Может, я и сам изменился. От травки. Или из-за того, что случилось с Клемане… Не знаю. Но когда видишь, что кто-то так смотрит на другого человека… Честно говоря, я даже растрогался. В тот вечер Ханна замечательно выглядела. Я уже говорил, что она не была красавицей, но, пока она тщетно сражалась с винной пробкой, в ее черно-каштановых волосах переливался свет.
Было видно, что Джулиан очень хотел ей помочь, но почему-то не решался. Может, боялся показаться снисходительным? Или просто не мог налюбоваться румянцем на ее щеках? Не знаю, но в ту секунду я решил налить себе немного вина из открытой бутылки и посмотреть, понравится ли хоть на этот раз. Оказалось довольно вкусно.
– Как же мне нравится твой британский акцент! – говорила Жасмин.
– Спасибо, но боюсь, такого акцента не существует, – ответил Джулиан. – Акцент может быть шотландским, английским, валлийским и североирландским. Плюс внутри каждой категории еще по сотне разновидностей. Но британского акцента не существует.
– Джулиан, не важничай, – сказала Ханна, по-прежнему сражаясь с бутылкой вина.
– Я не важничаю. Французы тоже этого не понимают. Они всегда говорят «англичане», но подразумевают «британцы». Даже политики. Но ведь идея не такая сложная, правда? Одна нация, состоящая из четырех частей. Начинаешь задумываться: а действительно ли французы такие рациональные интеллектуалы, как они сами о себе говорят? Уж если они никак не могут понять даже такой простой вещи. Я ведь не говорю «бургундцы», подразумевая всех французов.
– Милая, как продвигается твое исследование? – спросила Жасмин.
– …особенно если речь заходит о шотландцах, валлийцах и ольстерцах, похороненных на французской земле после храброй попытки удержать для Франции Эльзас-Лотарингию. Им бы совсем не хотелось, чтобы их называли «англичанами». Это как-то немного…
– Немного… чересчур, – ответила Ханна и тяжело вздохнула, вытащив наконец пробку. – У меня набралось больше материала, чем нужно, и не все вписывается в академический формат. Кое-какие устные свидетельства, аудиофайлы оказались… не такими, как я ожидала.
– Они надежные? – спросила Жасмин, которая теперь снова сидела рядом с Джулианом.
– Думаю, да. Тарик мне немного помог. С переводом и тому подобным.
Может, дело было в вине, не знаю, но в какой-то момент я вдруг сказал:
– Почему ты решила, что все эти женщины на записи говорили правду? Они были уже старые и что-то наверняка могли забыть. И тебе не приходило в голову, что они просто все выдумали?
Ханна провела рукой по волосам.
– Существуют способы проверить. Если что-то не подтвердится, я буду действовать осторожно. Или вообще не стану это использовать.
– Если бы я был на их месте, я бы так и поступил, – ответил я. – Просто придумал бы интересную историю.
И тут все по-настоящему разошлись и стали друг друга перекрикивать.
Впервые в жизни я наловчился пить вино. Может, дома у нас продавали что-то не то, потому что от французского вина тебе сразу становится хорошо. Никакого учащенного сердцебиения или потливости, нет, просто в тебе появляется какая-то нежность к окружающим.
Вот, например, Жасмин, которая пересекла Атлантический океан только ради того, чтобы повидаться с подругой. Это был такой замечательный поступок, что мне хотелось ее обнять и уткнуться лицом в ее грудь – в чистую белую рубашку, которую она специально надела в честь праздника. Или Ханна. Она с непонятной тревогой поглядывала на своих друзей и казалась такой хрупкой. Никогда раньше я не думал о своей хозяйке так. Ее мне тоже хотелось обнять, но не зарываться лицом в ее свитер, как с Жасмин, нет. Мне хотелось о ней позаботиться. Ну и, конечно, англичанин Джулиан Финч. Меня умиляли его уморительные попытки не пялиться на Ханну во все глаза.
Я налил себе еще вина.
– Уоррен передает привет, – сказала Жасмин. – На прошлой неделе он приезжал в Нью-Йорк. Ты знаешь, что он собирается работать в «Хайнце»? Дела у него идут отлично.
– Кто такой Уоррен? – спросил я.
– Мой брат, – ответила Ханна. – Большая шишка в сфере торговли консервами. Если ты понимаешь, о чем я.
– Я просила его приехать. Но он собирался в Питтсбург. Тогда я спросила, а что насчет твоих родителей? Почему бы им не слетать в Европу, не повидаться с дочерью? А он сказал, что у них нет паспортов. Это правда?
– Наверное.
– А ты, Тарик? Как тебе Париж? – Жасмин посмотрела на меня.
– Замечательно, – ответил я, и в тот момент это было правдой.
– Что тебе нравится больше всего? Эйфелева башня? Латинский квартал?
– Нет, больше всего мне нравится метро.
Видя, как все засмеялись, я тоже стал смеяться и налил себе еще немного вина.
– Мне нравятся станции, – продолжал я. – Их сумасшедшие названия. И странный запах – газа и жженой веревки. Мне нравятся девушки в вагонах. Иногда я встречаю интересных людей. Недавно я познакомился с одним типом, который каждый день устраивает на Двенадцатой линии кукольное шоу. Его зовут Виктор Гюго.
– Так и зовут? Ну и ну, – сказала Жасмин.
