предсказание сбывается.
– Сара, успокойтесь, – сурово проговорил брат. – Вчера вы были при смерти; еще одно разочарование нанесет вам смертельный удар.
– Вы правы, Том… Разочарование было бы тяжелым, ибо моя надежда чуть не сбылась. Я смогла выдержать мои мучения только потому, что все время думала об одном: я должна воспользоваться поразительной новостью, которую мне сообщила эта женщина, когда пыталась меня убить.
– Вы это повторяли в бреду.
– Потому что только эта мысль и поддерживала мою угасающую жизнь. Возвышенная надежда! Я – владетельная принцесса… почти королева!.. – добавила она в упоении.
– Сара, оставьте безрассудные мечты… Пробуждение будет ужасным.
– Безрассудные мечты?.. Вот как! Когда Родольф узнает, что эта девушка сейчас в тюрьме Сен-Лазар[51] и что она ранее была под опекой нотариуса, который объявил о ее смерти, узнает, что она – наша дочь, вы думаете, что…
Сейтон прервал сестру.
– Я думаю, – сказал он с горечью, – что для монархов государственные интересы, политические соображения выше родственных привязанностей.
– Как мало вы верите в мою сообразительность!
– Принц – не тот наивный и страстный юноша, которого вы когда-то соблазнили; не те времена, сестрица.
Сара, слегка пожав плечами, ответила:
– Знаете, почему я хотела украсить волосы этой коралловой повязкой? Почему я надела белое платье? В первый раз, когда Родольф увидел меня при Герольштейнском дворе… на мне было белое платье… а в волосах эта самая коралловая повязка.
– Как? – воскликнул Томас Сейтон, глядя на сестру с изумлением. – Вы хотите пробудить былые воспоминания? Не опасаетесь, что они могут вызвать враждебные чувства?
– Я знаю Родольфа лучше, чем вы… Несомненно, время и страдания изменили мое лицо, я уже не та молодая девушка, которую он безумно любил… и любил только меня одну… ведь я была его первой любовью… А такая любовь всегда оставляет в сердце мужчины неизгладимый след. Поверьте мне, братец, этот венец напомнит Родольфу былую любовь, прошедшую молодость. У мужчин такие воспоминания всегда вызывают нежность, благие порывы.
– Но эти нежные чувства смогут также напомнить мрачную драму вашей любви! Напомнить, как относился к вам отец принца и как вы после брака с графом Мак-Грегором упорно молчали, когда Родольф требовал у вас вашу дочь! Да, вашу дочь, о смерти которой вы ему сообщили в сдержанных тонах десять лет тому назад… Разве вы забыли, что с того времени принц ненавидит вас?
– Ненависть сменилась состраданием, когда он узнал, что я при смерти… Он каждый день посылал барона де Грауна проведать меня.
– Из человеколюбия…
– А сейчас мне сообщили, что он придет сюда. Оказана великая честь, брат.
– Он подумал, что вы при смерти и что речь идет о последней воле умирающей, потому решил навестить вас. Вы неправильно поступили, вам надо было написать ему, что хотите сообщить важную новость.
– У меня есть причина вести себя именно так. Новость доставит ему огромную радость… И я вовремя воспользуюсь порывом его нежности… Именно сегодня, или никогда, он мне скажет: «Брак должен узаконить рождение нашей дочери». Если он так скажет, то его слово свято и сбудется надежда моей жизни.
– Только в том случае, если он даст вам такое обещание.
– Надо воспользоваться всеми средствами, чтобы он согласился совершить этот акт… Я знаю Родольфа, он меня ненавидит, хотя не могу понять почему. Я всегда относилась к нему благоразумно, как это и подобало мне.