«Нувеллист» вышел в двойной траурной рамке. Да, Ла-берже был сотрудником газеты (его биография заняла три колонки на первой полосе!) — но разве и Бобби не был своим, разве «Нувеллист» со всем пылом не защищал его от позорных нападок жестокой и лживой прессы?
Не пора ли всем разделить ответственность? Возьмем министра, который с такой легкостью допустил к опасной машине человека, чью опытность подтверждали лишь его собственные заявления!
А так называемые ученые? Они с небывалой доверчивостью поверили в фантастические бредни и, ничем их не подтвердив, позволили людям рискнуть жизнью!
О да, они поверили во всемогущество врилия!
Эти вольнодумцы вдруг проявили веру! На сей раз наука поистине потерпела грандиозное поражение. Совершенно ясно, что несчастный Рэндом был всего лишь безумцем и сумел провести ученых с помощью каких-то фокусов. Подобным фокусом и была так называемая «диссоциация» мраморной чернильницы — но почему-то в этот трюк поверили все, включая префекта полиции, которого никак нельзя назвать человеком наивным.
Эхо скандала гремело и в палате депутатов[29], где лидер крайних левых буквально набросился на правительство, громя все министерства, службы и руководителей армии, флота и общественных работ.
Что можно ожидать от правительства, не сумевшего даже защитить землю парижского квартала? Сегодня рухнул в пропасть участок XIX арондисмана, завтра в нее рухнет вся Франция! (Громкие аплодисменты со скамей крайне левых и правых, оратор возвращается на место, осыпаемый теплыми поздравлениями).
Главе кабинета министров потребовалось все умение, ловкость и приправленная иронией горячность, чтобы отразить атаку. Воплощая собой известную метафору непоколебимой скалы, он решительно встал на защиту превосходного государственного здания нашей страны.
— Какая польза в адресованных нам горьких словах? К чему эти несправедливые нападки, которым мы можем противопоставить только спокойствие чистой и незапятнанной совести? Спасут ли слова несчастных, провалившихся под землю? Допустим, мы выпустим из рук министерские портфели, этот предмет мечтаний некоторых из собравшихся — но разве земля по такому случаю разверзнется и выпустит жертв? Мы без колебаний, с твердым сердцем берем на себя всю ответственность за случившееся — ибо мы готовы принять и ответственность за те меры, что уже были приняты и предстоит принять ради трудной задачи спасения трех людей, трех мучеников Науки! (Громкие аплодисменты со скамей левых и центристов. Оратор возвращается на место, осыпаемый теплыми поздравлениями).
Вотум доверия правительству был принят большинством в 293 голоса.
Тем временем работы продолжались.
На пустошь была вызвана вся когорта парижских инженеров: специалисты по рытью колодцев и туннелей, прокладке канализационных труб и каналов. Не было никакой надежды спасти жертв катастрофы, но общественное мнение необходимо было успокоить, доказав всем, что правительство не дремлет.
Посреди пустоши виднелась дыра, большая, гигантская дыра глубиной метров в двенадцать, окаймленная довольно прочным на вид валом земли и камней. На дне ее высилась бесформенная гора камней и песка, казалось, уходившая с каждой минутой все ниже.
Оказавшись под этой массой, сэр Атель и его спутники — к их счастью! — даже не страдали. Очевидно, катастрофа была мгновенной, молниеносной.
Оставался ли хоть малейший шанс изменить их судьбу, которая была решена, вероятно, с первого же мгновения? Никто из инженеров не был готов ответить на этот вопрос утвердительно.
Более того, характер почвы свидетельствовал, что любые работы лишь вызовут новые обвалы и увеличат объем каменной массы на дне; жертвы же под ней, скорее всего, давно мертвы.
И все-таки решено было совершить невозможное.
Решили сперва укрепить стены провала, а затем опустить на дно некое подобие землечерпалки и с ее помощью извлечь как можно большее количество песка и камней. И хотя никто не мог сказать наверняка, к последнему этапу надеялись приступить через сорок восемь часов, но никак не ранее.
Эти меры, конечно, были неудовлетворительными, но лучшего придумать не смогли. Иллюзий никто из инженеров не питал — они просто пытались пробудить их в других…
Публичный траур не замедлил последовать: погода стояла чудесная, террасы кафе и театров были переполнены… Многие с радостью организовали бы приемы, балы и торжественные обеды в честь жертв, но поскольку те были мертвы…
В недрах редакции «Репортера» зародилась гениальная мысль — сгладить воздействие прискорбной победы «Нувел-листа».
Одного из сотрудников отправили в Лондон, велев сообщить о случившемся вдове мистера Бобби и привезти ее в Париж.
Он выполнил поручение, и несчастную женщину, проливавшую слезы по своему храброму мужу-детективу, стали возить по бульварам в экипаже, украшенном черным штандартом с надписью золотыми буквами: «От «Репортера» вдове мученика».
Газета объявила также сбор средств для спасения мадам Бобби от нужды. Редакция пожертвовала тысячу франков.