– Время от времени он меняет ветки, чтобы не было скучно. Мы с ним ходили в одно место, оно называется «Фланч». Там можно есть, сколько хочешь.
– А какая станция у тебя любимая? – спросил Джулиан.
– Очень сложно выбрать, – ответил я и почувствовал, как закружилась голова. – Больше всего мне нравятся длинные и странные названия, вроде «Реомюр – Себастополь». Но и короткие ничего. Например, «Боцарис». Ханна сначала меня дразнила, потому что я не знал, в честь кого и чего их назвали. Не знал людей, историю и всякие даты.
– Да, – отозвалась Ханна. – Тебе все казалось одним сплошным Боцарисом, правда?
– Правда. Но ведь некоторые из них – просто улицы, просто какие-то места, да? Бастилия? Дом инвалидов. Этуаль – Шарль де…
Теперь все они задыхались от смеха, и вдруг я почувствовал себя не так хорошо, как минуту назад. Я извинился и вышел в туалет. Достав мобильник, я принялся искать в интернете. Неужели я опять сказал какую-то глупость? Вот например, Бастилия. Только не говорите мне, что когда-то жил такой художник: Огюст Бастилия. Нет, все в порядке, это была тюрьма, то есть вполне обычное место. Что там еще? Мари-Луиза Инвалид… может, была такая танцовщица? Нет. Хорошо. «Шарль де Голль – Эту-аль». Ну, «Этуаль» – это в честь дорог, которые расходятся от Триумфальной арки, как лучи звезды. Конечно. А что насчет Шарля де Голля?
Вай-фай подвис на несколько секунд, и вот… Ого. Ну и ну…
Чтоб меня.
Я почувствовал, как к горлу подкатила тошнота; мой мозг превратился в алкогольное желе. Я нагнулся над унитазом. Ледяные файерболы. Шарль-черт-бы-его-побрал-де-Голль.
На второй день после вечеринки мне стало легче и рано утром я решил съездить на «Мэри д’Исси», погулять по городу вместе с Виктором Гюго. Мне очень не хватало его старческой мудрости – пусть даже я не мог верить всему, что он говорил. Казалось, увидев меня, он обрадовался, хотя наш день прошел совсем не так, как обычно.
Виктор Гюго пребывал в задумчивом расположении духа, и, по его словам, у него не было сил устраивать кукольное представление. Поэтому мы доехали до «Национальной ассамблеи» (на платформе кто-то замазал это название краской, а сверху написал: «Бурбонский дворец») и отправились на прогулку вдоль берега реки. Я никогда прежде не бывал в этом районе. За экскурсоводами там ходили стайки туристов с камерами и в бейсболках; они сжимали в руках бутылочки с водой и фотографировали друг друга на фоне Сены.
Пока мы шли, Виктор Гюго рассказывал мне про Библию: про Моисея, Самсона, Гедеона, Иисуса Навина, Иону, Давида, Вирсавию, Соломона, Савла и Илию. Должен признать, что даже такому искушенному боевиками человеку, как я, все эти истории о битвах и сексе показались довольно увлекательными.
– Пожалуй, на этом хватит, месье Зафар. О чем я вообще думал, рассказывая мусульманину о еврейском фольклоре? Простите. Сила библейского нарратива вскружила мне голову, и я просто не мог остановиться – с этими словами Виктор Гюго прокашлялся, а потом добавил: – Должен признаться, не в первый раз.
Мы подошли к мосту, который соединяет набережную с небольшим островком, на котором располагается гигантский собор. Очевидно, это был Нотр-Дам. Окинув его взглядом, мой спутник продолжал:
– Моя страна однажды надеялась стать мусульманской державой.
Если дословно, то сказал он следующее: «une puissance mussulmane».
– Правда? – я удивился.
– Идея была в том, чтобы сначала просветить арабские страны – познакомить их с науками, законом, правами человека, – а потом вступить с ними в союз против нашего общего врага.
– Кого?
– Американцев.
– Но этого так и не случилось.
– Нет.
– Что помешало?
– Мировые войны. Другие европейские страны. Немцы и англичане.
– И все?
– Нет. В результате войн народы Магриба – алжирцы, марокканцы, тунисцы, – люди, которые когда-то нас любили или, по крайней мере, терпели, потеряли к Франции всякое доверие, возненавидели нас так же сильно, как они ненавидят всю остальную Европу. Поэтому они и решили от нас избавиться. Но понимаете, какое дело: их было немного, и все они были очень бедными, потрепанными жизнью. Потому объединиться они смогли только под одним флагом – флагом Бога, который их покинул. Только представьте себе: они смешали божественное и политику! Для Франции это означало конец. Дальше – только резня, пытки и отчаяние. Так и погибла наша восточная мечта.
Тут я потихоньку стал терять нить повествования, но в голосе Виктора Гюго слышалась боль потери. Он схватил меня под локоть и сказал:
– Видите? Вот этот мост. Сен-Мишель. Посмотрите внимательно.
Я посмотрел. На мосту толпились туристы.
– Жуткое место для вашего народа, – продолжал старик, по-прежнему сжимая мою руку. – На этом месте умерла последняя надежда на дружбу между нашими странами. Именно с этого моста полицейские жандармы сбрасывали тела погибших магометан в Сену. Чтобы никто не узнал, как они их сначала пытали, а потом убили.