Для той среды, в которой мне пришлось вращаться в Париже, я был относительно богат, поэтому вдруг оказался окруженным толпой паразитов, которые ухаживали за мной, льстили мне, мельтешили вокруг меня…
Так как я был неплохо подготовлен, то поднялся гораздо выше этой толпы бездарностей, которые, с весьма понятной целью, восхищались моим талантом. Меня называли основателем школы, последователями которой они считали за счастье быть! С утра до вечера они заполняли мою мастерскую, где нельзя было дышать от дыма трубок, где постоянно слышался звон стаканов…
Я с восторгом выслушивал все эти похвалы, кружившие мне голову, и считал себя великим на фоне ничтожества окружающих…
Тем не менее для очистки совести я принялся за работу.
Пока другие болтали, лежа на моих диванах, я научился уединяться среди этого Бедлама.
Я начал писать Сарру. Однажды один из моих приятелей подошел к картине, над которой я работал. Затем и остальные принялись рассматривать мою работу. Я не замечал их, погруженный в свои мысли. На меня нашел один из редких моментов вдохновения…
— Великолепно! Неподражаемо! Рубенс и Рембрандт! Делакруа перед ним дитя!
При этих восклицаниях я поднял голову.
— Марсиаль, — сказал один, — с этой минуты ты гений!…
Я краснел, но невыразимое блаженство наполняло мою душу, и хотя я громко протестовал против того, что называл приятельским преувеличением, но тем не менее говорил про себя:
— Да, я велик! Да, я гений!…
Один из них воскликнул:
— Когда она увидит эту кисть, она согласится на все!
— Она? — спросил я с удивлением. — О ком это вы говорите?
— О! Это есть или, лучше сказать, было большой тайной! Мой милый, речь идет об одной женщине, самой красивой, самой умной, самой тонкой в восприятии искусства!
— Как ее зовут?
— Изабелла!
— Действительно, я, кажется, слышал это имя…
— Слушай, ты все узнаешь! Изабелла — очень странная девушка. Она представляет собой олицетворение пластического совершенства! Мы все умоляли ее позволить передать на полотне этот идеал человеческой красоты. Она всем отказала! И вот что заявила: «В тот день, когда среди вас появится истинный талант, один из тех людей, которые отмечены божественной печатью и которые создают своим моделям бессмертную славу, в этот день я приду к нему и скажу, что я к его услугам».
Легко понять, какое любопытство возбудили во мне эти слова!
— Пусть она придет! — сказал я. — И если она найдет меня достойным, то клянусь, что из ее красоты я сумею сделать бессмертное произведение!
На следующий день Изабелла пришла ко мне.
Трудно передать словами всю красоту этой женщины! Я был ослеплен и поражен.
— Хороша ли я? — спросила она с улыбкой.
Хороша! Да она была прекрасна так, что глядя на нее, надо было забыть все, кроме восхищения ее красотой…
Еще она звалась Тенией, та, которую вы теперь зовете герцогиней де Торрес!…
Произнеся это имя, Марсиаль вздрогнул и остановился. Казалось, что он задыхался от волнения. Все молчали, понимая, что наступила минута тяжелого признания. Да, они знали эту женщину, имя которой произносилось не иначе, как с презрением и тайным ужасом, эту женщину, которая возбудила в душе Сильвереаля одну из тех страстей, которые не останавливаются ни перед подлостью, ни перед преступлением…
Марсиаль между тем победил овладевшее им волнение и продолжал:
— Почему эта женщина выбрала меня своей жертвой? Я узнал это позднее… и скажу вам это…
…В тот момент я был, как безумный. И так как я продолжал восхищаться ею, не произнося ни слова, то она, так же молча, вскочила на одну из табуреток, которые служат пьедесталами для моделей.
Там, стоя в лучах солнца, которые, казалось, нарочно спустились с неба, чтобы соткать для нее золотую диадему, она без смущения и стыда сделала движение… и платье упало с нее…
— Нет! Я не достоин этого идеала! — вскричал я.
Затем, противореча самому себе, я схватил кисти и с яростью прежде всего замазал свою Сарру, казавшуюся мне отвратительной в сравнении с Изабеллой.
— Теперь — за дело! — сказала она.
Я работал с жаром, граничившим с безумием, я работал без отдыха, не чувствуя усталости. Изабелла, сияя королевской улыбкой, казалось, также не чувствовала усталости…
Когда эскиз был закончен — это была та Венера, которой друзья восхищались на выставке Академии, — Изабелла подошла ко мне и опустилась передо мной на колени.
— Я люблю тебя! — сказала она мне.
Да, она произнесла это слово, за которое я отдал бы мою жизнь, мою честь…
Да! Я принадлежал ей и думал, что она моя. Эта женщина овладела моей волей, моей совестью. Она говорила: «Я хочу», — и я повиновался, как раб…
Что сказать вам того, о чем вы не догадались сами? Эта женщина была моим злым гением! Любил ли я ее? Да, если можно назвать любовью бешеную страсть, превращающую человека в раба! За один ее взгляд я совершил бы преступление. Я ничего не думал, я не жил! Она, всегда она!…
Как я уже вам сказал, картина имела громадный успех.
