Дайте клятву, что вы исполните все это!
И Жак смолк под бременем осаждавших его мыслей. Адвокат, бледный от волнения, поражался этому хладнокровию, этому благородству души, которое изумило его гораздо больше, чем страстные протесты и клятвенные уверения.
— Клянусь вам честью! Я всю свою жизнь посвящу раскрытию этой ужасной тайны, и если удастся мне это, памяти вашей торжественно будет возвращена безвинно утраченная честь!
— От всего сердца благодарю вас! — с чувством сказал Жак. — Теперь я могу умереть спокойно.
Адвокат удалился. Жак остался один, по крайней мере, настолько, насколько это возможно для осужденного на смерть, за каждым шагом которого следит несколько глаз. Он печально поник головой и погрузился в размышления.
Он мало дорожил жизнью, которую готовился потерять. Как послужила она ему? Какую извлек он из нее пользу? Он был лишним здесь, на земле! Общество извергало его из своей среды. В сущности, разве не было все это справедливостью?
Время шло медленно, а в то же время по отношению к нему быстро: ведь каждая минута приближала его к смерти. Но он не считал часов. Он ждал.
Начались последние формальности.
Пришел священник.
Вдруг дверь с шумом распахнулась, и на пороге снова показался секретарь.
— Отсрочка! — радостно воскликнул он.
При этом известии Жак порывисто вскочил с места.
— К чему это? — сказал он: — Зачем эти люди мучают меня?
— Сын мой, — сказал священник, — не надо отчаиваться! Кто знает? Быть может, обнаружилась истина.
Секретарь прочел приказ, подписанный канцлером.
— Не унывайте, — сказал он Жаку.— Подобная мера должна иметь какое-нибудь серьезное основание.
— Если бы, — прошептал Жак, уныло покачав головой.— О, если бы это было возможно! Но нет, я уже не надеюсь!
— Отсрочка неопределенная? — спросил священник.
— В этих приказах никогда не обозначается срок. Очень может быть, что затребовано дополнение к следствию.
— А страдания мои продолжаются, Бог знает еще на какое время, — задумчиво сказал Жак. — Очень благодарен вам за ту радость, которую, я вижу, вызвало у вас это известие. Меня же оно пугает. Я боюсь каторги!
— Нельзя ли снять с осужденного смертную рубашку? — спросил священник.
— Я не могу взять на себя такой ответственности, как ни прискорбно, поверьте, отказать ему в этом снисхождении, — отвечал секретарь. — Но я жду с минуты на минуту новых предписаний. При отсрочках осужденного не оставляют в Центральной тюрьме. Его отвозят или в Бисетр[2] или в Ла-Форс.
В эту минуту, как бы в подтверждение слов секретаря, явился тюремщик:
— Господин секретарь, — сказал он, — вас спрашивает жандармский офицер.
— Что, не говорил ли я вам! — бросил секретарь уже в дверях.
Он отправился в канцелярию.
Там, действительно, был жандармский офицер. Забранное решеткой окно канцелярии выходило на тюремный двор, и секретарь увидел там арестантскую карету, оцепленную четырьмя жандармами.
— Это для отправки осужденного? — спросил он.
— По всей вероятности! — ответил офицер, подавая ему пакет с министерской печатью.
Секретарь с лихорадочной поспешностью сломал печать.
— Приказ перевести осужденного в Ла-Форс. Отлично!
— Данные мне инструкции предписывают действовать как можно быстрее, — сказал офицер.
— О, не беспокойтесь, — отвечал секретарь, — это дело не задержит вас! Оформим необходимые формальности, и в считанные минуты осужденный будет уже в ваших руках!
И он торопливо пошел в тюрьму.
Не прошло и нескольких минут, как с осужденного сняли смертную рубашку. Жак был вне себя от удивления. Он не верил своим глазам.
Двери тюрьмы открылись перед ним!
Полной грудью вдохнул он в себя струю свежего воздуха. Он чувствовал себя теперь гораздо сильнее, и твердым, уверенным шагом вышел из своего мрачного убежища.
— Вот и осужденный! — сказал секретарь, обращаясь к офицеру.
— Все документы в порядке? — спросил тот.
— Все — как следует. Все — как положено. Что же, теперь — с Богом! И желаю вам, сударь, — прибавил он, обращаясь к Жаку, — не возвращаться сюда больше!
— Вы не откажетесь дать мне руку на прощанье? — кротко сказал Жак.
— Конечно!
— Пойдемте, пойдемте скорей! Не в обиду будь сказано, однако позвольте заметить вам, господин секретарь, что теперь не время нежничать. У меня свои предписания!
— О, я-то не стану его удерживать, — улыбаясь, отвечал секретарь.
— А наручники? — спросил офицер, схватив за руки Жака.
— Зачем? Ведь он не убежит, — невольно вырвалось у секретаря.
— У меня свои предписания, — отчеканил офицер.
Через минуту, не успел еще Жак опомниться от изумления, вызванного в нем всеми этими неожиданными событиями, его уже втолкнули в карету, где сидели два полицейских агента и офицер. Карета тронулась. Тяжелые Двери тюрьмы с глухим шумом захлопнулись за арестантом. Громко раздавался стук лошадиных копыт о каменную мостовую.
