— Капитан?
— Прости, сынок, — прошептал Боннар. — Но мне нужны эти записки.
Прежде чем Массне успел заговорить или шевельнуться капитан Дариус Боннар прижал подушку к его темени, а другой рукой прижал дуло к виску юноши и спустил курок. Послышался хлопок. Подушка дрогнула, забрызганная кровью, мозгом и осколками кости. Пуля пробила ткань и глубоко ушла в штукатурку.
Придерживая подушку, чтобы не залить пол кровью, капитан Боннар уложил тело на кушетку, придав ему расслабленную позу. Потом он отвинтил глушитель и засунул в карман. Пистолет он вложил в мертвые, но еще гибкие пальцы Жан-Люка, подвинул подушку, примерился и рукой лаборанта нажал на спуск. В тесной комнате выстрел прозвучал оглушительно громко, хотя Боннар знал, чего ожидать.
Место было, конечно, не самое фешенебельное, но даже здесь стрельба привлечет внимание. Времени оставалось немного. Боннар проверил, как лежит подушка. Но выстрел был произведен почти идеально — вторая пуля попала почти точно в отверстие, оставленное первой. А пороховые ожоги на руке Жан-Люка убедят судмедэкспертов, что юноша, потрясенный смертью любимого научного руководителя, покончил с собой.
Со стола капитан взял только блокнот. Вмятинки на верхнем листе подсказывали, что предыдущий лист тоже был использован, и недавно. Смятый листок Боннар вытащил из мусорной корзины и, не тратя времени на чтение, засунул вместе с блокнотом во внутренний карман. Заглянул под кровать, под все остальные предметы скудной меблировки. Первую пулю выковырнул из штукатурки и задвинул отверстие исцарапанным от старости бюро.
Когда он подхватил саквояж несчастного Жан-Люка, вдалеке уже раздавалось завывание сирен. Десантник прислушался; сердце его бешено колотилось, подстегнутое адреналином. Oui.Они едут сюда. С обычным хладнокровием Боннар заставил себя в последний раз окинуть комнату взглядом, довольно кивнул — ничто не упущено — и открыл дверь. Когда спина капитана Боннара скрылась за поворотом лестницы, перед мебилирашкой уже останавливались, визжа тормозами, полицейские машины.
Глава 3
Париж, Франция
Вторник, 6 мая
Транспортный самолет «С-17», вылетевший строго по графику в понедельник с базы ВВС Бакли рейсом на Мюнхен, взял на борт единственного пассажира, чье имя не значилось ни в списке членов экипажа, ни в грузовой декларации. В шесть часов утра во вторник реактивная громадина совершила незапланированную посадку в Париже, чтобы принять на борт некую посылку. К транспортнику подъехала принадлежащая ВВС США машина, и мужчина в мундире подполковника армии занес на борт металлическую коробку — пустую. Человек этот остался на борту. А вот несуществующего пассажира там уже не было, когда пятнадцать минут спустя транспортник взлетел.
Вскоре машина ВВС остановилась снова, у одного из служебных корпусов международного аэропорта имени Шарля де Голля, к северу от французской столицы. Двери фургончика распахнулись, и оттуда вышел высокий мужчина в мундире подполковника армии США. Этим подполковником был Джон Смит. Подтянутый и сильный, скуластый и синеглазый, он выглядел очень по-военному. А то, что темные волосы были отпущены чуть длиннее, чем полагалось по уставу, скрывала фуражка.
Окинув раскинувшееся под темным предрассветным небом поле внимательным взглядом, Джон вошел в здание — ничем не примечательный военный с вещмешком на плече и портативным компьютером «Ай-Би-Эм» в особо прочном алюминиевом кейсе. Когда подполковник Смит через полчаса покинул здание, формы на нем уже не было. Была штатская, излюбленная Джоном одежда — твидовый пиджак, синяя рубашка, бежевые брюки и поверх — плащ. А под спортивным пиджаком — портупея с кобурой, и в кобуре — «зиг-зауэр» калибра 9 мм.
Пройдя по бетону взлетной полосы, Джон влился в поток пассажиров, просачивающийся через французскую таможню. Удостоверение подполковника американской армии позволило ему пройти без досмотра. На стоянке у аэропорта его уже ждал лимузин. Смит забрался на заднее сиденье, не выпуская из рук ни компьютер, ни чемодан.
Парижане известны своим жизнелюбием, и к парижским водителям это относится в превосходной степени. В частности, сигнал служил здесь средством общения: длинный гудок — «уйди с дороги, козел!», короткий гудок — «осторожней», серия гудков, часто в ритме танца, — веселое приветствие. В особенности же любому представителю многонациональной армии шоферов, управлявших многочисленными такси и лимузинами города, требовались ловкость, быстрая реакция и полнейшее бесстрастие. Водитель Смита, американец, обладал всеми тремя качествами, за что его пассажир был весьма благодарен. Он хотел как можно скорее попасть к Марти.
Покуда лимузин мчался по Окружному бульвару на юг, в объезд запруженного машинами центра, Смиту оставалось только нервничать. Свои исследования молекулярных цепей в Колорадо он поручил коллеге — не без сожаления, но с легкостью. За время долгого перелета через океан он позвонил в больницу узнать, как состояние Марти. Перемен не было — ни к лучшему, ни, слава богу, к худшему.
