Одним словом, или Бридуан отложил свои планы, или Мальгаше действительно решился умерить свое любопытство, но только Кастиньо больше никто не беспокоил, и он мирно продолжал свою патриархальную жизнь.
Ворота были постоянно заперты, а маленькая дверь в стене не привлекала ничьего внимания, так как днем она никогда не отворялась.
Теперь возвратимся в сад, где Кастиньо (так как, без сомнения, это был он) уносил на плечах безжизненное тело Марсиаля.
В ту минуту, как он подошел к дому, дверь его отворилась и показалась женщина со свечой, пламя которой она тщательно закрывала рукой от ветра.
— Ну что, Пьер? — спросила она вполголоса. — Что там?
— Разбуди Пьерро и приготовь комнату на первом этаже. У нас больной.
— Боже мой! Бедный!
— Ба!.Мы немало их видели! Через два часа он совсем оправится. Ну же, Мишелина, приготовь постель. Где Пьерро?
— Здесь, отец, — отвечал молодой звучный голос.
— Ты, Пьерро, — быстрее ветра к номеру пять!
— Понял, отец!
— Не через ворота! Перелезай через стену. Кто знает, может быть, есть любопытные. Отдашь это письмо ему. Если его нет дома, вели слуге немедленно отыскать его.
Пьерро взял у отца конверт из траурной бумаги и, цепляясь за неровности стены, перемахнул ее и помчался по улице.
Марсиаль был перенесен в дом. Мишелина хлопотала около него, стараясь устроить как можно удобнее.
Погружение в воду было так непродолжительно, что симптомов удушья не наблюдалось. Был просто обморок, вызванный, вероятно, ударом о воду.
Кроме того, Кастиньо, засучив рукава, усердно занимался растиранием, которое воскресило бы и мертвого. Через четверть часа Марсиаль вздохнул, потом открыл глаза и огляделся вокруг
— Где я? — прошептал он.
— У друзей, — ответил Кастиньо.
— У меня нет друзей, — вздохнул молодой человек.
— Не надо говорить такое. Честные и мужественные сердца есть повсюду, и часто там, где их менее всего ожидают найти.
Марсиаль попытался было приподняться, но силы его оставили, и он тяжело упал на постель.
— Да, я припоминаю теперь, — сказал он, проводя рукой по лбу. — Я хотел умереть.
— И не умерли! Ба! Это часто случается!
— Значит, вы меня спасли?
— Я? И не думал!
— Однако, я уверен…
— Что попробовали холодной воды? Это точно.
— Но кто же спас меня?
— Вероятно, водолаз. На набережной бегает уйма собак! заметил со смехом Кастиньо.
Марсиаль взглянул на старика. Глубоко запавшие глаза и худое лицо светились добротой и честностью. Марсиаль понял, что имеет дело не с врагом.
— Расскажите мне, что случилось, прошу вас, — сказал он.
— Милостивый государь, — ответил с чувством собственного достоинства Кастиньо, — солдат не может изменить своей присяге.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я солдат в том смысле, что у меня есть начальники. Мне сказали:«Вот молодой человек, который хотел напиться бульону. Позаботьтесь о нем и возвратите его нам в добром здравии». Я позабочусь о вас. Это все. Больше я ничего не знаю. Да и не желаю знать. Довольствуйтесь этим.
— Разве вам здесь плохо? — спросила жена Кастиньо.
Марсиаль печально улыбнулся.
— Я не имею права жаловаться… Меня спасли… хотели оказать мне услугу… Поэтому я должен только благодарить вас и тех начальников, о которых вы говорите…
— Добавлю,— сказал поспешно Кастиньо, — что от вас требуют только одного: отдохнуть, уснуть, если можете…
— Будьте уверены, что как только мне позволят силы, я тут же избавлю вас от своего присутствия.
— Вот как!… Впрочем, это меня не касается. Если пожелаете уйдете, но пока речь не об этом… Ваши глаза сами закрываются. Спите же… Спокойной ночи!…
И Марсиаль, истощенный и измученный, немедленно уснул. Кастиньо и его жена оставались еше некоторое время возле него.
— Э! Мой старый Ламалу, — сказала жена вполголоса. — Тут опять скрывается какое-нибудь таинственное дело.
— Ах, если бы знать! — отвечал так же тихо старый Пьер (да-да, под именем Кастиньо скрывался бывший тюремщик Большой Башни)… Когда она мне сказала: «Возьми этого молодого человека»… Боже мой! Я все еще надеюсь, что увижу малютку…
— А ты уверен, что это не он?
— Она бы мне это сказала… Боже мой! Что-то теперь с ним? Не найдем ли мы его, как и этого, готового к самоубийству?…
— Не говори так, Пьер!… Я уверена, что госпожа маркиза найдет своего Жака.
— Дай-то Бог!
В эту минуту снаружи послышался слабый продолжительный свист.
— Это, должно быть, номер пятый, — заметил Ламалу.
Он поспешно вышел и, подойдя к знакомой нам маленькой двери, ударил в нее три раза с расстановкой, а затем два раза подряд. Снаружи ему отвечали одним ударом.
Тогда дверь отворилась, и на пороге показался Арман де Бернэ.
— Что случилось? — спросил он тихо.
— Есть утопленник.
— Ведите меня к нему.
Вслед за Пьером Арман осторожно вошел в комнату, где спал Марсиаль, и склонился над ним.
