Когда я шла по коридору, за окном по-прежнему стояла ночь. Отворив самую дальнюю дверь, я попала в ванную, довольно гадкую: рядом с дыркой в полу были нарисованы две ступни, и тут же торчала крошечная и очень грязная раковина. Я кое-как помылась холодной водой и расчесала волосы. Без двух минут пять я вышла из бара на улицу.
Около часа я слонялась вокруг дома, в который зашел Арман. Когда парадная дверь наконец отворилась, из подъезда вышли двое: мой Арман и высокая женщина в берете. Рука об руку они поспешили вниз по улице, не оглядываясь.
Вскоре они спустились в метро, и я последовала за ними. Это было совсем не трудно – они не замечали никого вокруг. Вместе мы доехали до «Сен-Жоржа», а потом еще минут десять шли по улице, пока не добрались до пересечения рю Мильтон и рю де Мартир. Арман довел женщину до небольшого жилого дома и, когда они остановились у подъезда, поцеловал ее в губы. Она прижалась к нему на несколько секунд, потом открыла парадную дверь ключом и зашла внутрь. На втором этаже загорелся свет.
Развернувшись, Арман быстро зашагал прочь, а я прильнула к стене и съехала на землю. Не знаю, сколько я так просидела. В конце концов мне удалось подняться. Я отряхнула одежду от пыли. Оказалось, я сидела возле подготовительной школы. Перейдя через дорогу, я отыскала над дверью табличку с номером ее квартиры.
На следующий день я отправилась к префекту полиции Бельвиля и донесла на врага французского государства – на молодую женщину, проживавшую в Девятом округе по адресу рю Мильтон, квартира номер двенадцать.
Глава 13Сансье – Добантон
Когда я рассказал Хасиму, во сколько обойдется содержание нового ресторана в Маре, тот засомневался и пошел на попятную.
– Думаю, это просто район такой, – сказал я. – Уверен, что есть и другие, куда дешевле. Например, рядом с моим домом, в Тринадцатом. Или где-нибудь за Кольцевой дорогой.
– Там мало платят. Нам нужно место, где люди готовы платить много. Такое, как Сен-Жермен де Пре, где с туристов берут по восемь евро за чашку кофе.
Я не особо разбирался в бизнес-планировании, поэтому решил оставить патрона наедине с его мыслями. Меня потихоньку начинало тошнить от «ПЖК». Пусть деньги мне платили хорошие, но смены были длинными, Хасим постоянно пребывал в депрессии, а сама работа казалась отвратительной. К тому же долгие часы, которые я проводил в ресторане, я мог бы потратить на что-то по-настоящему важное – на то, ради чего я и приехал в Париж.
Спору нет, мне очень повезло, что я так быстро нашел и работу, и жилье. Может, все потому, что я не слишком старался. Отца раздражала эта черта моего характера. «Ты плывешь по течению и ждешь, что все хорошее само свалится тебе на голову. Тебе нужно самостоятельно строить свое будущее», – говорил он. По какой-то неведомой причине меня никогда ничего не пугало. Я спокойно обошел все магазины в Маре и опросил владельцев о затратах. Я бы взялся разносить курицу по страшным панелькам в банльё, потому что привык полагаться на удачу. Если бы меня прижал главарь какой-нибудь банды, я бы попросту удрал. Бегал я достаточно быстро. Может, причина таилась в возрасте – девятнадцать, как-никак. Хотя мне все чаще казалось, что теперь уже пора начинать волноваться. Конечно, не так сильно, как Ханна, – она впадала в беспокойство даже от прослушивания записей, – но хотя бы чуть-чуть. По-настоящему нервничал я только в одном случае: когда думал о матери и о том, как проходили ее парижские дни. Жила ли она в североафриканском Сен-Дени или другом гетто? Вряд ли. Ее отец был французом, и чаще всего я представлял ее в одном из обшарпанных домов с черной крышей, на балконе пятого этажа.
