Глава 6,в которой я гуляю по крыше и узнаю кое-что о паркуре
Я толкнула дверь плечом и ввалилась в комнату.
– Ника! Ты не слышала, я тебя звала?! Там меня чуть наша чокнутая тетка не укокошила!
Ники не было в комнате.
– Эй, – испугалась я, – хеллоу?
За моей спиной распахнулась дверь. Это оказался туалет, и Ника выходила оттуда, вытирая руки о бумажную салфетку с брезгливым выражением лица.
– Там полотенца в бурых пятнах, – поделилась она, – и дверь в туалет не закрывается полностью.
– Но тут вроде, кроме нас с тобой, никого нет, – сказала я, устраивая чайник на комоде и втыкая вилку в розетку, – а я к тебе ломиться не собираюсь. Ты как насчет пообедать?
– Попозже, – ответила Ника.
Она бросила салфетку в пластиковую урну в углу комнаты и, подойдя к трельяжу, достала из своей сумки, стоящей на стуле рядом, косметичку.
Я скинула рюкзак на кровать у левой стенки, затолкала под нее чемодан и осмотрела комнату.
Трельяж был самым изысканным предметом интерьера. Остальное все – попроще и довольно обшарпанное. Две кровати, застеленные дешевыми флисовыми покрывалами. Тумбочки с исцарапанными поверхностями. Пара покосившихся стульев, деревянный шкаф и комод. На письменном столе – франко-русский разговорник.
Немного пахнет сигаретами, однако дышать легче, чем внизу. Наверное, потому, что Ника распахнула форточку. Через форточку доносился шум поезда и стук колес: окно выходило на станцию. Я проследила взглядом за одним из поездов, потом отнесла фен в ванную.
Там умылась, тщательно вытерла лицо полотенцем (и только потом вспомнила о бурых пятнах), поразглядывала темные круги под глазами (еще бы, сегодня встали раньше шести утра) и крикнула Нике:
– У тебя зубная щетка в косметичке или в чемодане? Если что, могу поделиться, мне папа сунул запасную.
Она не ответила. Я вернулась в комнату и обнаружила ее за трельяжем сосредоточенно расставляющей в ряд пузырьки и тюбики из косметички. Брови нахмурены, губы плотно сжаты, спина сгорблена. Меня это насторожило, но я постаралась не выдать беспокойства.
– Так что? Лопать пойдем?
Она по-прежнему не отрывала взгляда от своих пузырьков.
– Я хочу побыть одна.
– Расстроилась из-за чемодана?
– Нет.
– Из-за того, что пришлось со мной жить?
Она промолчала. И я поняла – что да, она хотела жить одна.
– Ника, перестань! Это же весело – вдвоем жить! Я лично всю жизнь об этом мечтала! Это же так романтично – приехать в Париж с подругой, спать в одной комнате! Вечером помечтаем вместе.
Она взяла пузырек с лаком и принялась рассматривать его.
– Да чем я тебе не угодила? – разозлилась я.
– Я люблю порядок.
– В смысле? Я тоже люблю.
– Я люблю, чтобы все вещи лежали на своих местах. А у тебя в гостинице под Звенигородом был кавардак.
И она поставила пузырек на место. На то, откуда его взяла.
– Это творческий кавардак, – попыталась отшутиться я, но мне стало не по себе.
Ника никогда раньше не упоминала о любви к порядку. И вообще выглядела очень странно. Как будто она была шариком, из которого выпустили воздух.
Может быть, на нее так подействовала дорога? Или этот странный дом? Ведь до встречи с мадам Ника была абсолютно нормальной. Бодрой, насмешливой – как обычно.
Я решила дать ей отдохнуть. Если стану давить – ничего хорошего не выйдет. Как у моих родителей не выходит, если они пытаются на меня давить.
– Приляг, – ласково сказала я, – отдохнешь, а потом уже пойдем поищем, где перекусить. А я пока на балконе займусь йогой.
Если честно, никакой йогой я заниматься не собиралась. Это была жалкая попытка пошутить. Я надеялась, что Ника язвительно напомнит, что я собиралась бросить йогу, раз уж Зет бросил меня. И какая йога на балконе зимой, пусть даже и во Франции?!
Но Ника словно и не слышала. Я вздохнула и вышла на балкон. Позвонил папа.
– Да, папочка, все просто отлично! Пансион прекрасный, и мадам очень строгая! Тебе бы она понравилась!
Когда папа отключился, я вздохнула. Мне долго еще предстоит изображать радость в голосе? Будет тут хоть что-то радостное?
Я осмотрелась.
Балкон как балкон. Железные перила, обшитые желтыми пластиковыми листами, кое-где отошедшими от реек. Не застеклено, конечно. В углу пластиковый стул, на его сиденье – лужица грязной воды, в которой плавают прошлогодние листики.
По рельсам пронесся очередной состав, и я разглядела на одном из вагонов надпись в стиле граффити: «Love is everywhere!»[10]. Красивая такая, волнистая, заливка красная, контур зеленый.
– Забудешь тут про Зета, – мрачно пробормотала я.
Настроение у меня тоже здорово испортилось. И из-за Ники, и из-за странной мадам. И из-за того, что рисовать не хотелось. Как-то по-другому я представляла себе путешествие в Париж. Как-то более сказочно, что ли...