«Нувеллист», не желая оставаться в стороне, призвал всех журналистов и интеллектуалов жертвовать на памятник Лаберже, герою репортажа. К работе над памятником намеревались привлечь великого Родена. Представлялась статуя наподобие «Моисея» Микеланджело, чьи электрические рога должны были символизировать природу погубившей Лаберже катастрофы.
Забыли лишь о сэре Ателе Рэндоме — но он, в конце концов, был истинным виновником бедствия. Жертвой его предполагаемого изобретения уже стал Джон Коксворд, а теперь псевдонаучные фантазии англичанина привели к смерти и его самого, и еще двух людей.
Один только научный обозреватель Эмиль Готье[30] поднял голос в защиту сэра Ателя, изложив в хорошо аргу-ментированной статье его теорию редкоземельных эле-ментов и врилия. Будущее, утверждал Готье, реабилити-рует сэра Ателя, павшего жертвой несчастного случая, ко-торый он никак не мог предусмотреть… Далее журналист винил в происшедшем нерадивость чиновников и ярост-но обрушивался на префектуру Сены.
Спустя сутки распространилось известие, что в Париж приехала мисс Мэри Редмор, сейчас уже, увы, бывшая невеста сэра Ателя Рэндома. Несчастная молодая женщина, глубоко любившая сэра Ателя, пребывала в безутешном горе и хотела поклониться жуткой могиле на пустоши, где ничто не напоминало о возлюбленном…
Ее сопровождал отец, энергичный мистер Редмор. Он решительно поддержал дочь, отказываясь признать, что французская сторона не могла отвечать за ужасную катастрофу. Редмор немедленно связался с лучшими адвокатами и собирался от имени семьи сэра Ателя (наделившей его всеми полномочиями) предъявить иск парижским властям. Ущерб он оценил в двадцать тысяч фунтов стерлингов — примерно пятьсот тысяч франков.
На бульварах начали продавать листки с сатирической песенкой на мотив «Фуальда»[31], где рассказывалось об англичанине, мечтавшем взлететь с помощью врилия к солнцу, но угодившем вместо того в яму. Издатель листков быстро озолотился…
А теперь, вероятно, пришло время рассказать, что случилось с тремя действующими лицами трагедии…
III. ПОД ПАРИЖЕМ
Любой рассудительный человек, не подверженный фантастическим полетам воображения, согласится с тем, что аппарат размером с караульную будку и три человека, заваленные сотнями кубических метров камней и песка, с вероятностью 999 против 1 будут раздавлены.
И однако, изучив различные факты, приведенные в газетах, вы с удивлением заметите, какую роль в самых ужасных происшествиях играет то непонятное нам явление, что именуется случайностью.
Кровельщик падает с высоты шестого этажа, задевает за балкон и мягко приземляется на спасительную телегу с мусором; и все это — без всяких чудес, без всякого нарушения известных и установленных наукой законов!
Два автомобилиста сидят в одной машине, и оба одинаково защищены ее корпусом; тормоза отказывают, автомобиль врезается в какое-нибудь препятствие, и вот один гибнет на месте, а второй отделывается небольшими внутренними повреждениями и может спокойно требовать компенсации от Высшей Силы, неведомого творца всех наших бед.
Бушует буря, и девять из десяти кораблей спасаются от урагана и выплывают в спокойные воды. Но десятый, новейший и самый прочный, с самым опытным капитаном, исчезает в пучине моря, а из пассажиров выживает только один, причем он хром, никогда раньше не путешествовал по морю и, разумеется, умеет только барахтаться в воде.
На тротуаре у моего дома лежит шкурка от апельсина. С утра сотни людей ходили, гуляли, бежали и галлопировали здесь, даже не глядя под ноги. Я выхожу, вижу шкурку, ударом ноги отправляю ее в сточную канаву, падаю и ломаю ногу.
Жизнь и смерть зависят от тысячи обстоятельств. Некоторые из них видимы, и мы считаем, что можем их избежать; другие сокрыты и тайком, без нашего ведома, подводят итог нашей жизни.
Нет ничего невероятней правды и ничего правдивей невероятного.
Вот почему, хотя рассказ наш может показаться удивительным и недостоверным, недоверие читателя говорит лишь о недостатке опыта.
Как сказал Араго[32], слово «невозможное» существует только в чистой математике… или относится к повторению!
Поэтому было бы исключительной ограниченностью поражаться тому, что на глубине, которую мы еще не успели измерить и выразить в цифрах, мы находим…
Сэра Ателя Рэндома! Он сидит, подперев лоб рукой, погруженный в глубокие размышления…
Сидит? Но на чем?
Очень просто. На полу своего киоска, или будки, если вам будет угодно.
У него сломаны кости? Он, по крайней мере, потрясен? Ничуть. Он очень спокоен, ум его ясен, он рассуждает здраво, как никогда.
Он лишь немного удивлен тем, что: 1) оказался внутри своего летательного аппарата; 2) не слышит никаких звуков и чувствует полное и тягостное одиночество; 3) ощутил во время катастрофы скорее плавный спуск, чем падение.