Это была жизнь. Но была ли это свобода?
Прошло полчаса. Секретарь все еще оставался в канцелярии, болтая со священником и с чиновниками о странных перипетиях, свидетелями которых пришлось им сейчас быть. Вдруг дверь отворилась, и на пороге комнаты показался жандармский офицер в сопровождении Армана де Бернэ.
Секретарь вежливо встал с места, с недоумением смотря на вошедших.
— Господин секретарь, — сказал офицер, — я явился к вам с приказом от высшего начальства сдать мне на руки осужденного на смерть.
— Что? — вскричал секретарь, от удивления опрокинув стул.
— Что вас так удивляет? Разве отстрочка не влечет за собой отправку осужденного в Ла-Форс? — спросил Арман.
— Конечно, но у вас есть приказ?
— Вот он, — произнес офицер, подавая ему запечатанный пакет.
Секретарь был поражен. Он взял конверт, несколько раз повертел его в руках. Все было как следует, по форме. Подлогбыл исключен.
— Поторопитесь, сударь, умоляю вас! — сказал Арман. — Минуты кажутся веками для этого несчастного!
Секретарь развернул бумагу и с лихорадочной поспешностью стал читать.
Вдруг он вскрикнул:
— Жюстен! Где другой приказ?
— Вот он, — отвечал тот, хорошо понимая беспокойство своего начальника.
Секретарь быстро сличил оба документа.
— Но что же это, наконец, такое? — спросил Арман.
— Не знаю. Не понимаю. — заикаясь пробормотал секретарь. — Но осужденного нет больше у меня.
Яростный крик вырвался из груди де Бернэ. Он понял, что пришел слишком поздно.
— Где же он?
— Он только что отправлен в Ла-Форс.
— Быть не может! Мы только что из кабинета министра!
— Вот, прочтите, — сказал секретарь, подавая ему приказ.
Арман быстро пробежал его глазами.
— Документ фальшивый! — воскликнул он.
— Фальшивый? Быть не может!
— Смотрите! Смотрите! Очевидно, подпись эта подделана. У вас есть же приказ об отсрочке. Судите сами!
Озадаченный секретарь беспрекословно повиновался.
При сличении обоих документов сомнения исчезли.
Жандармы были, значит, не настоящие! Приказ об отправке осужденного был фальшивый!
Жак был похищен.
Но кем? Что это за новая и странная загадка?
— Сударь! — крикнул Арман. — Вы ответите перед судом за жизнь этого человека!
И он бросился вон из комнаты.
21НЕСЧАСТНАЯ МАТЬ
Прошло несколько дней после этой дерзкой выходки в тюрьме, напоминавшей чудесное похищение Сиднея Смита из башни Тампля в 1798 году, во времена Директории.
В народе ни минуты не сомневались, что Жак, до сих пор игравший лицемерную роль, был спасен своими соучастниками, «Парижскими Волками». Приключение это наделало много шума в административных кругах. Странно, как это секретарь и весь тюремный персонал так легко поддались обману, в особенности, когда речь шла о личности, поставленной в такие исключительные условия, в каких находился Жак!
В министерстве юстиции произошел страшный скандал.
Показания Мюфлие и Кониглю считали сомнительными. И если бы не громадное влияние Арчибальда и маркиза де Фаверей, они немедленно были бы арестованы. Арчибальд, впрочем, не изменил своему слову. Он обещал им свободу и желал, чтобы обещание его было во что бы то ни стало исполнено, даже если бы ради этого ему пришлось нарушить слово, данное секретарю министерства юстиции, и помочь их бегству.
Что касается предсмертного признания герцогини де Торрес, то на него не обратили никакого внимания, чуть ли не готовы были обвинить священника в слабости и излишнем легковерии. И, в самом деле, ужасное происшествие — побег осужденного из тюрьмы! Охотники до новостей навострили уши, любители скандалов не упустили случая вдоволь посмеяться над этой забавной и дерзкой выходкой, дававшей пищу разным толкам и слухам. Более того, имя Бискара, главы «Парижских Волков», стало символом ужаса для всего города. В то время дня не проходило, чтобы в пустынных местах, как, например, на наружных бульварах и набережных канала, не случалось какого-нибудь ночного нападения, и каждому из этих приключений, какого бы характера оно ни было, давали одно неизменное объяснение:
— Убийцы, конечно, из шайки Волков»!
Были подняты все силы полиции. Всюду по следам Бискара были разосланы сыщики. Личность его становилась легендарной. Многочисленные аресты каждый раз оказывались ошибкой. Бискар был неуловим.
Но что происходило в доме маркиза де Фаверей во время этой внезапной и ужасной развязки? Там удар был тем ужаснее, что его менее всего ожидали.
Все шло как нельзя лучше: Жак был спасен, честь его была восстановлена. Сын Жака де Котбеля, признанный собственноручным завещанием отца, мог обрести принадлежащие ему права и положение в обществе. Маркиза де Фаверей, если не официально, то, по крайней мере, фактически, становилась его приемной матерью. Какое утешение, какое лучезарное будущее разгоняло ужасный мрак зловещего прошлого!