Послышался шум экипажа, въезжавшего во двор.
— Это он… Родольф!.. — воскликнула Сара, обращаясь к Томасу Сейтону. Тот быстро подошел к окну и отдернул портьеру:
— Да, принц… выходит из кареты.
— Оставьте меня одну, решительный момент наступил, — с неизменным хладнокровием объявила Сара, ибо чудовищное честолюбие, безжалостный эгоизм всегда были единственными побуждениями этой женщины. В чудесном воскрешении своей дочери она видела лишь средство для достижения постоянной цели своей жизни.
Помедлив немного, прежде чем покинуть комнату, Томас вдруг подошел к сестре и сказал:
— Может быть, лучше я скажу принцу, каким образом была спасена ваша дочь, которую считали умершей? Этот разговор был бы слишком опасен для вас… Вас могут убить и сильное волнение, и встреча с принцем после столь долгой разлуки, и воспоминания о том времени…
— Дайте вашу руку, брат, — сказала Сара.
Приложив к своему бесстрашному и спокойному сердцу руку Томаса Сейтона, она спросила с мрачной ледяной улыбкой:
— Разве вы чувствуете, что я взволнована?
— Нет… вовсе нет, сердце бьется ровно, — с изумлением проговорил Сейтон, — я-то знаю, как вы умеете владеть собой. Но в такой момент, когда для вас решается вопрос о короне или о смерти… еще раз подумайте… Потеря этой последней надежды может быть смертельной для вас. Право, ваше спокойствие меня поражает.
— Почему вы удивлены, братец? Разве до сих пор вы не знали меня? Ничто… Да, ничто никогда не заставляло забиться это каменное сердце. Оно возликует лишь в тот день, когда на голову владелицы этого сердца возложат княжескую корону… Я слышу шаги Родольфа… Оставьте же меня.
— Но…
— Оставьте меня, — твердо приказала Сара, и таким решительным, таким властным тоном, что брат покинул комнату за несколько секунд до того, как вошел принц.
Когда Родольф входил в салон, его взгляд выражал жалость… но, увидев Сару в кресле и почти нарядно одетой, он удивился, и лицо его стало мрачным и недоверчивым.
Графиня, угадав его мысли, сказала нежным и слабым голосом:
— Вы думали, что я умираю… Вы пришли, чтобы услышать мои последние слова?
— Я всегда считал последнюю волю умирающих священной… Но если дело идет о чудовищном обмане…
— Уверяю вас, — прервала Родольфа Сара, — я вас не обманывала… мне остается жить всего несколько часов… Простите мое легкомыслие… Я хотела избавить вас от печальной картины агонии… Я хотела умереть одетой как при нашей первой встрече. Увы! Наконец вы здесь, после десяти лет разлуки. О, благодарю вас, благодарю! Но и вы поблагодарите бога за то, что он повелел вам выслушать мою мольбу. Если бы вы не пришли, я унесла бы с собой тайну, от которой будет зависеть радость и счастье вашей жизни… Радость, смешанная с легкой грустью, счастье и слезы… Вы испытаете истинно человеческое чувство, за которое, наверно, не пожалеете отдать годы оставшейся жизни.
— Что вы хотите сказать? — спросил с удивлением принц.
— Да, Родольф, если бы вы не пришли… эту тайну я унесла бы с собой в могилу, свершилась бы моя последняя месть, и еще… нет, нет, у меня не хватило бы для этого смелости. Хотя вы заставили меня жестоко страдать, я разделила бы с вами счастье жизни… которым вы, более удачливый, будете долго, надеюсь, очень долго наслаждаться.
— Но о чем же идет речь?
— Услышав меня, вы не поверите той новости, которую я вам сообщу, вы не поймете, почему я так медлила сообщить ее вам, вы сочтете ее небесным чудом… Как это ни странно, я могу осчастливить вас, вы никогда не могли на это рассчитывать… и хотя дни моей жизни сочтены, я наслаждаюсь тем, что возбуждаю ваше любопытство… К тому же мне знакомо ваше сердце… Несмотря на твердость вашего характера, я опасаюсь немедля сообщить невероятную новость… Волнения, вызванные внезапной радостью, могут быть опасны…
— Ваша бледность все усиливается… вы едва сдерживаете себя, — сказал Родольф. — Как видно, речь идет о чем-то серьезном.
— Серьезном и важном, — трепетно повторила Сара.
Хорошо понимая значение тайны, которую графиня собиралась открыть Родольфу, она лишилась обычного хладнокровия и уравновешенности. Не в силах более сдерживать себя, она сказала:
— Родольф… наша дочь жива.
— Наша дочь!..
— Она жива, говорю я вам…
Эти слова, искренность, с которой они были произнесены, взволновали принца до глубины души.
— Наше дитя? — повторил он, быстро подойдя к креслу. — Сара, наш ребенок! Моя дочь!
— Она жива, и у меня есть неопровержимые доказательства. Я знаю, где она… Завтра вы ее увидите.
— Моя дочь! Моя дочь! — повторял Родольф, словно в оцепенении. — Возможно ли это? Она жива!
Затем им внезапно овладело сомнение, и снова опасаясь стать жертвой обмана Сары, он воскликнул:
— Нет, нет… это сон! Это невозможно!.. Вы меня обманываете. Хитрость, недостойная ложь!
— Родольф, выслушайте меня.
— Нет, я знаю ваше честолюбие, я знаю, на что вы способны, я догадываюсь, какую цель вы преследуете этим обманом!