Вспоминая Клемане, я все чаще жалел о том, как мы расстались: мне бы следовало договориться о следующей встрече. Но в тот момент я, конечно, едва соображал. Когда я выбрался на улицу, у меня голова шла кругом. Отчасти из-за того, что она мне рассказала. Трудно поверить, что те ужасные события происходили всего в нескольких шагах от старомодной гостиной, в которой мы с Клемане только что сидели и спокойно пили мятный чай. Трудно поверить, что это не какие-то ужасные немцы с автоматами и злыми псами на цепи, а именно французы, – самые обыкновенные жандармы, которых каждый встречал на улице и знал в лицо, – посадили под замок, а потом растолкали по автобусам тысячи невинных жертв. Мне захотелось разузнать побольше. Немного смущаясь, словно за мной наблюдал отец, я принялся за самое первое в своей жизни «исследование». Ясно, что дальше интернета оно не пошло, и все же кое-что я выяснил. Оказалось, чуть позже во время войны на том же самом велодроме власти агитировали население вступать в организацию под названием «Milice»[36]. Насколько я понял, это была обыкновенная банда головорезов, пусть и в форме. Французское правительство собирало их для выполнения самой грязной работы по немецкой указке. Когда-то под куполом устраивали пикники: люди ходили на велодром, чтобы перекусить и понаблюдать за велосипедистами, кружившими по деревянному треку. Но потом… Неудивительно, что после войны здание сравняли с землей. Как можно проводить спортивное мероприятие на арене с такой жуткой историей? Ледяные файерболы. Дело было не только в том, что рассказала Клемане, но и в том, как она об этом рассказала. Я был потрясен. В ее голосе ощущалось нечто настолько знакомое, что по всему телу у меня разливалась нежность. Я бы с радостью списал все на травку Джамаля, да только к тому моменту не курил уже несколько дней (мы как раз ждали новую партию от знакомого поставщика, который жил в многоэтажке в Сарселе, куда мой напарник сам, конечно, никогда бы не сунулся).
Приближался день моего рождения, и я хотел его отпраздновать. Не то чтобы я гордился собой, нет. В конце концов, я прожил еще один год, так и не переспав с женщиной (мне исполнялось двадцать лет, и иначе, как абсурдом, данную ситуацию я назвать не мог). Как бы то ни было, в первую очередь я думал о Ханне: мне очень хотелось отблагодарить свою хозяйку за то, что все это время она терпела меня в своей гостевой комнате. К тому же вечеринка – отличный повод выбраться из засаленного «ПЖК». Да и Ханна могла бы наконец разбавить рутину, в которой постоянно закрытые рестораны на Бют-о-Кай чередовались с монологами каких-то незнакомых старушек.
Я исходил центр Парижа вдоль и поперек. Как-то раз, гуляя по бульвару Османа, свернул на рю Вивьен. Там было слишком дорого, но вдруг я заметил симпатичный винный бар с синим козырьком и вывеской: «Vins, tapas, espace d’art»[37]. Вино я не пил, да и в искусстве ничего толком не понимал. Но тапас мне нравились. Я заказывал их дома (в Виль Нувель работало несколько испанских кафе, и мы с Лейлой часто ходили туда после лекций), поэтому знал о главном достоинстве этого блюда – цене. За какие-то гроши тебе доставался огромный поднос закусок: маслины, оливки, жареные кольца кальмара и серые рыбки-анчоусы. Правда, Лейла обычно брала другой набор – тот, в который входили ломтики картофеля, завернутые в омлет, – но и он, по-моему, стоил недорого. Ханна наверняка сидит на какой-нибудь диете. А я могу заранее покурить, а потом весь вечер пить колу. Приглашу Джамаля и Хасима, а Ханна пусть приходит с другом – и денег хватит, и людей наберется в самый раз. Застав Ханну дома, я поделился с ней этой идеей.
– Может, возьмешь своего парня? – предложил я.
