«c’est normal»[34]. Полагаю, для этого нужна определенная наглость.
– Думаю, что женщинам жилось еще труднее. Когда большинство мужчин были угнаны в лагеря военнопленных и на германские фабрики, женщинам приходилось соглашаться на самую неблагодарную и низкооплачиваемую работу, чтобы хоть как-то прокормить семью.
– Да, пожалуй, ты права.
– Ты со мной согласен?
– Да.
– Неужели? Кажется, впервые за все время нашего знакомства.
– Возможно. Но именно поэтому я очень хочу почитать, что у тебя получится. Надеюсь, там будет не очень много сносок.
– Ничего не обещаю. Работа подразумевает определенный формат.
– Знаю, знаю. Мне кажется или похолодало? Может, поужинаем внутри?
Кухня у них оказалась очень простой. В качестве основного блюда предлагали цветную капусту, телятину, лосося и свинину – правда, в меню почему-то ничего не сообщалось о способах приготовления.
– Признайся: глядя на это, ты вспоминаешь мамину индейку. И мороженое.
– Тогда уж не индейку, а мясной хлеб. Пожалуй, закажу лосося.
Джулиан позвал официантку и (на своем возмутительно хорошем французском) стал расспрашивать ее о вине. Когда девушка ушла за бутылкой, я сказала:
– А ты – настоящий дамский угодник.
– Стараюсь быть вежливым. Она ведь милая, да? Кажется, времена суровых парижских официантов наконец-то уходят в прошлое.
Налив себе воды, Джулиан продолжил:
– Помнишь, в последнюю встречу мы говорили про УСО и агентов «Проспера»? Я немного о них почитал.
– Серьезно?
– Да, и не только из вежливости. Мне и правда стало интересно.
– Потому что они были очень интересными людьми. Меня, например, совершенно поразила связная Андре Боррель.
– Потрясающая женщина, да? И такая энергичная. Постоянно на велосипеде или где-нибудь в горах. Сестра называла ее «gargon manque»[35]. Подозреваю, что она крутила роман с радистом.
– Так ли это важно?
– А почему нет? Думаю, для нее это было очень важно. С таким образом жизни… Никогда не знаешь, наступит ли для тебя завтра. В любой момент к тебе могли явиться из гестапо, и вот ты уже на бульваре Фош.
– А разве штаб-квартира гестаповцев была не в отеле «Лютеция»?
– Строго говоря, там располагалась служба контрразведки – абвер. На бульваре Фош засела служба безопасности, которая, в свою очередь, принадлежала к СС. А гестапо…
– Бедная Андре.
– Это точно. Ей пришлось пройти через восемнадцать различных инстанций – французских и германских. Кстати, тот радист был довольно видным парнем, по крайней мере на мой вкус. Даже не сомневайся.
– Андре была особенной, но вовсе не поэтому.
– Знаю. Она была храброй идеалисткой и погибла при совершенно жутких обстоятельствах. Я это понимаю. Жаль, что никто не написал ее биографию.
Никогда прежде Джулиан не смотрел на меня с такой серьезностью; его взгляд был прямым, почти молящим. Когда мы расплачивались по счету, он неожиданно вспомнил, что оставил фотографии Матильды и Жюльетт дома.
– Давай сходим вместе? Заодно угощу тебя бренди. Тут пешком минуты две.
– Правда? До «Страсбурга – Сен-Дени»?
– Скорее всего ты проходила мимо по пути сюда.
– Нет, я доехала на метро до «Пуассоньер». Всего одна станция от «Тольбиака».
– Божечки, ну и навернула ты.
Я рассмеялась.
– Ну откуда у тебя эти словечки?
– Навернуть? А что такого…
– Нет. «Божечки».
– Это заложено в английском менталитете. Как и устойчивая переносимость негазированных сортов пива. А еще – кинотеатров под открытым небом.
Джулиан остановился у парадной двери рядом с каким-то эльзасским пабом, и с мощеной улицы мы шагнули на лестничную площадку. Его квартира оказалась на третьем этаже. Из прихожей я попала в просторную гостиную с паркетом, пианино и стопками книг, которые лежали буквально повсюду: в шкафах, на столе и даже на полу. Старинная мебель пряталась под шерстяными пледами и покрывалами. Лампы с красно-оранжевыми плафонами давали нежно-охряной свет. На стене в рамке висела литография девятнадцатого века, изображавшая мужчину хрупкой наружности – по всей видимости, Альфреда де Мюссе. В комнате царил беспорядок, но общее впечатление оказалось приятным: я рассчитывала увидеть горы носков и кроссовок, но мои ожидания не оправдались.
– Ты специально прибрался? – спросила я, вернувшись из ванной (старенькой, но на удивление чистой).
– Нет. Сегодня я гостей не ждал.
– То есть ты и вправду…
– Забыл фотографии дома? Да. В силу природной глупости. Вот, попробуй. – Джулиан протянул мне бокал бренди с водой. – Фин-а-л’о. Напиток, о котором без умолку трещал Хемингуэй. Бывала когда-нибудь в «Клозери де Лила»?
– Десять лет назад я часто ходила мимо и представляла себе, как он там работал. Но зайти внутрь мне не позволяли средства.
– В ресторане цены, конечно, ужас, но в баре – вполне сносные. Помню, раньше, когда я попадал в немилость к Сильви, часто сидел там до самого вечера – над дежурным блюдом и бокалом кот-дю-Рон. Целыми часами крутил его в руке и читал какую-нибудь книгу. Однажды я тебя туда свожу. А пока – давай-ка я покажу тебе фото. Вот, например, пожилая Жюльетт Лемар.