Еще он обзвонил многочисленных коллег в Токио, Берлине, Сиднее, Брюсселе и Лондоне, пытаясь тактично прощупать, насколько далеко зашли они в своих попытках создать молекулярный компьютер. Прямого ответа не дал никто — каждый надеялся быть первым. Но, обдумав их реакцию, Смит решил, что все они покуда далеки от успеха. Все выражали соболезнования в связи с гибелью Эмиля Шамбора, но о его работах не упоминали. Джону показалось, что остальные исследователи пребывали в том же неведении, что и он сам прежде.
Лимузин свернул на де ла Порт-де-Севр и вскоре подкатил к воротам Европейского госпиталя имени Жоржа Помпиду. Восьмисоткоечный памятник современной архитектуры, с его выпуклыми стенами и стеклянным фасадом, возвышался прямо напротив парка Андре Ситроена, напоминая более всего огромный многослойный леденец от кашля. Смит расплатился с водителем, вытащил багаж и ступил в мраморное фойе под стеклянной крышей, где смог наконец снять солнечные очки и осмотреться.
Фойе было настолько просторным — пожалуй, сюда можно было бы уместить пару стадионов, — что пальмы в кадках колыхались на ветру. Госпиталь был совсем новый — его открыли всего пару лет назад под бурные аплодисменты, с криками, что это-де «больница будущего». Направляясь к стойке справочной, Джон Смит подмечал детали: совершенно магазинного вида эскалаторы, ведущие к отделениям этажом выше, пестрые стрелки, указывающие дорогу к операционным, висящий в воздухе лимонный аромат, напоминающий почему-то о воске, которым натирают паркет.
На превосходном французском Джон поинтересовался, где находится палата интенсивной терапии, куда поместили Марти, и поднялся на эскалаторе наверх. Вокруг царила тихая суета — начиналась пересменка, приходили и уходили медсестры, техники, санитары и капелланы. Все происходило незаметно, и только наметанный взгляд уловил бы момент передачи обязанностей.
Образцовая больница строилась на основе теории, по которой не больной должен идти к врачу, а врач — к больному, так что обычных отделений здесь не было. Прибывающие пациенты попадали вначале в одну из двадцати двух приемных, а оттуда личная наблюдающая медсестра провожала каждого в отдельную палату. В изножье каждой койки стоял компьютер, истории болезни существовали исключительно в киберпространстве, а операции, если в них возникала необходимость, проводились с помощью роботов. Колоссальная больница могла похвастаться даже бассейнами, тренажерными залами и кафе.
За прилежащим к палате интенсивной терапии сестринским постом, у самых дверей, стояли двое жандармов. Смит представился дежурной медсестре — по-французски — как семейный врач доктора Мартина Зеллербаха.
— Я бы хотел побеседовать с лечащим врачом доктора Зеллербаха.
— Тогда вам нужен доктор Дюбо. Он сейчас на обходе, у вашего друга уже побывал. Я сообщу ему на пейджер.
— Мерси. Вы не проводите меня к больному? Я подожду в палате.
— Bien sur. S'il vous plait![4] — Медсестра рассеянно улыбнулась ему и распахнула перед приезжим американцем тяжелые двери — правда, не раньше, чем жандарм проверил его документы.
Двери затворились за спиной Джона, отрезав шумы из фойе. Здесь ходили неслышно, говорили вполголоса, так что, казалось, можно было услышать, как вздыхают, перемигиваясь в тиши, лампочки, экраны и индикаторы бессчетных аппаратов. Мир интенсивной терапии принадлежал машинам, а не врачам или медсестрам, а пациенты были лишь беспомощными придатками к ним.
Марти лежал, зажатый между высокими бортиками койки, на узком матрасе, прикованный к своему высокотехнологичному ложу проводами, трубками, датчиками, беспомощный, точно младенец. При виде его у Джона защемило в груди. Бледное круглощекое личико Марти застыло, но дыхание, слава богу, было ровным.
Пробежавшись пальцами по клавиатуре в изножье кровати, Джон вывел на экран историю болезни. Из комы Марти так пока и не вышел. Остальные травмы не представляли угрозы для жизни — несколько ссадин и ушибов, но длительная кома грозила поражением мозга, внезапной смертью или, хуже того, вечным пребыванием в чистилище между жизнью и смертью. Впрочем, кибер-анамнез несколько успокоил Джона. Вегетативные рефлексы сохранились — Марти самостоятельно дышал, порой кашлял, зевал, моргал, а глазные яблоки его непроизвольно двигались — следовательно, ствол мозга, управлявший этими процессами, не был поврежден.
— Доктор Смит? — В палату вбежал невысокий, совершенно седой и очень смуглый старик. — Из Соединенных Штатов, полагаю? — Джон увидел вышитое на белом халате медика имя прежде, чем незнакомец представился — Эдуар Дюбо, лечащий врач Марти.
— Спасибо, что так быстро подошли, — поблагодарил его Джон. — В каком состоянии доктор Зеллербах?
— Могу вас порадовать, — сказал Дюбо. — Ваш друг, кажется, поправляется.
Смит против воли улыбнулся.