И тут заметила ее. Лестницу. Пожарную лестницу, которая шла по стене прямо рядом с балконом. Вела она на крышу. Что там? Домик французского Карлсона?
Интересно, есть у них такой герой, как Карлсон? Из французских комиксов я вспомнила только пса Пифа. И то – это очень старые комиксы.
В любом случае, крыша плоская. Если я на нее заберусь, вдруг удастся разглядеть что-нибудь интересное?
Я подергала лестницу. Вроде крепкая. Сразу вспомнился Звенигород. Вот здорово мы там повеселились, когда перелезали с балкона на балкон, чтобы подслушать опрос свидетелей. Я улыбнулась, вспомнив, как застрял на одном из балконов Ботаник и как мы напугали знаменитого оперного певца Лопуховского, и полезла наверх. Там перемахнула через невысокое ограждение и оказалась на крыше.
Она была абсолютно пустой, если не считать сломанного стула, старого выцветшего ковра, который явно не первую сотню лет сушился на перилах, и целлофанового пакета с логотипом какого-то супермаркета, который кружил ветер.
Сначала я подошла к ковру. Несмотря на почтенный возраст, на нем можно было разглядеть рисунок – по периметру были изображены пляшущие человечки вроде эльфов или гномов, видимо, героев французских сказок. Висел ковер на самом краешке перил, готовый свалиться в любую секунду, но я не стала его поправлять. Кто знает, может, наша чокнутая домоправительница использовала его, чтобы укокошить несчастных муженьков? Не хотелось бы тогда оставить на нем свои отпечатки пальцев.
С этой стороны виднелась крыша соседнего дома, на которой стояла сушилка с бельем, а рядом с ней – несколько цветочных горшков с засохшими растениями.
Я перешла на другую сторону крыши. Отсюда было видно кафе, у которого стоял охранник и громко что-то кричал по-французски в мобильник.
Почему я решила, что он охранник? Сама не знаю. То ли потому, что вся одежда была черной и напоминала униформу, хотя никакого значка нигде и не было видно. То ли взгляд, которым он провожал каждого встречного, не отрываясь от разговора, был таким подозрительным, словно этот парень отвечал не только за порядок в кафе, но и за порядок во всем мире.
Я наклонилась и отобрала у ветра кружащийся пакет. Распрямила его и прочла название супермаркета. «Карфур». Так, надо спуститься к Нике и предложить ей ультиматум: «Карфур» или кафе напротив? В любом случае надо куда-то пойти и раздобыть еды. Иначе меня укокошит Никина мама. Да и сама я себе не прощу, если получится, что Ника...
Мои размышления прервал странный звук. Шлеп! Я обернулась. Кто-то летел на меня, кувыркаясь через голову, а потом ловко поднялся на ноги и оказался тем самым парнем, который перепрыгивал через сумки и чемоданы в аэропорту!
Он бросил на меня взгляд, потом повернулся назад и посмотрел на перила. Ковра на них не было. Видно, он уронил его, когда прыгал с соседней крыши.
Эта мысль меня просто обожгла. Он что, правда, перепрыгнул на мою крышу с соседней? Как в кино?!
Дальше дело было точно как в кино. Он развернулся ко мне лицом, перелез через перила.
– Excusez-moi, je vais du prendre![11] – сказал он.
– Я русская! – воскликнула я. – Я тебя видела в аэропорту.
Он кивнул, словно его ни капельки не взволновало ни то, что мы соотечественники, ни то, что я заметила его тогда в Шереметьеве. Ухватившись за перила руками, он повис.
– Эй! – испугалась я и подбежала к краю крыши, но он уже спрыгнул.
Прямо на ковер. Шагнул в сторону, наклонился, поднял ковер, сунул его за рюкзак. Потом разбежался, подпрыгнул, толкнулся ногой о стену, поднявшись еще чуть выше, ухватился руками за перила, подтянулся, выставив локти углом, и перелез обратно на крышу.
– Вот это да! – вырвалось у меня, и я захлопала в ладоши.
– Никогда трейсеров не видела? – сказал он не слишком-то приветливо, возвращая ковер на место.
– Кого?!
– Трейсеров!
Еле дождавшись, пока он повесит ковер и с отвращением отряхнет руки, я выпалила:
– Как это называется, акро-стрит?
Он поморщился, словно я спросила, не называется ли то, что он делает, рыбалкой.
– Нет! Это паркур!
– Что это такое?
– Паркур? Искусство передвижения. И преодоления. А трейсер – это человек, занимающийся паркуром.
– Ага, – пробормотала я, во все глаза разглядывая этого трейсера.
Штаны из мягкой ткани оказались прямо нереально растянутыми, как какие-то шаровары. Серая толстовка без рисунков была перетянута лямками и набедренным поясом легкого рюкзака. На ногах – спортивные кеды на тонкой подошве, не слишком подходящие для луж, окружавших наш пансион, но, видимо, вполне годные для прыжков по крышам. Лицо загорелое, чуть обветренное. Русые, чуть вьющиеся волосы. Выражение лица – сосредоточенное, как тогда в аэропорту.
Но долго рассматривать его мне не пришлось.
Он стал разбегаться, готовясь к прыжку на следующую крышу. Потом побежал небольшими шагами.
– А ты можешь меня этому научить? – вдруг спросила я.