– У меня нет парня, – отрезала она.
– А как же тот мужчина, с которым ты постоянно обедаешь? Джулиан?
– Он мне не парень. Он британец. Старый знакомый. А ты приглашай кого хочешь, ведь это твой праздник.
– В Париже у меня почти никого нет.
Я перебирал в голове имена. Бако? Вряд ли ходит по вечеринкам. Клемане? Или та массажистка, которая…
– А как насчет твоей подруги, Сандрин? – спросила Ханна. – Помнишь ее?
– Ума не приложу, как с ней связаться, – ответил я. – Так странно… Она была частью моей жизни, день и ночь, на протяжении целой недели, а теперь… ничего.
– Боюсь, так устроен наш мир. Одна случайная встреча – и вот ты совсем другой человек. Еще одна – и ничего, через неделю даже имени не вспомнишь.
– Она ведь даже е-мейла мне не оставила.
– Ты еще не раз встретишь подобных людей. Случайных людей. Если тебе тяжело даются расставания, начни верить в загробную жизнь или в бесконечную цепочку перерождений – так ты будешь знать наверняка: каждый человек вносит свой вклад, пусть даже небольшой в общую судьбу, и у каждого есть высшее предназначение. В противном случае тебе останется только отпустить от себя всех этих людей. Поблагодарить бога или судьбу за полученный бесценный опыт и… двигаться дальше.
Зачем она все это рассказывала?
– В любом случае, – заключил я, – наверное, мне стоит позвать Джамаля и Хасима. Я с ними работаю.
– А они придут?
– Скорее всего нет, – вздохнул я, представив, какой убогой получится моя вечеринка, а потом добавил: – Ханна, ты можешь пригласить кого угодно. Подумай. Кого бы ты сейчас хотела увидеть больше всего?
– Наверное, Жасмин Мендель, мою лучшую подругу. Мы вместе учились в колледже, я тебе рассказывала.
– Так напиши ей.
– Не думаю, что она полетит сюда из Нью-Йорка только ради тапас.
– А если будет еще и десерт?
Справедливости ради, в Париже я только и делал, что слонялся по улицам. Именно поэтому я так жалел ровесников, которые обитали в панельных многоэтажках и за всю жизнь едва ли выбирались за пределы родной территории: немного помаячив где-нибудь у Северного вокзала, они сразу разбегались обратно по своим углам. Но чего бояться в Париже? Модные районы, католические районы, старофранцузские – такие, как Фобур и Руаяль, – да ходи где хочется! Пусть ты ничего не купишь, но ведь никто не запрещает тебе заглядывать в витрины бутиков и читать меню роскошных ресторанов, где самый обычный ужин обойдется в сто двадцать пять евро. Какое невероятное чувство свободы! До приезда в Париж я часто пытался представить себе жизнь в большом городе, но такого никак не ожидал. Я посмотрел кучу американских фильмов про Нью-Йорк, и почти в каждом были гангстеры или пришельцы из космоса и что-то постоянно взрывалось. Наверное, были и другие фильмы – про то, как люди ходят по магазинам и выпивают в барах с друзьями, – но мне такие ни разу не попадались. Или Лос-Анджелес, город злых собак. На каждом газоне там стоит табличка с предупреждением «Владелец вооружен и готов защищаться!», и, чтобы поймать такси до Беверли Хиллз, тебе сначала придется заработать миллион долларов. В ЛА выбор очень прост: тебе либо в Голливуд, либо в подворотню к наркоторговцам, где рано или поздно тебя застрелит какой-нибудь бандит. В Париже даже самая обычная прогулка по самой обычной улице вроде Елисейских Полей приводила меня в восторг. Я познакомился с другим кинематографом: в нем не было ни мультиков, ни супергероев, зато были картины про самых обыкновенных мужчин и женщин. Среди них попадались скучные, а попадались – очень непристойные, причем с неожиданной для меня стороны. В одном таком фильме крупным планом показали