Когда наша компания расходилась, я попросила у него визитку – на случай, если мне понадобится «помощь по проекту». Храбрый поступок, на который меня толкнули постоянное одиночество и почти целая бутылка красного вина, выпитая за ужином. Визитки у него не оказалось, но он записал свой номер на листочке, который я вырвала из блокнота. Спустя несколько дней я спешила в его квартиру на бульваре Барбес, куда потом приходила каждый день в течение месяца. В Петербурге у него была жена, но он сказал, что живут они раздельно; в Париж он приехал, чтобы, по его словам, «встряхнуться и кое-что переосмыслить». У него был переменчивый характер и очень пытливый ум; когда мы выбирались в кафе или на какой-нибудь фильм, его завораживало все происходящее вокруг.
Что бы ни случилось, будь то публичное проявление грубости, или неудача, или самое невероятное стечение обстоятельств, – любое событие он умудрялся вписать в собственную картину мира. Через две недели после знакомства мы впервые поцеловались, еще через неделю – переспали. Только теперь, много лет спустя, я наконец поняла, что именно в ту первую ночь я утратила власть над собой. Хотя тогда я, конечно, не замечала никаких проблем. Наоборот, мне казалось, все идет своим чередом, tout à fait comme il faut, а наша встреча предначертана судьбой.
До него мое общение с мужчинами не имело никаких серьезных последствий. На первом курсе я пару раз встречалась с парнями постарше, но делала это в основном ради Жасмин, моей соседки по комнате, которой очень хотелось, чтобы я ходила на свидания. Мне нравился секс, но я не понимала, каким образом он может привести меня к «серьезным отношениям» с человеком, имеющим совершенно другие интересы. На втором курсе я стала встречаться с Максом. Мы познакомились на благотворительном вечере и следующие несколько месяцев провели в барах, клубах и квартире, которую он снимал с двумя приятелями-студентами. Мы говорили ночи напролет, и вскоре я к нему привязалась. После разлуки я всегда торопилась к нему на свидание и едва сдерживала улыбку. Но стоило мне заговорить о своих чувствах, Макс отдалился. Я предположила, что на самом деле его интересуют мужчины. Но, может, это было только самооправдание. Может, мне просто не хватило красоты или сексуальной привлекательности.
Расставшись с Максом, я неожиданно вздохнула с облегчением: теперь я могла честно сказать своей подруге Жасмин, что, по крайней мере, попыталась. Я не была ханжой и даже крутила мимолетные романы; а последний парень, Макс – тот и вовсе почти разбил мне сердце. Но встречаться, ходить всюду парочкой – такое поведение я считала пережитком глубокой древности. Когда-то это приносило практическую пользу (тепло, деньги, еда), но теперь обычай выжил лишь благодаря стараниям писателей-романистов, одержимых историями. Конечно, секс – занятие приятное, а иногда и очень приятное, но что такое эти несколько минут в сравнении с истинным сокровищем – прошлым, полным несправедливостей и бесценных исчезнувших жизней, которое лежало передо мной неразгаданным.
В четыре часа дня, слегка потрепанная и разбитая, я наконец восстановила связь с молодой версией себя и вышла из Американской библиотеки. По дороге домой я остановилась купить продуктов к ужину. Понадеявшись, что Сандрин составит мне компанию, я положила в корзину бутылку вина.
Когда я зашла в квартиру, из гостиной доносились голоса. Я заглянула в комнату: на диване сидела Сандрин, а в кресле напротив – молодой кудрявый незнакомец.
Заметив меня, Сандрин подскочила.
– Это Тарик, – сказала она. – Я все-таки сумела разыскать «Олимпиады» и оставила ему записку. Надеюсь, вы не против.
– Нет, все в порядке. Давайте выпьем чаю.
– Спасибо. Мы с Тариком снимаем комнату. На двадцать первом этаже «Сараево». А познакомились мы… Ну, можно сказать, что познакомились мы у грузового терминала.
Я налила в чайник воды и расставила чашки. Я не прочь выручить молодую женщину в беде – к тому же, признаюсь, в этой Сандрин была какая-то интрига, – но ее неотесанный друг, насквозь прокуривший мне дом? Нет, он в мою систему координат никак не вписывался.
За чашкой зеленого чая он рассказал, что убежал из дома, не имея ни малейшего представления о том, чем будет заниматься. Его мать была наполовину француженкой, дочерью французского колониста и алжирки. В результате парень не только свободно говорил по-французски, но и видел во Франции утраченную родину (сам он, конечно, выразился иначе). По-моему, первым делом он хотел найти в Париже подружку. Мне он показался легкомысленным и самовлюбленным, может, даже нарциссом, хотя о своей работе в забегаловке в Сен-Дени он рассказывал интересно и с юмором.
Я уже поднялась и хотела было попросить его на выход, но он меня опередил:
– Вы не возражаете, если я посплю на полу в комнате Сандрин? Только одну ночь? В «Сараево» очень холодно.
– Об этом тебе лучше спросить Сандрин.
– Может, только одну ночь? Если вы не против, конечно. – Девушка посмотрела мне в глаза, словно разговор касался только нас, женщин, а потом добавила: – С ним проблем не будет.