Вдруг он вздрогнул и выпрямился.
— Кто это? — спросил он.
— Я не знаю, госпожа маркиза привезла его сегодня в своей карете.
— Как его зовут?
— Не знаю.
Арман снова склонился над Марсиалем.
— Какое странное сходство! — прошептал он. — Пусть он спит! Когда проснется, дайте ему немного поесть.
— Вам известно, что на утро назначено собрание?
— Я остаюсь здесь.
Арман еще раз взглянул на Марсиаля и прошептал:
— Нет, подобное чудо невозможно. Эту тайну нужно раскрыть.
Дав Ламалу и его жене последние наставления, он вышел в соседнюю комнату и бросился на постель.
7ТРАУРНЫЙ ЗАЛ
Солнце только что взошло. В воздухе стало теплее, ветер утих и наступила оттепель. Елисейские поля были еще совершенно пусты. Вдруг со стороны площади показался быстро мчавшийся кабриолет, которым правил мужчина, закутанный в шубу. Экипаж вдруг остановился на Аллее Вдов. Человек в шубе вышел из него, бросил вожжи груму и зашагал по лабиринту аллей, о которых мы говорили. Он подошел к дому, где жил Ламалу, обогнул садовую стену, остановился у калитки и громко, протяжно свистнул. Он ждал недолго и, постучавшись известным образом, вошел вовнутрь. В ту минуту, как он исчез, от стены медленно отделилась тень, бывшая до сих пор незаметной.
— Эге! Старина Бридуан! — прошептала тень. — Кажется, ты накрыл птичку в гнезде! — Он зло рассмеялся.
— То-то Волки порадуются!
Затем он осторожно подобрался к таинственной двери.
— Да, — продолжал он. — Вот что значит иметь терпение!
В то время, как он говорил это, новый стук колес заставил его насторожить уши. Экипаж остановился почти в том же месте, где и первый. Бридуан, одетый в дрянную блузу, казалось, не особенно заботился о своем костюме. Он растянулся на земле и прижался к стене так, что его скрывала падавшая от нее тень. Второй посетитель исполнил те же формальности, что и первый. Дверь отворилась, и он исчез.
— Двое! — пробормотал Бридуан,отползая прочь от двери.
Потом он встал на ноги.
— Ну, — продолжал он свой монолог, — посмотрим, надо ли пытаться узнать побольше…
Пока он обдумывал этот вопрос, стук колес раздался снова. На этот раз приехало двое.
— М-да, — проговорил Бридуан, — я совсем не прочь свернуть шею старику, но теперь там слишком много народу, и меня могут принять еще хуже, чем в первый раз. Что же, подождем!
Приняв это благоразумное решение, Бридуан поправил шапку и поплелся по унылой дороге. Оставим его с его планами и, не подвергаясь той опасности, которой он боялся, войдем снова в дом Ламалу-Кастиньо.
Этот двухэтажный особняк с мансардой, бывший ранее частью роскошной усадьбы, еще хранил печать былого величия. Поднявшись на несколько ступенек, вы входите в довольно большую переднюю. Конечно, для жилища бывшего тюремщика, каким был Ламалу, этот дом имел слишком удобный и роскошный вид, который невольно вызывал удивление. Дубовые резные двери из передней ведут в комнаты, меблированные в строгом стиле. Стены задрапированы плотными обоями. Дорогие картины французской и итальянской школы, тяжелые люстры. Но меблировка одной из них повергла бы в удивление непосвященного. Мы уже сказали, что начало рассветать и, несмотря на туман, первые лучи света проникали в окна. Но в эту комнату свету неоткуда было проникнуть. Все стены от потолка до пола были обтянуты черной траурной материей, украшенной серебром. Потолок был также черного цвета, и с него спускались серебряные лампы, слабо освещая комнату. Казалось, что эта комната была громадной гробницей, и из темных углов ее каждую минуту могли появиться какие-нибудь фантастические видения.
В конце комнаты стоял длинный стол, покрытый черным сукном с серебряной бахромой, а над столом висела картина…
Молодой, высокого роста человек, казалось, готов был выскочить из черной рамы. Его бледное лицо было озарено ужасным и в то же время прекрасным сиянием. На груди, к которой он прижимал руку, виднелись пятна крови… Сверкающие глаза, казалось, умоляли и приказывали что-то. Кто это был? Мы сейчас узнаем это… Вокруг стола, освещенного серебряным канделябром, сидели четверо. Два кресла были пусты. Одно из них было более высокое, чем другие, другое, пониже, стояло по правую руку от него. Кто были эти люди? И для чего собрались они в этом странном месте? Прежде всего представим их читателю.
Один, сидевший по левую руку от председательского кресла, был человек, возраст которого трудно было определить. В свете его звали Арчибальд Соммервиль. Знатное имя. Громадное состояние. Он был известен в Париже своей страстью к лошадям, говорили, что его конюшни были самые лучшие.
У него был крючковатый нос, маленькие, но живые и проницательные глаза, но главной отличительной чертой его наружности была необычайная бледность, так что при взгляде на его гладко выбритое лицо можно было подумать, что оно принадлежит статуе, а не живому человеку.
Человек, сидевший напротив Арчибальда Соммервиля, был, очевидно, англичанин, так как его верхняя челюсть имела типичную форму, которую карикатуристы на все лады преувеличивают. Но если глаз прежде всего останавливался н