— Ну хорошо! Вы правы… Я способна на все… Да, я хотела вас обмануть. Да, за несколько дней до того, как мне нанесли смертельный удар, я хотела найти незнакомую молодую девушку… и представить ее вам как нашу дочь… о которой вы так горько скорбите.
— Довольно, прошу вас! Довольно…
— Но после этого признания вы, быть может, мне поверите… или, скорее, будете вынуждены считаться с истиной.
— С истиной…
— Да, Родольф, повторяю, я хотела вас обмануть, заменить неизвестной молодой девушкой ту, которую мы оплакиваем, но бог захотел, чтобы в тот момент, когда я пыталась совершить это кощунство… мне нанесли смертельный удар.
— Вам… в тот самый момент!..
— Бог захотел, чтобы мне предложили для этого обмана… знаете, кого? Нашу дочь…
— Вы бредите?.. Ради бога.
— Это не бред, Родольф. В этой шкатулке вместе с бумагами и портретом вы найдете еще бумагу, запятнанную моей кровью, — вот вам доказательство.
— Вашей кровью?
— Женщина, перед тем как нанести мне удар кинжалом, сообщила это открытие — что наша дочь жива.
— Кто эта женщина? Откуда она узнала об этом?
— Ей отдали нашу девочку… еще совсем крошкой… после того, как ее объявили погибшей.
— Но эта женщина… Ее имя?.. Можно ли ей верить? Где вы с ней познакомились?
— Говорю вам, Родольф, тут кроется нечто роковое, предначертанное свыше. Несколько месяцев тому назад вы спасли одну девушку от нищеты и, отослали ее в деревню, не так ли?
— Да, в Букеваль.
— Ревность, ненависть ослепляли меня… Я приказала одной женщине похитить ее… Той самой, о которой я вам говорю…
— И несчастную девушку отправили в Сен-Лазар.
— Где она сейчас и находится.
— Ее уже там нет… Ах, вы не знаете, сударыня, какое ужасное зло совершили, похитив несчастную из убежища, куда я ее поместил… но…
— Она теперь на свободе, и вы еще говорите, что это несчастье!
— Алчные, жестокие люди были заинтересованы в ее гибели. Они утопили ее… Но отвечайте… Вы говорите, что…
— Моя дочь! — воскликнула Сара, поднявшись с кресла и оставаясь неподвижной, словно статуя.
— Что она говорит? Боже мой!
— Моя дочь, — повторяла Сара, лицо которой стало мертвенно-бледным. — Они убили мою дочь!
— Певунья — ваша дочь!.. — повторил Родольф, отступив назад от ужаса.
— Певунья… да, это имя назвала мне Сычиха. Умерла… умерла! — повторяла Сара с неподвижным и полным отчаяния взглядом. — Они убили ее…
— Сара, — взволнованно произнес Родольф, — придите в себя, отвечайте. Певунья, которую вы приказали Сычихе похитить с фермы, была…
— Наша дочь!
— Она!!!
— И они убили ее!..
— О нет, нет, вы бредите — этого не могло быть, ошибаетесь… Вы не представляете себе, как это было бы ужасно… Сара! Очнитесь! Говорите со мною спокойно. Сядьте, не волнуйтесь. Бывает случайно внешне, сходство, которое вводит в заблуждение: люди так склонны верить в то, чего они желают. Я вас не упрекаю… но объясните мне, расскажите о причинах, которые заставляют вас думать, что убийство свершилось… Это невозможно… Нет, нет, этого не могло быть!
Немного помолчав, графиня собралась с мыслями и слабым голосом произнесла:
— Узнав о вашей женитьбе, я решила выйти замуж и потому не могла оставить девочку у себя; ей было тогда четыре года…
— Но в то время я просил вас отдать ее мне… умолял вас, — воскликнул Родольф душераздирающим голосом, — и мои письма остались без ответа. В единственном письме вы сообщили мне о ее смерти.
— Я хотела отомстить вам за ваше презрение и потому не отдала вам ребенка… Это было недостойно. Но послушайте меня… я чувствую… жизнь на исходе, этот последний удар, и я…
— Нет! Нет! Я вам не верю, не хочу вам верить. Певунья… моя дочь! О господи, ты не допустил бы этого.
— Выслушайте меня… Когда ей было четыре года, мой брат поручил госпоже Серафен, вдове его старого слуги, воспитывать девочку до ее поступления в пансион. Деньги, предназначенные на то, чтобы обеспечить ее будущее, были помещены братом у нотариуса, известного своей безукоризненной честностью. Письма этого человека и госпожи Серафен, посланные в то время мне и моему брату, здесь, в этой шкатулке… Год спустя мне написали, что здоровье девочки пошатнулось, а еще через восемь месяцев — что она умерла, и прислали свидетельство о смерти. Как раз в это время Серафен поступила в услужение к Жаку Феррану, после того как отдала нашу дочь женщине по прозвищу Сычиха при посредничестве одного негодяя, который сейчас на каторге в Рошфоре. Вот все, что я успела записать со слов Сычихи, как вдруг она нанесла мне удар ножом. Документ хранится здесь вместе с портретом нашей девочки, которой было тогда четыре года. Прочтите эти письма, записи, посмотрите на портрет; вы ведь видели несчастного ребенка… и можете судить…
Эти слова поглотили ее последние силы, и она, теряя сознание, опустилась в кресло.
Рассказ глубоко поразил Родольфа.
Иногда возникают неожиданные несчастья, такие жуткие, что даже трудно себе представить, но неумолимая реальность заставляет вас поверить. Родольф был убежден, что Мария погибла; но у него оставался лишь луч надежды — быть может, она была не его дочь.