Джулиан протянул мне изображение седовласой женщины в кардигане и шейном платке из набивного шелка. Она едва заметно улыбалась, но глаза ее светились искренним благодушием.
– Очень приятная женщина, – заметила я.
– Да. А вот она же, только в сорок втором.
– Бог ты мой. – При взгляде на вторую фотографию у меня перехватило дыхание. – А рядом, наверное, ее подруга Софи. Это же рю де Риволи?
– Кажется, да. Колоннада на месте. Нацистский флаг – тоже. И магазин похож.
– Боже, какая же она…
Молодая Жюльетт выглядела настоящей модницей – стройные ножки в шелковых чулках, приталенное платье… Ее подруга Софи носила локоны с прямым пробором, а сама Жюльетт – свободную прическу почти до плеч. Девушка совсем не стеснялась камеры и улыбалась всякому, кто смотрел на эту фотографию, – даже спустя многие годы после того, как раздался щелчок объектива. Она казалась бесстрашной.
Я украдкой смахнула слезу, а Джулиан выложил передо мной новую фотографию.
– А это Матильда. Фото датировано 1998 годом – наверное, тогда ее и записывали.
Теперь на меня смотрела Матильда Массон, несчастное дитя Бельвиля: широколицая, с дерзкими глазами-щелками. Лет ей было около восьмидесяти, но волосы – по-прежнему темные, крашеные. На лице макияж: помада и черная подводка. Во взгляде – ни доброты, ни смирения.
Вернув Джулиану фотографию, я шумно выдохнула.
– Можешь оставить их себе, – сказал он.
– Спасибо. Мне нравится твоя квартира.
– Договор аренды я когда-то заключил на восемь лет. Из них теперь осталось три.
– Это по итогам развода?
– Там все было сложно, – вздохнул Джулиан и уселся на обшитый бархатом диван. – Сильви намного богаче меня. И мне показалось, что продавать ее квартиру на рю де Мароньер – как-то неправильно. Поэтому я присмотрел съемную квартиру.
– То есть она сохранила за собой великолепное фамильное гнездо, а тебе достался чердак, пропахший квашеной капустой?
– Заметила, да? Мне кажется, я уже привык. К тому же хозяева – чудесные люди. Я часто хожу к ним на обед.
– Не очень-то справедливо.
– Думаешь, стоило потребовать алименты и вот это все? Нет, я никогда не претендовал на ее семейное наследство. К тому же мне нравится эта квартира.
Я медленно потягивала фин-а-л’о, обжигающий и мягкий.
– Когда ты понял, что ваши отношения закончились? Не отвечай, если считаешь вопрос… неприличным.
– Интересный выбор слов. – Джулиан расхохотался.
– Признайся, всему виной та группа симпатичных голландских студенток.
– Боже упаси. За восемь лет брака я оступился только однажды. На конференции в Берлине. Всего один раз, и то я с ней не переспал. Так только… повозился. А кроме того случая… Ничего. Даже никакого флирта.
– Что же тогда случилось?
– Что ж… Раз такое дело, наверное, можно тебе рассказать. Мы ведь теперь будем с тобой дружить?
– Я на это надеюсь.
– Сильви пять лет спала с коллегой по работе. А еще с владельцем галереи в Маре, и…
– Той самой, где она купила шедевр за бесценок?
– Так точно. И со своей первой детской любовью. И с одним из спасателей общественного бассейна «Келлер», что прямо за мостом Гренель.
– Боже, Джулиан.
– Да. Я тоже выпал в осадок, когда обо всем узнал. Но такая у нее была такая потребность. На самом деле это только те, о ком она мне рассказала. Знаешь, ведь это как с преступниками. Иногда они сознательно идут в тюрьму, признаваясь в паре-тройке преступлений только для того, чтобы отвести внимание от тысячи других. Раскрыв некоторые имена, Сильви надеялась избежать дальнейшего преследования. Но я уверен, что у нее были и другие.
– Тебе, наверное, нелегко пришлось.
– Поначалу да. Меня как будто выпотрошили. Жизнь потеряла всякий смысл. Но в итоге я понял, что в каком-то смысле даже восхищаюсь ею. Она поступила так, как и должна была поступить. Брак оказался затеей не для нее. По крайней мере брак со мной.
– И что же сейчас? Вы… общаетесь?
– Зачем? У нас ведь нет детей. Иногда мы, конечно, встречаемся – в компании общих знакомых. Тогда я веду себя вежливо. Наверное, даже дружески.
– А Сильви?
– Мне все время кажется, что она… недоедает. Всегда роскошно одета, но на вид как будто голодная. Хотя в общем и целом выглядит она куда более счастливой, чем раньше. Больше улыбается и меньше курит. Полагаю, это уже что-то.
Мы проговорили до часу ночи, а затем Джулиан спустился со мной к рю дю Фобур-Сен-Дени и поймал для меня такси. На прощание мы с ним обнялись, но объятие показалось мне чересчур кратким, словно я чем-то его расстроила.
На следующий день я снова поехала в Центр Жана Моллана, чтобы закончить с последним аудиофайлом из архива Матильды Массон. С собой я захватила фотографии и, пока слушала запись, внимательно разглядывала ее пожилое лицо.