Ламалу поднял фонарь.
Но едва молодой человек бросил взгляд на письмо, как побледнел и вскрикнул.
— Боже мой! Боже! Это ужасно!
— Что случилось, господин Жак? Как! Разве я дурно сделал, что взял на себя это поручение?
Но Жак не слушал его более. Он с жадностью читал письмо, очевидно, написанное второпях.
Вот что в нем заключалось:
«Мой друг, мой брат, я умираю от горя и отчаяния. Вы осуждены! Наш отец так безжалостен! Слезы душат меня, я едва в состоянии писать, а между тем я должна сказать Вам… Боже мой! В такую минуту! Жак, та, которую Вы любите, та, которая отдалась Вам, Мария… Мария стала матерью! Мучения этих ужасных дней ускорили развязку… Она явилась ко мне вне себя от ужаса и горя… я спрятала ее в хижине в Оллиульских ущельях… и вчера вечером она произвела на свет мальчика… Что делать?… Должна ли она объявить об узах, соединяющих вас с нею?… Она хочет это сделать, и мне кажется, что никакая человеческая сила не в состоянии удержать ее… а между тем это будет ее погибелью… Наш отец прогонит и проклянет ее… его мщение распространится даже на маленькое невинное создание, только что увидевшее свет… Жак, в этот торжественный час Вы один можете решить участь моей бедной сестры… Напишите ей Вашу волю! О! Вас, Вас одного она послушается… Требуйте, чтобы она спасла себя… Скажите нам, кому должны мы поручить наше сокровище… О! Как мы будем любить его! Бедный сирота, у него, по крайней мере, будет две матери… Я плачу… Я не могу писать… Все, чего не может выразить перо, Вы сами все поймете… Жак, я прошу одного слова… спасите Марию… избавьте ее от отчаяния! Я не хочу, чтобы она погубила себя, я не хочу, чтобы она умерла… Ответьте, ради Бога ответьте…»
Письмо вдруг прерывалось, очевидно, какой-нибудь неожиданный случай помешал его Продолжению.
Но Жак знал достаточно.
Широко раскрыв глаза, как безумный, он машинально мял в руке письмо, каждое слово которого разрывало ему сердце.
Ламалу не смел более заговорить. Он угадывал, что не в состоянии ничем помочь такому отчаянию. Слезы подступали ему к горлу, и он почти задыхался.
Вдруг Жак выпрямился и положил руки на плечи тюремщику, пристально глядя ему в лицо.
— Друг мой! — сказал он.— Во имя моего отца, во имя всех, кто тебе дорог, я должен выйти отсюда…
Ламалу в изумлении отступил. Ему казалось, что он ослышался. Разинув рот, он молча глядел на Жака. Очевидно, он не понял…
— Пьер, — продолжал Жак дрожащим голосом, — умоляю тебя, выслушай меня! Видишь ли, смерть ничего не значит… но на эту ночь я должен быть свободен.
К Ламалу, наконец, возвратился дар речи.
— Ах! Господин маркиз, вы отлично знаете, что это невозможно… это безумие… Свободу! О! Вы не можете этого желать… не просите у меня этого…
— Пьер, — продолжал Жак, — сколько надо времени, чтобы дойти отсюда до Оллиульских ущелий?
— Для хорошего ходока полтора часа.
— И столько же на обратный путь. Это составит три часа. Теперь еще нет одиннадцати. Позволь мне выйти отсюда — и даю тебе слово, что к четырем часам я возвращусь…
— Послушайте, господин Жак, я не понимаю вас. То, что вы просите, так безумно! Это… это невозможно!… Полноте! Успокойтесь! Будьте благоразумны…
— Пьер, мне нужно уйти…
— Просите у меня мою жизнь… я отдам вам ее… но это… это невозможно…
— Пьер, шесть лет тому назад в море упал человек… была сильная буря… этот человек казался погибшим… пытаться спасти его было бы безумием… этот человек был… Пьер, это был твой отец!… Я бросился в воду и спас его!… Или ты забыл это, Пьер?
— Нет! Нет!
— Пьер, моя мать провожала к венцу твою жену!
— Это правда…
— Пьер, ты качал меня на руках… как я, в свою очередь, качал твоего первого ребенка.
— Да.
— Ну! Во имя всех этих воспоминаний, во имя твоего отца и твоего ребенка, улыбавшегося мне в колыбели, дай мне эти пять часов свободы!
Ламалу шатался. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он оперся о стену, чтобы не упасть.
— Пьер, видишь… я становлюсь перед тобой на колени, я умоляю тебя… Пьер!
Жак обнимал колени тюремщика.
— Вы требуете моей жизни! — сказал Ламалу. — Ну, что же, берите ее!
— Наконец-то! — вскричал, вскакивая, Жак.
— Но как выйти отсюда?
— Разве ты не можешь отворить мне двери?
— Но ведь вы не успеете сделать двух шагов, как вас схватят часовые… Вам не пройти в ворота!
— Боже! Все пропало! — простонал Жак, ломая руки.
— Нет! Погодите!
Камера, в которой был заключен Жак, освещалась небольшим окном, выходившим в гавань и заделанным железной решеткой.
— Вы хороший пловец, — сказал Пьер. — Я знаю это, так как вы спасли моего отца. Вы броситесь в воду… Единственная опасность: шум вашего падения будет услышан, но я не думаю, чтобы это случилось…
Жак бросился к решетке и с яростью начал трясти ее.