Однажды я отправился на выставку рано утром, когда еще там обыкновенно никого не бывало, и вдруг я заметил, что перед картиной кто-то стоит…
Я тихонько подошел и едва не вскрикнул…
Перед живописной Венерой стояла Венера живая! Да, это была Изабелла, моя любовница!…
Слегка наклонясь вперед, широко раскрыв глаза, она смотрела на картину с невыразимой гордостью.
Она не заметила, как я подошел, и я услышал, как она прошептала:
— Да, я хороша! Хороша, как королева!
— Что ты тут делаешь? — спросил я.
Она взглянула на меня, и ее глаза сверкнули.
Я испугался. В ее взгляде была какая-то угроза, почти ненависть…
— Изабелла! — сказал я, хватая ее за руки.
Она медленно освободилась, не говоря ни слова, и вдруг будто ей в голову пришла какая-то странная мысль, она громко рассмеялась и убежала.
Прежде чем я пришел в себя, она уже исчезла. Странное и тяжелое предчувствие овладело мной. Я бросился к себе в мастерскую. Изабелла не возвращалась…
«Это каприз», — думал я, стараясь успокоить себя.
Время шло, ее все не было.
В полдень ко мне явился англичанин, лорд С.
— Сударь, — сказал он, — что вы хотите за вашу картину?
— Я не продаю ее! — отвечал я резко.
Лорд С. опустил руку в карман и вынул бумажник.
— Сударь, — продолжал он, — я богат, очень богат, назначьте сами цену, я согласен заранее.
— Извините меня, но, к сожалению, я не могу принять ваше предложение. Артист благодарит вас, но человек может сказать только то, что я уже сказал: я не продаю эту картину.
— Почему?
— Ваша любезность, — сказал я тогда, — имеет право на разъяснение с моей стороны. Я отказываюсь продать картину не для того, чтобы добиться от вас более выгодных условий путем, недостойным артиста, уважающего себя. Личный интерес или, лучше сказать, глубокое чувство обязывает меня сохранить эту картину.
При этих словах я заметил, что мой собеседник слегка побледнел.
— Две тысячи гиней, — сказал он.
— Сударь, эта настойчивость…
— Четыре тысячи…
— Еще раз повторяю вам, я отказываюсь…
— В таком случае, — резко сказал он, — я вас убью!
Услыша эту безумную угрозу, я подумал, что передо мной сумасшедший.
— Извините, сударь, — сказал я, улыбаясь, — как ни хороша, быть может, моя картина, она не стоит, все же, человеческой жизни.
Лорд С. взглянул мне прямо в лицо.
— Мне нужна эта картина или ваша жизнь!
— Но тогда объяснитесь, так как я начинаю думать, что вы сошли с ума!
— Я не сумасшедший, — возразил лорд С., — но мое решение непоколебимо. Я не имею права сказать более, но я еще раз предлагаю вам десять тысяч гиней, которые, если не ошибаюсь, составят двести шестьдесят тысяч франков. Я вам даю срок до завтра… В полдень я приду за ответом.
— Но, сударь, я не изменю моего решения… совершенно бесполезна…
— В таком случае я вас убью.
Сказав это, он исчез.
Оставшись один, я спрашивал себя, смеяться мне или опасаться смешной настойчивости этого любителя. Я не боялся его угроз, но меня сильно занимал вопрос: почему он так упрямо желал иметь мою картину?
А Изабелла не возвращалась. Мое беспокойство все более и более усиливалось.
Я ничего еще не знал, но чувствовал какой-то невольный страх. Эта женщина до такой степени овладела мной, что без нее я не мог жить.
Чтобы заглушить беспокойство, я хотел взяться за работу, но кисти выпадали у меня из рук. Невольно имя Изабеллы и лорда С. поминутно смешивались у меня в голове, как будто между ними должна была существовать какая-то тайная связь.
В эту минуту вошел привратник и подал мне письмо… Может быть, от нее? Я схватил письмо и взглянул на адрес. Это был почерк моей матери и на письме стоял штемпель маленького городка, где она осталась… Знаете ли вы, что я сделал?
Я с гневом бросил письмо. А речь шла о моей матери!… Какое мне было до нее дело в эту минуту?…
Я схватил шляпу и выбежал на улицу.
Что я делал, я сам не знаю. Но мне помнится, что я зашел в какую-то таверну и выпил залпом несколько стаканов вина, потом замерзший, полупьяный, в отчаянии, я очутился у себя в мастерской. Я звал Изабеллу и плакал, как ребенок…
Затем силы вдруг оставили меня, и я без чувств упал на пол.
Когда я пришел в себя, был уже день. Я был по-прежнему один…
Вдруг у меня в голове мелькнула мысль.
В полдень! Да, этот англичанин хотел прийти в полдень! Он требовал или мою картину, или жизнь… О! Конечно, он не станет меня убивать, а, вероятно, предложит дуэль, которая, благодаря моей неопытности, разумеется, кончится моей смертью. И я с восторгом думал о смерти! Да! Она, по крайней мере, положит конец моим страданиям!
В тот миг, когда часы начали бить полдень, дверь моей мастерской вдруг распахнулась.
Я выпрямился и, взглянув на вошедшего, вскрикнул от изумления.
В комнату вошла Изабелла!