– Хорошо. Только одну ночь. Но курить я запрещаю.
– Спасибо, – ответила Сандрин. – А завтра мы вернемся в «Олимпиады».
– Боже, – вздохнул Тарик. – Бако и общий туалет.
В тот же вечер я взглянула на распечатку «Декабрьской ночи» и, к собственному удивлению, начала ее переводить. То была рассказанная простым языком история поэта, которому в разные периоды жизни, когда он был школьником, любовником, гулякой и так далее, встречался некто в черном, «как брат похожий» на него: «… qui me ressemblait comme un frère». Поначалу поэма казалась прелестной; особенно мне понравилась сцена с учеником, в которой незнакомец читает вместе с поэтом книгу, «прижавшись челом» к его руке «с улыбкою немой». Затем тон становился зловещим. Когда поэт упал на колени перед умирающим отцом, темный двойник, прикрыв красные от слез глаза, сел рядом – «son glaive dans sapoitrine».
Я попыталась найти перевод слова «glaive» в интернете. Мне казалось, что это мог быть какой-то религиозный символ, который висел на груди привидения, то есть на его «poitrine». Вай-фай работать отказался, но мне было так интересно, что я решилась сходить за помощью к Сандрин.
Когда я легонько постучала в дверь, из комнаты послышалось ворчание. Вскоре ко мне выглянул Тарик, на котором были только боксеры и футболка.
– Прости. А Сандрин уже спит?
– Да.
– Что ж, ладно. – Замешкавшись, я все-таки добавила: – Может, ты сумеешь мне помочь? Ты случайно не знаешь, как переводится на английский слово «glaive»?
– «Glaive»? По-моему, это «меч». Когда я был ребенком, моя мать иногда пела мне одну народную песню, и в ней, кажется, было это слово. Я могу ошибаться, но…
– Все сходится, спасибо.
Было видно, что Тарик хотел поскорее закрыть дверь, поэтому я не стала его задерживать. Вернувшись в гостиную, я снова села за перевод. До финала поэмы мне оставалось еще много строчек, а личность странного Видения открывалась лишь в самом конце.
Я сходила на кухню и зашторила окна. Решив еще раз проверить своих постояльцев, подошла к гостевой комнате и прислушалась: внутри было тихо. Тогда я закрыла на замок входную дверь и отправилась к себе. Лежа в кровати, я еще немного почитала и наконец потушила свет.
Вдруг меня охватила непонятная тревога. Я не могла уснуть, но не потому, что в моей квартире спали двое незнакомцев. Нет, все дело было в Александре: в голове у меня крутились слова, которые он когда-то мне сказал. Я не любила вспоминать о той другой, настоящей и полнокровной версии себя, поскольку однажды мне пришлось ее уничтожить. Другого выхода не было: только избавившись от нее, я могла навести в своей жизни хоть какой-то порядок. Перевернувшись на другой бок, я стала думать о работе, о предстоящем исследовании и обо всех тех женщинах, которым пришлось выживать в оккупированной Франции. Вот им на долю выпали настоящие трудности. А в моей ситуации поможет только сон. Пусть мои проблемы не исчезнут, но к утру, по крайней мере, позабудутся.
Глава 5Тольбиак
Однажды Лейла призналась, что никогда не спала с мальчиком. Для Марокко ситуация вполне обычная, и все-таки это обстоятельство влекло его к ней еще сильнее. Казалось бы, такая мелочь, и в то же время – чрезвычайно важно. Неужели это и вправду так сложно? Всего-то лечь на спину и раздвинуть ноги; тем более если за окном ночь, ты уже и так лежишь в постели. На мой взгляд, это действие не требовало никаких дополнительных усилий, однако молодые девушки вроде Лейлы относились к нему серьезно. Многие переживали – и не только из-за религии, но в первую очередь из-за связанных с этим чувств. По крайней мере, так я понял со слов Лейлы.
Ее семья отличалась от других. У ее отца был крупный бизнес, он вел переговоры с очень важными людьми – с шейхами и президентами, которых, по слухам, знал лично. Сама Лейла об этом никогда не говорила. Несмотря на положение, ее отец держался просто, да и выглядел вполне обычно: низкорослый тихий мужчина с густой копной седых волос и аккуратными усами, с виду очень умный, особенно когда наденет свои дорогие очки. В коридоре я всегда натыкался на его багаж – портфель и несколько кожаных чемоданов с бирками международных аэропортов: CAI, MAD, CDG[22]… Из-за его работы семья несколько раз переезжала, и Лейла некоторое время провела за границей. Она жила в Бейруте и еще каких-то городах, где, в отличие от Марокко, установились относительно свободные нравы. Разъезжая по Европе, отец Лейлы перенял кое-какие западные привычки; к тому же он зарабатывал достаточно денег, чтобы и дома позволять себе больше, чем другие. За закрытыми дверями он мог делать все что угодно. Конечно, иногда он ходил в мечеть, но никаких других связей с традициями не поддерживал. На заднем дворе он построил теннисный корт. В нашем городе тогда уже работал один теннисный корт, но то ведь общественный. Чтобы кто-то построил собственный? Неслыханно!