— Оставьте, — сказал Ламалу, к которому вместе с решимостью возвратилось его хладнокровие.
Он схватился обеими руками за решетку, уперся коленями в подоконник, мускулы его страшно напряглись — и тяжелая решетка в одно мгновение оказалась на полу.
— Теперь ступайте, — сказал Пьер.
Жак шагнул к нему.
— Пьер, — сказал он, — ты поступил благородно и великодушно. Благодарю тебя! В четыре часа я буду у подножия башни.
— К чему? — сказал Пьер, пожимая плечами. — Вы свободны, пользуйтесь же вашей свободой.
— А ты?
— О! Я… обо мне не стоит говорить… Если я не сразу согласился, то это оттого, что у меня жена и дети…
— Беги вместе со мной!
— О! Это невозможно!… Я не могу оставить Тулон… Моя жена тоже. Мы здесь жили, здесь и умрем.
— Если я не возвращусь, ты погиб!
— Ба! — возразил Пьер с печальной улыбкой. — Меня только переместят туда!
«Туда» — это значило — на каторгу.
Жак вздрогнул и схватил Пьера за руку.
— Я вернусь в четыре часа! — сказал он.
— Как! Вы хотите…
— Я хочу сдержать данное тебе обещание… Ты веришь моему слову?
— Но это было бы безумием!
— Исполнение своего долга никогда не может быть безумием.
— Ба! Идите… Там видно будет…
Говоря это, Ламалу думал про себя: «Попав на свободу, станет он думать о старом Ламалу!»
Эта мысль так ясно читалась на его лице, что Жак был восхищен этим возвышенным самоотвержением.
Он обнял Пьера и поцеловал.
— В четыре часа…— повторил он.
Пьер ничего не ответил и молча помог ему пролезть в узкое окно.
Спустя мгновение до него донесся слабый всплеск.
Жак был в воде.
Ламалу стал прислушиваться. Ничто более не нарушало тишины.
— Ну вот я и очутился в славном положении!…— прошептал он.
После этого он вышел и, как ни в чем не бывало, запер дверь…
3БИСКАР И ДЬЮЛУФЕ
Оллиульские ущелья представляют собой одну из прелестнейших редкостей Южной Франции, столь богатой всякими чудесами.
Между местечком Боссе и городом Оллиуль путешественник вдруг встречает громадные скалы, поднимающиеся на значительную высоту. Зелень, виноградники — все исчезает как бы по волшебству — видны одни непроходимые стены серого и черноватого камня.
В ту эпоху, когда происходит наш рассказ, редкий путешественник рисковал посещать эту местность, так как Оллиульские ущелья пользовались весьма недоброй славой. Множество преступников находили себе убежище в лабиринте этих ущелий.
Сама природа устроила там множество узких и извилистых галерей, пересекавшихся в различных направлениях, выходы из которых зачастую были неизвестны. Ночью казалось, что среди этих ущелий скрывается целый мир, фантастический и страшный.
В особенности в эту ночь…
Прошло два часа с того времени, как Пьер Ламалу помог бегству маркиза де Котбеля.
Оллиульское ущелье, погруженное во мрак, было тихо и пустынно. Слышался только свист ветра.
Вдруг (было около двух часов ночи) горное эхо повторило глухой и равномерный шум.
Это были твердые и поспешные человеческие шаги.
Кто мог решиться проникнуть в такой час в это проклятое место?
Идущий, казалось, очень спешил. Очевидно, он был отлично знаком с местностью, потому что, пройдя два поворота, уверенно направился к левой стороне ущелья. Тут он вдруг наклонился и дотронулся руками до камня.
Без сомнения, он нашел то, что искал, потому что у него вырвалось радостное восклицание, затем он начал медленно подниматься вверх. Он шел по узкой тропинке, которую трудно было бы найти и при дневном свете.
Поднимаясь, незнакомец вынужден был держаться за голые стволы сосен.
Через несколько минут он остановился.
Пройдя еще метров десять, он снова осторожно ощупал камни. Затем наклонился и испустил странный крик.
Это был глухой и хриплый звук, напоминающий сдержанное рычание дикого зверя.
Прошло несколько мгновений. В ответ раздался другой такой же крик.
На этот раз он, казалось, выходил из глубин земли.
Этот крик, без сомнения, сигнал, был повторен дважды.
Затем на вершине скалы появилась тень. Она спустилась и подошла к пришедшему.
— Кто идет?
— Волк.
— Это ты, Бискар?
— Я.
Двое людей сошлись и вскоре скрылись вместе в круглом отверстии в скале. Через это отверстие они проникли в подземелье, где был разложен костер из хвороста, дым от которого увлекался каким-то подземным током воздуха.
— Дьюлуфе, зажги фонарь, — сказал пришедший, назвавшийся Бискаром.
Спутник его молча повиновался.
Хотя лица этих двух людей были совершенно разными, тем не менее их выражение было одинаково ужасно.
Но даже не глядя на их лица, всякий невольно дрогнул бы, неожиданно встретившись с ними, так как оба были одеты в платье каторжников.
Бискар был высокого роста и хорошо сложен. Даже несмотря на его позорный костюм, в нем было видно какое-то природное изящество, его худые и длинные руки не были руками простолюдина. Он снял зеленый колпак, обнажив рыжие, коротко стриженые волосы. При красноватом свете костра можно было ясно рассмотреть угловатые черты лица и чувственный рот.